I don't say strange things

Улица пестрит неоновыми вывесками, поднимается ветер, а солнца уже не видно за горизонтом. Когда Юнги, в охапку взявший Чонын, посадил в машину и они оба умчались домой, Хосоку оставалось всё разгребать. Хорошо, что зеваки расползлись по своим делам и палатам, а ещё одна виновница переполоха ретировалась, скрывшись в своём отделении. Хосок искренне не понимал, за что карма глумится. Ведь он спасает жизни, он ведь должен был уже сполна заслужить! Но, видимо, это было только начало страданий. Поставив на место все стулья, что непонятным образом пошли в ход и убрав мусор с пола, Хосок неторопливо возвращается к себе в кабинет. Нет, такая нервотрёпка на работе, где нельзя нервничать, вообще ни к чему. И только когда он садится за истории пациентов, чтобы разобрать, кого следующим подготавливать к операции, вспоминает, что забыл купить себе дозу кофе, без которой просто не выживет на ночном дежурстве, а его любимая кофейня закрывалась через десять минут, и он бы до неё не дошёл при всём желании. — Дерьмо, — он выпрямляется в кресле и прикрывает веки, чтобы дать себе передышку перед бессонной ночью. Хорошо, что сейчас ему больше не нужно дежурить в приёмной, как это было во времена его интернатуры. Там творился настоящий хаос, здешним условиям не ровня. Там было всё: и потерянные конечности, когда из оторванной руки кровь хлещет, и острые отравления, после которых Хосок несколько раз стоял под душем за ночь, чтобы отмыть грязь и вонь, и алкаши, бездомные, люди, просто упавшие с инсультом или разрывом сердца, а к ним никто долго не подходил. У Хосока в отделении тоже бывают смерти, но они, как правило, предугаданные и не такие страшные, как те, что он видел, работая в скорой помощи. Там было много смертей. Кто-то умирал прямо по дороге, когда они, врачи, ещё пытались его реанимировать, кто-то в больнице, едва довезённый и переданный в руки дежурных врачей. Хосок запомнил случай, когда только недавно поступил в интернатуру и его сразу определили сюда, и в один из выездов кто-то позвонил и сказал, что человек умирает посреди улицы. И они подорвались спасать, не зная, что с этим человеком, готовясь ко всему, вспоминая на ходу всё, что учили до этого в университете. А приехали уже к трупу. К упавшему мужчине лет сорока пяти не подходил никто в течение шести часов, никто даже не подумал, что в этот момент он медленно умирает и всё чувствует. Тогда Хосок плакал. Ему было всего двадцать четыре, он не думал, что его первые в жизни опыты бытия настоящим врачом принесут столько боли и разочарования. За красивой картинкой идеальной истории всегда стоит жестокая, отрезвляющая, бьющая наотмашь по лицу реальность. Реальность, которая сделала его сегодня успешным кардиоторакальным хирургом. И без этой реальности этой красивой картинки никогда бы не было. — Да, мам? — приходится очнуться ото сна, не замечая, что в его кабинете сидит кто-то ещё, и ответить на входящий. — Да, поел, всё нормально. Я выспался. Чонгук заедет на днях, потом поедет на свои соревнования. Опять, да, почему ты меня спрашиваешь? Позвони ему да спроси. Да не спит он ещё, время-то, — он смотрит на часы, — всего десять. Давай, папе привет. Он вздыхает, откладывая мобильник и только сейчас видит перед собой стаканчик кофе. Поднимая глаза, ему хочется взвыть «Ну что опять?», потому что Кан Сыльги сидит напротив, даже не пытаясь его потревожить. — Господи, ты бы хоть стучалась, — он прочищает горло. — Это что? — Извинение, — пожимает девушка плечами, да и сама прячет взгляд, словно действительно чувствует себя за что-то виноватой. — Я немного переборщила… — Немного? — он изгибает бровь и аккуратно берёт ещё тёплый стакан в свои руки. Он больше в два раза, чем тот, что Хосок берёт себе стандартно, и не из той сети кофеен, но оно и понятно. Откуда Сыльги знать, что он пьёт? — Ладно, сильно переборщила, — признаёт она. — Не вздумай стебать меня. — По поводу чего? — опять не понимает Хосок. — Вроде только что извиниться хотела, опять гонишь на меня? Ты капец странная, ты в курсе? — По поводу Лео, и… и вообще, — может быть, у Чона хорошее воображение, а может быть она и вправду немного краснеет, от чего её просьба становится менее реализуемой. — Я же слышала о тебе в больнице, все говорят, что ты приколист и любишь высмеять людей. Но ты ничего никому про меня и Лео не рассказал, и я удивилась. Повздорила с Ким Чонын как раз тогда, когда шла к тебе извиниться. Если что, она первая начала! Так что не говори ничего. — Отсоси, потом прос… — Сыльги ошарашенно на него смотрит, а он только облизывает губы и улыбается, будто неловко. — Ой, я это вслух? Девушка мгновенно вскакивает вместе со своим стаканчиком, и Хосок на секунду пугается, что горячий напиток она сейчас как плеснёт ему в лицо, так всё, прощай его прекрасное личико. Её глаза полны праведного гнева, и лучше бы ему сейчас сваливать отсюда, да только это его кабинет. — Чон Хосок! — Я только что нарвался на ещё одну жалобу, правда? — ему, может, немного и стыдно, всё-таки намерений оскорбить девушку или как-то унизить не было, она ведь сама подставляется и уже достала его конкретно. — Так что если ты собираешься на меня накатать, предлагаю тебе сразу отобрать остатки моей зарплаты и выслушать ещё парочку нелестных комментариев, минуя серединную инстанцию в виде начальства. — Ты считаешь, что можешь творить всё, что тебе вздумается? — девушка не собирается ошпарить его кофе, но руки её дрожат, что не укрывается от Хосока. — Нет, но не кажется ли тебе, что не стоит лезть не в своё дело, когда не просят? Неужели ты и с детьми такая мегера? — Заткнись, — шикает она, разворачиваясь на высоких каблуках и покидая его кабинет. Хосок, улыбаясь, отпивает из стаканчика. — Ух… горячо, — он высовывает язык и только ему одному известно, как двусмысленно он произнёс эту фразу.

***

— Ты такая драчунья, — Юнги берёт в одну руку рюкзак Чонын, второй катит чемодан, не позволяя девушке, идущей рядом, нести что-то тяжелее ключей от дверей. — Чего ты к ней пристала? — Она, между прочим, выносит твоему другу и моему спасителю мозги, если бы я знала это раньше, давно поставила бы её на место, — хмыкает Ким и впускает Юнги первым в дом. Она скучала по его берлоге, пусть прошло и не так много времени. Когда она сюда впервые зашла, то цели были совсем другие, и некогда было думать и обживаться на новом месте. А теперь — теперь Юнги сказал, что она может жить здесь сколько угодно, пока не надоест, и что мама ничего на это не скажет. Юнги, конечно, ничего не говорил, но девушка была не слепая. Это было очевидно, что он поговорил с родительницей и доходчиво объяснил не лезть к ним, и Чонын от этого только растекалась ещё большей лужицей. Не любить Юнги ещё больше от такого жеста было невозможным, ведь она так не хотела расставаться с ним после выписки. Радости нет предела, когда она входит в комнату в которой жила, пока отбывала «трёхмесячное наказание», и там ничего не поменялось. Юнги ничего не трогал, разве что немного прибирался. Она не забрала некоторые книги и пара вещей так и осталась висеть в шкафчике. Постель заправлена, а Чонын вспоминает, как спала под этим одеялом, и Юнги рядом сидел и держал её за руку. Когда Юнги входит вслед за ней в комнату, чтобы оставить чемодан с вещами, который она потом разберёт, ему открывается уже знакомая картина, что смутить не может, а возбудить очень даже: Чонын снимает через голову свитер и оборачивается на него, стоя в одном лифчике и трусиках, потому что джинсы уже брошены на кровать. Она смотрит на него невинно и вместе с тем прекрасно понимая, что творит. Но Юнги, пусть что-то там и шевелится в штанах, смотрит на неё совершенно по-новому. Будто перед ним не та развратница в чокерах, пытающаяся соблазнить его во что бы то не стало, и чтобы он потом обязательно попал из-за неё в ад. Перед ним та девятнадцатилетняя бывшая школьница, милая и нежная, когда нужно, и ещё совсем-совсем юная, пусть и познала многое за свою короткую жизнь. Юнги не должен делать её жизнь сложнее, потому что кто-нибудь обязательно сделает это за него — будь то преподаватель в университете, работодатель, случайный прохожий, у которого утро не задалось. Хочется научиться оберегать её от всего по возможности, но ему это не под силу. Он только способен сделать её счастливее настолько, насколько она сама позволит ей дать. — Я знаю этот взгляд, — игриво подмигивает она, отбрасывая свитер и подходя к нему вплотную. Смотрит на него снизу вверх, худенькая, беззащитная и красивая. Невероятно. Там, под белым плотным лифчиком будет виднеться шрам, если его снять. Юнги бы его зацеловал весь, чтобы Чонын не думала, что он как-то безобразит её тело. — Нам нельзя, — полушепчет Юнги, но как же хочется прижать её к себе и не отпускать как минимум до утра, пока не позвонит Намджун, крича благим матом, как Юнги нужен в студии. Чонын мычит, протестуя, и поднимается на носочки, требуя поцелуя. Юнги наклоняется, чтобы дать ей желаемое. Губы встречаются — неистовая пляска языков, потому что они оба скучали по тому времени, когда смогут остаться одни. Чонын протягивает руки и обхватывает его плечи ладонями, обжигает кожу даже через хлопок рубашки, но Юнги останавливает её и возвращает с небес на землю. — Нельзя. Потерпи немного. — Про минет Хосок ничего не говорил, — она обиженно складывает губы бантиком, а Юнги отшатывается от услышанного. — Твою ж… Нет, — строго наказывает он, — и ещё раз нет. — Я хочу этого, почему нет? — искренне не понимает она, а её пальцы уже замечаются на ремне, и Юнги остаётся только мягко отстранить их. — Как я должен себя чувствовать, когда ты будешь меня удовлетворять, а я даже ничего не могу сделать в ответ? — Прекрасно! — А вот нихуя! Оба сверлят друг друга глазами. Юнги не выдерживает первым и выходит из комнаты, направляясь в свою. Он знает Чонын — та не сдастся, даже если он забаррикадируется за семью замками. И это проблема. Он уже слышит, как она выходит за ним вслед. — А о том, что я сказала, едва выйдя из наркоза, ты поговорить не хочешь? — принимается она за другую тактику боя, и Юнги хочется взвыть. — Всевышний Будда, блять, за какие грехи ты мне досталась? — За кармические, Мин Юнги! А ну стой! — Не-е-е, я ща на луну свалю, если ты не прекратишь говорить и творить глупости! — Я хочу сделать своего любимого человека счастливым, и то, что я после операции, никак не мешает мне это сделать, а ты ещё отпираешься от того, чего хотят все мужики на свете? — она всплёскивает руками. — Ты вообще нормальный? — О тебе, ненормальной, волнуюсь, — он хочет закрыть за собой дверь, но Чонын быстрее проталкивает ногу в проём и ему ничего остаётся как впустить её. — Кыш отсюда! Брысь! — Я тебе что, кошка? — Ага, мартовская, бля! Она ловит его у кровати рядом со шкафом, у которого Юнги только собирается попытаться раздеться. Чонын тянется ему помочь, но он обрывает все её попытки, перехватывает руки, слегка заламывая, разворачивает спиной к нему, прижимая к груди и шепчет на ухо: — Я тебя сейчас в гараже закрою или маме отправлю бандеролью. — Ой, ты меня таким уже не запугаешь. Да ты и не сможешь меня закрыть надолго. Пожалеешь и выпустишь, — она усмехается. — А знаешь что? Давай. Буду представлять это как ролевую игру. — Ты мёртвого заебёшь, — мотает он головой, но всё ещё не смиряется. — Ага, — победно улыбается она и снова поворачивается к нему, толкая его на кровать, — но сначала тебя. Юнги на самом деле до этого так устал на работе, что когда голова соприкасается с чем-то мягким, пусть даже это не подушка, а простое одеяло, он блаженно закрывает глаза и даёт своей маленькой бестии волю. Это не какая-то там физическая нагрузка по типу километра пробежки, хотя половой акт, полноценный, а не то, что она хочет сделать сейчас, забирает тоже много энергии. Но Юнги не может сделать ей приятно, пока не может, а может только принимать. И он уже чувствует, что отказать не в силах. Одно касание руки на паху ещё через ткань брюк, а он уже представляет, что будет дальше. И это заставляет его возбуждаться. Девушка опускается на колени перед ним, оставляя лицо на уровне ширинки, и не видит, как закусывается губу откинувшийся назад Мин. Сначала она только поглаживает орган через штаны, с каждым новым подёргиванием увеличивая темп, но этого катастрофически мало. Обоим. Руки помогают справиться с ремнём и ширинкой, и ноги оголяются, когда мужчина избавляется от штанов. Преградой не остаются и трусы, от которых девушка тоже скорее избавляется, потому что не терпится приступить к делу. Юнги снова откидывается, потому что видеть то, как Чонын будет делать с ним это слишком развратно, слишком возбуждающе. Это слишком для него, который пытается справиться с собственными установками делать всё по правилам, которые предписал Хосок. Восстающий член обхватывается тонкими прохладными пальцами, от чего Юнги только слегка качает коленями, но не издаёт ни звука. Чонын немного приподнимается, упираясь руками в его бёдра, чтобы было удобнее, и сначала языком касается головки, целует. Ей нравится, как дёргается орган мужчины навстречу. Сам он вряд ли осознаёт, как сильно она кайфует от того, что у него на неё стоит. Даже сейчас, даже когда он может себе только всё представлять с закрытыми глазами, даже когда толком ничего не видит и пытается держать себя в руках. Тело отзывается на ласки, в отличие от пытающегося мыслить рационально Мина. Чонын захватывает губами член и немного заглатывает, пробуя свои возможности. Пытаясь расслабить горло, она сначала терпит поражение, потому что давно не делала Юнги минет. Да и вообще не то, чтобы у неё была гора опыта. Однако немного привыкая, она заглатывает всё глубже, причмокивая и помогая себе одной рукой, захватывая орган в кольцо, от чего Мин начинает выстанывать, пусть и тихо, будто сдерживаясь. Юнги всегда сдержанный, в отличие от неё, и его не такой активный отклик на фрикции, совершаемые ею, не обижают. Она знает, что ему запредельно хорошо, когда он начинает подмахивать бёдрами с минимальной амплитудой, чтобы ей не было дискомфортно. Но когда она начинает сосать уже в своё удовольствие, об этом не думает, кроме как довести его до разрядки. Из-за того, что Юнги такой тихий, она не слышит, когда он достигает своего предела, готовясь излить себя, поэтому вовремя не отстраняется, и рот заполняется солоноватой жидкостью. Юнги молча вскакивает, в ужасе глядя, как Чонын, садясь обратно на пол, теряя равновесие, не отплёвывается, а глотает с глуповатой улыбкой на губах. — Я… не смог это контролировать, — будто оправдывается он, но ей приятно слышать, что он отключился от внешнего мира благодаря ей. — Это было настолько ахуенно, что я забылся. — Я знаю, — она поднимается, чтобы пойти в ванную и прополоскать рот, пусть даже уже практически ничего не осталось, а когда возвращается, Юнги уже одевается в домашнюю одежду, убрав повседневную. — Я рада, что смогла доставить тебе удовольствие. — Ты всё-таки чертовка, — Юнги не знает, куда себя деть. Ему просто до невозможного здорово ощущать, что она здесь, с ним, дома. — Надо ложиться спать… — не успевает Ким развернуться, как он со спины обнимает её, да так крепко, что даже в рёбрах больно. — Со мной, — говорит Юнги. — Теперь ты спишь здесь и со мной. Ты же не собиралась спать где-то ещё? — Я по привычке, — отшучивается она, не подавая виду, что и правда думала, будто ей придётся вернуться в свою спальню. — Только пижаму возьму. Юнги кивает и целует её в висок, и уже не видит, как она, выбегая из его комнаты, несётся в свою, пытаясь отдышаться, ведь когда он сказал, что теперь она спит с ним, сердце замерло. Сегодня она не сможет уснуть, но по крайней мере, будет нежиться в его объятиях.