Тридцать шесть вопросов

Говорят, что самая большая ошибка человека — волноваться о том, что ему совершенно неподвластно. Дескать, нет в этом никакого смысла: что суждено, то случится, а чего произойти не должно, наверное, произойти и не сможет. Бывают, правда, такие экстраординарные происшествия, когда вверху, в небесной канцелярии, где несколько сотен сценаристов придумывают наши жизни, кто-нибудь, пребывая в весьма приподнятом расположении духа, решит отпустить свою не самую смешную шутку, и жизнь одной светловолосой особы, сейчас со страхом всматривающейся в спящий телефон, резко полетит под откос. — Нет, это было совершенно необходимо, уверяю Вас, коллега! — с жаром произнес низкий бархатистый голос, чей обладатель медленно поднимался из-за своего рабочего места. — Уверяю, это именно то, что нужно. Люди крепче, если они проходят через страдания, — с чувством собственного превосходства заверил он, кинув презрительный взгляд в сторону другой группы «сценаристов», совсем недавно пришедшей к ним с явными претензиями. — Это отход от плана! Возмутительное безобразие, — возмущались ангелы, следящие за жизнью Головина, и голоса их глухо разлетаясь по бескрайней белой комнате, в которой, кажется, не было ничего конкретного, но стоило только загадать — и нужная вещь материализовалась из воздуха. Так, например, для кучки мужчин и женщин в длинных белых мантиях появилась пара кресел, с глухим стуком вставшая на каменный пол, полностью окутанный каким-то дымом. — Вы же знаете, кардинальные изменения должны быть согласованы, — седовласый мужчина пытался держаться уверенно, но, впрочем, голос его слегка дрожал от злости и напряжения. — Да что вы вообще творите? — Мы делаем то, что должны делать, — тихо, но вкрадчиво и невероятно легко парирует голос другого мужчины. — Мой дорогой, если бы ваш подопечный не предпочел юлить и обманывать, мы бы так никогда не поступили. Но, светлейший, вечно жить в неведении нельзя. Вы не признались сами, мы устроили небольшое совпадение — и правда все же была получена. — Это должно было произойти не так! — старик злился, но голос его был более жалобным, чем раздраженным. Он лишь цокнул языком в знак своего презрения к подобному развитию событий. — У нас всё было спланировано. А вы…Ввы пускаете дорогу своей подопечной не по той прямой, господин! — А кто вообще знает, какая прямая та? — милая рыжая девушка, гордо вскинувшая нос, мигом встала со своего места, прекратив строчить. На её место тут же сел какой-то молодой худощавый парень в очках. Работа не прекращалась ни на секунду. — Чем больше завитков в судьбе, тем интереснее, милый мой… — Не смей разговаривать со мной в таком тоне! — пожилой мужчина возмутился, дотронувшись до своих седых усов, и тут же бросил испепеляющий взгляд в сторону своих… коллег. Хотя, если честно, он уже сомневался, что сейчас они по одну сторону баррикад. Он вообще к этим личностям относился с явным пренебрежением. — Я считаю, — он старался продолжать с достоинством, и это, к слову, получалось весьма убедительно. — Что такие вещи Вы всё же должны были согласовывать с нами. В конце концов, мы работаем вместе! — Впредь мы будем согласовывать, — мужчина ухмыльнулся, но держался в какой-то мере даже несколько надменно. — А что касается прямой, на которую мы пускаем свою подопечную… Вам не хуже меня известно, что судьбоносных событий нельзя избежать, их можно только отсрочить, — он махнул рукой, демонстрируя явное пренебрежение ко всему происходящему. — В конце концов, время течет в разных направлениях, вы вполне можете посмотреть исход и убедиться в том, что на данный момент мы поступаем правильно. Чем сильнее страдания, тем сильнее чувства. — Но только ли о чувствах думаете вы, мой дорогой? — О них. О чем же ещё? — По-моему, у вашей подопечной больше проблем, чем сердечные искания. Не стоит перебивать одно другим. — А по-моему, это не ваше дело! Всё идет так, как мы запланировали, — он был категоричен и твердо уверен в том, что говорит, потому слушать какие-то мнимые претензии к себе больше не собирался. Глухой стук его отдаляющихся шагов оглушил тишину. Писатели продолжали строчить судьбы, не отрываясь от своих дел, лишь изредка переговариваясь и вступая в споры с другими работниками. Знаете, это словно… большая компьютерная игра, где у каждого есть свой персонаж, его жизнь и заботы. — Когда та девушка, что была до Марии, лежала под мостом, вы тоже так планировали?! — крик, почти отчаянный. Однако тот, кто мог ответить на этот вопрос, его совершенно проигнорировал. — Кто меня проклял работать именно с этими негодяями все время? — вопрос в пустоту: ответить на это просто-напросто некому — все здесь заняты своей работой. — Всё произойдет так, как должно быть, — послышалось позади, но мужчина, если быть откровенными, даже не понял, с какой стороны прозвучал этот жалобный писк. Да, в Небесной Канцелярии произошел маленький переполох, но работа, впрочем, не останавливалась ни на мгновение, а эту маленькую ссору и вовсе никто и не заметил. *** Часы бьют. Часы убивают, и девушке кажется, что это далеко не безобидное тиканье — обратный отсчет. В голове и душе взрывается ядерная бомба. Всё, что только можно, уничтожается радиацией и взрывной волной. Город, в котором жила девушка, который она сама себе придумала, пошатнулся, на мгновение накренился, но так и не достиг полного падения. Маша держится за него, удерживает остатки, собирая их воедино, но какой в этом смысл, если всё давно горит синим пламенем? Не может сдержать собственные эмоции, и сил почему-то презрительно мало. Они её топят, уничтожают, умертвляют и пытаются распять одновременно. Дыхание получается весьма размеренным, ровным, изредка прерывающимся тихими, беззвучными всхлипами. Давится воздухом так, словно он насквозь пропитан ядовитыми парами. Хотя, лучше бы это действительно было так — меньше мучений. Переворачивается, откидываясь головой на подушку. Прикрывает глаза. Телефон в очередной раз пищит, но она всеми силами старается не реагировать. За окном неожиданно начался настоящий ливень, и девушке кажется, что его крупные и тяжелые капли бьют не по железной крыше, а по её собственному, раскалывающемуся на несколько частей, мозгу. Происходящее сейчас было похоже на какой-то страшный сон. Сон, в котором молодая девушка медленно захлебывается водой, тонет в своих собственных слезах, уходя под воду. Странное чувство, будто она сознательно поднимается на палубу «Титаника», понимая, что её ждет, и не испытывая никакой паники. Никакого страха. Лишь умиротворение, спокойствие и желание испытать и принять свою судьбу. А вдруг погибнуть сейчас ей не суждено? В голове пусто, в сердце после того забитого мяча образовалось выжженное поле. Ничего нет, не прорастает никаких цветов, а единственный, кто гуляет по некогда прекрасным садам, это ветер, который отчаянно свирепствовал на открытой местности, разрывая те тоненькие нитки, которые связывали девушку с реальностью. Он врал, и ей уже даже не больно. Врал каждую секунду нахождения с ней. Улыбался и дарил кривые усмешки в сторону, когда она рассказывала о своем отношении к футболу. Это… это даже не описать словами: как будто вы только что узнали, что человек, который начинал значить для вас слишком много, в реальности оказался серийным убийцей. Да, наверное, сейчас это огромное преувеличение, но для того, у которого только что разрушилось все, во что он верил, это выглядит именно так. Она плачет не от того, что он футболист, она ревет от того, что люди не всегда оказываются теми, за кого себя выдают. Едкое чувство разочарования выворачивает душу, заставляя прорастать в почве зерна обиды лично на него. На того парня, у которого сегодня счастливый день. Один из многих. Конечно, девушка прекрасно осознавала, что у каждого человека есть скелеты в шкафу: у неё, её брата, дяди Вити или того же Матвея. Человек имеет право хранить секрет, не договаривать или оставлять какие-то вещи невысказанными вслух. Она понимала это и не хотела судить, но по какой-то причине не могла принимать это спокойно. Саша врал ей. Именно врал, он не скрывал какой-то закоулок своей души — он скрывал огромную часть его жизни. Кто он там? Студент? Юрист? Забавно. Смешно. За стеной в очередной раз разносится крик. Звук бьющейся посуды больно ударяет по вискам, разрезая тишину, очередной хлопок доносится до тонкого слуха. И самое страшное, что Маша даже не реагирует — смотрит куда-то вперед, но зрение отказывается фиксировать картинку. Отчим хоть и не испытывал особой любви к нашей футбольной сборной, но был среднестатистическим мужчиной, который матчи сборной использовал не ради крутых ощущений и азарта, а лишь для того, чтобы легально осушить пару банок чего-нибудь спиртного. Но пить он не умел. Маленькая Маша поняла это ещё с раннего детства, когда тот, в очередной раз напившись, одаривал мать синяком или разбитой губой. Нельзя сказать, что в этой семье царила любовь и взаимопонимание. По крайней мере, из лексикона детей эти слова исчезли ровно в тот момент, когда родители развелись, а матери пришлось вкалывать на нескольких работах, чтобы прокормить своих чад. Маша уже тогда, будучи ненамного старше маленького брата, училась быть одновременно нянькой, кухаркой и домработницей — она прекрасно понимала, что матери не справится в одиночку. Невнятный стук в дверь отвлек от навязчивых мыслей. В проеме тут же показалась такая родная голова Миши, который улыбался сейчас ровно так же, как улыбался ей в детстве: — С тобой все нормально? — собственно говоря, вопрос этот был весьма закономерный и в некотором роде ожидаемый, а потому Маша лишь несмело кивнула, хотя ей, конечно же, никто не поверил. Михаил закатил глаза, но, впрочем, решил сильно в психологию женского поведения не углубляться. — Я посижу у тебя, пока там наорутся? — горькая усмешка в очередной раз коснулась его полных губ. Маша снова сподобилась лишь на слабый кивок головы. В разборки взрослых они давно решили не вмешиваться. Однажды, правда, Миша попытался успокоить пьяного отчима, но ничего, кроме сильного удара в район печени, не получил. Почему эта семья до сих пор не распалась? Они и сами не понимают. Хотя, если честно, ребятам давно казалось, что любовь между супругами если и есть, то на грамм от общего объема. Они просто привыкли. Все привыкли так жить. Когда-то состоятельный Юрий стал спасением для Натальи, нуждающейся в кормильце, теперь же он стал, скорее, якорем, который тянет ко дну ровно в тот момент, когда на пути встречается бутылка. И всем уже было все равно. Никто не обращал внимания на слезы Маши и её матери, на немое отчаяние сына, который ничего не может поделать с существующим порядком вещей, и Юрия, который отчаянно любил поиграть с друзьями в азартные игры прямо на кухне. Просто, это все обычно происходит ночью, днем же они абсолютно обычная счастливая семья. Да только никто ничего не знает. Никто ничего не видит, и Маша больше всего на свете не хотела, чтобы в её жизни ещё были тайны. Завьялова ведь чувствовала, что с Сашей что-то будет не так. Это было очевидно. В конце концов, все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой, а сказки, как известно, в реальной жизни не случаются вовсе. К сожалению, Маша — не принцесса, а если Саша и принц, то скорее всего не её романа. — Нет, Мишань, — девушка отмахнулась, хотя её пустой, отстраненный и полностью отрешенный взгляд от реальности на данный момент даже пугал юношу. — Всё хорошо, — и то, насколько эта фраза прозвучала фальшиво, не могло не ударить по ушам родного брата. Тот лишь саркастично поднял брови, как бы всем своим видом говоря: «Да неужели?», и девушка больше не решилась смотреть ему в глаза. Телефон, переведенный в беззвучный режим, в очередной раз зазвонил, раздражая противной вибрацией. Не реагирует, смотрит на брата, а тот, если честно, не очень понимает, в чем тут дело. — Да, я вижу, что у тебя всё замечательно, — язвит, хотя все равно не может сделать тон насколько ядовитым, насколько ему бы хотелось его видеть. — Рассказывай, кто тебя обидел. Я как твой любимый и незаменимый брат всем дам по чугунку… — то, какой важный вид он нацепил на себя при этих словах, не могло не вызвать тепло где-то глубоко в груди девушки. Она честно пыталась улыбнуться, но не могла — мысли улетали не в ту степь. — Маша, если ты сейчас не возьмешь трубку, я отвечу сам! — буквально вскричал парень, которому уже буквально надоело слушать этот противный, раздражающий звон. — У меня всё хорошо, Медведь, — она все же выдавила из себя жалкое подобие улыбки. — Ты решил включить старшего брата, который защищает свою маленькую нерадивую сестру? — Ну, не только же сестре отгонять от меня гопников на улице, — Маша выпучила глаза, не замечая, как в голову лезут такие пресловутые воспоминания. — Ты тогда так на них побежала, так размахивала своим рюкзаком, что я, ей-богу, подумал, что ты им сейчас кого-нибудь убьёшь. А как они убегали, ты помнишь? Один даже упал от страха. Девушка смутилась, но всё же усмехнулась. В глазах все еще щипало, но теперь, пожалуй, было не так горько. — Ну, в школе у меня были лучшие показатели по метанию гранаты… — Да-да, я им так же на ухо шепнул… Правда я добавил, что ты клептоманка, которая унесла из музея настоящий снаряд… — Что? — сказать, что девушка удивилась, не сказать вообще ничего. Михаил же широко улыбался, замечая, что и его сестра заметно повеселела. — И они поверили в эту сказку? — Да, — он только утвердительно кивнул. — Я умею быть весьма убедительным. Впрочем, когда я убеждал их, что я не курю, они мне не верили… Телефон в очередной раз пискнул, возвещая о пришедшем сообщении. Девушка вытащила черную коробку из-под подушки, но даже смотреть на экран не решилась. Зачем? Что нового она сейчас там увидит? Ей просто нужно подумать. Она не готова разговаривать с ним, не хочет слушать оправдания и пустые отговорки. С одной стороны Маша, конечно, понимала, что разговор необходим, понимала, что не имеет права злиться, но… Если он врал ей об этом, сколько ещё слов лжи она от него выслушала? Во что ещё он заставлял ее поверить? Кто этот человек и что он из себя представляет на самом деле? Маша вновь не была уверена, что она его знает. Теперь нет. Девушка не замечает, как резко Миша выхватывает телефон из её рук, не успевает опомниться или начать сопротивляться. Завязалась маленькая потасовка: брат укрывал телефон корпусом, стараясь открыть пришедшие сообщения, Маша же старалась вырвать его любыми путями. Не получилось. Разочарованно выдыхает, когда голос подростка оглушает стены: — «Возьми трубку, я могу все объяснить. Попытаться», — зачитывает ребенок, и девушка в очередной раз выдыхает, попадая под его испытывающий взгляд. — Какой-то Саша хочет с тобой поговорить. Жаль, я думал, он больший оригинал и сразу признает, что он мудак. — С чего ты взял, что он мудак? — Для меня любой, кто тебя обижает — полнейший мудак, — Маше хотелось засмеяться в голос: не он ли несколько часов назад прыгал как умалишенный от того, что это мудак точно ударил по мячу? — Рассказывай, что он там тебе сделал? — Ничего, — она грустно усмехнулась, переводя взгляд на собственные ладони. В коридоре послышались матерные ругательства, но они даже не удостоились поворота головы. — Никто ведь не виноват, что я придумала себе собственную сказку, в которую поверила. — Сказок не существует, Маш. — Вот и я о том же. Маша не была воспитана на сказках и подобных счастливых историях, она не верила в прекрасных принцев и злых драконов, вечную любовь и неугасающую страсть, но, Боже, даже таким людям порой мечтается написать свою собственную историю. Такой рассказ, чтобы, сев в старости у камина, не поверить своим воспоминаниям. Жаль только, что в её случае чернил не осталось, а пресловутое перо и вовсе давно было выброшено в мусорную корзину. *** Александр Головин ещё никогда в жизни не чувствовал настолько резкую перемену собственного настроения. Ещё пару часов назад он испытывал истинное счастье, обнимал товарищей по команде, чувствовал энергию многотысячного стадиона, поющего гимн вместе с ним, его друзьями и его командой. Теперь же… теперь же было пусто. И дело вовсе не в эмоциональном опустошении. Их у него, напротив, было много. Глупо, наверное, будет говорить, что он жил ради того, чтобы однажды выйти на поле в футболке национальной сборной: с гербом на груди и верой в то, что, собственно говоря, всё возможно, если ты сильно чего-то хочешь. И Саша хотел — рвал жилы и не жалел себя, чтобы стать тем, кем он является сейчас. Будучи мальчишкой, у него была одна единственная страсть — футбол. Изумрудный газон, потрепанный мяч, порванная сетка — именно такими были его каждодневные впечатления. В сущности своей он, конечно, оставался привычным подростком: гулял с девчонками, которые, кстати, не спешили вешаться на шею к несуразному Головину, веселился с парнями, далекими от спорта… Но был счастлив он только тогда, когда ощущал в себе прилив энергии после очередного забитого гола. И сейчас было точно так же. Домашний чемпионат мира. Одна из важнейших точек карьеры, зеленый газон, мяч, ворота, вратарь, и сердца миллионов болельщиков замирают одновременно. Замирает и его собственное сердце за секунду до такого нужного удара. Гол, энергией сносит, и Саня радуется, хотя и не показывает этого сильно — все равно уже ничего не значит. И единственная мысль, которая настигает его после финального свистка — это мысль о том, что ему чего-то не хватает. Он не сможет разделить свои эмоции с тем человеком, с которым, наверное, сделать это невероятно хотелось. И это было первое ведро ледяной воды на его больную голову, и вместе с тем именно в этот момент Головина посетило какое-то странное, горькое ощущение того, что сегодня в его жизни не совсем радостный день. А потом — одна смс-ка, десятки звонков и монотонные гудки на том проводе. Молчание. Медленное осознание и понимание того, что парень просто не вывозит этот день по эмоциям. И он злился. Возможно, в первый раз в жизни футбольные эмоции не могли отвлечь его от посторонних мыслей. Наверное, в первый раз в жизни кто-то, помимо семьи, прочно занял одну из ведущих позиций в его голове. Партнеры по команде наверняка не ожидали увидеть злость на лице молодого человека, который выдал настолько шикарный матч. И даже на восстановительных процедурах полузащитник был, наверное, единственным парнем, который не фонтанирует собственным счастьем. Опускает ноги в холодную воду, но телефон из рук не выпускает — набирает больше по инерции, уже не надеясь. Набирает, но, кстати, совершенно не знает, что он сейчас может сказать. Наверное, он сможет импровизировать, да только он не настолько талантлив в этом деле, как те парни из популярного шоу. Леша Миранчук, живший с ним в одном номере, лишь опасливо косился в сторону полузащитника, думая, в общем-то, о том, что лучше бы сегодня переночевать у брата. Хотя, если честно, историю об отношениях Саши со своей девушкой не знал только ленивый: ну или тот, с кем не успел повзаимодействовать Чалов, который при каждом удобном случае пытался втолковать Саше неправильность его же действий. Хотя, тот и так все понимал. — Что с ним? — после нескольких долгих минут созерцания кислой рожи молодого человека первым не выдержал Дзюба. — Голова, ты там чо, состояние в покер проиграл? Саша усмехнулся, но веселее ему не стало. — В какой-то мере можно и так сказать, — отмахивается, строча последнее сообщение и откладывая телефон подальше. Старается не думать, влиться в разговоры с парнями, но даже они уже перешли вовсе в не благоприятное для него русло. — Его девушка узнала о том, чем парень зарабатывает себе на жизнь, — понимающе пояснил Леша, на что парни, сидящие по колено в ледяной воде, лишь обменялись понимающими взглядами. — Бросилась на шею с предложением жениться? — ребята рассмеялись, услышав вопрос Газинского, сидевшего совсем близко и пропустившего страдальческую усмешку. — Что? — он удивленно посмотрел на откровенно ржущих товарищей по команде. — Это очень вероятное развитие событий. — Ага, — если бы сарказмом в голосе Головина можно было травить людей, то он был уже давно сидел один. — Бросила телефон с предложением идти нахер. Достаточно грубый ответ, но и он, к удивлению, вызвал порыв смеха. Саша только отмахнулся, хотя непонятно, от чего именно: то ли от мыслей, то ли от себя, то ли от товарищей по команде. Единственное, взгляд молодого человека зацепился за излишне довольного Дзюбы, который с понимающим и одновременно торжествующим выражением лица взирал на грустнеющего на глазах Черышева. — Ну что, Дэн, — коротко проговорил дядя Артем. — Жду свои законные пятьсот баксов на карту, — глаза Головина округлились, мгновенно став напоминать совиные. Ребят такая реакция в очередной раз позабавила. — Какого черта происходит? — он нахмурился, несколько отставляя вытянутые руки назад, облокачиваясь. — Вы на меня уже тотализатор устроили? — Мы просто спорили насчет того, есть ли у твоей девушки телевизор. Оказалось, есть, — поспешил пояснить игрок «Зенита», но оборвал фразу, не заканчивая предложение, тем самым позволяя Денису продолжить. — Оказалось, что она его даже смотрит, — как что-то очень понятное произнес Черышев, хотя прекрасно понимал, что веселого здесь мало. — Что делать будешь? — Денис чувствовал, что Саня не может дать ответа на этот вопрос: только беспомощно пожимает плечами. — Может, отойдет ещё… — честно, Головину хотелось заехать себе по морде несколько сотен раз, но он отчаянно сдерживался, почти не играя равнодушного. Получалось, кстати говоря, слабо. — Нужно готовиться с матчу с Египтом. — Во, — одобрительно произнес Миранчук, стремящийся хоть как-то подбодрить. — Решение мужика — нечего на бабские капризы сейчас обращать внимание. Девчонки… Они любят все преувеличивать. Саша послушал, благодарно кивнул и искренне радовался, когда парни переключились на обсуждение дорогих автомобилей. В очередной раз берет телефон, открывая список контактов, бегло листает ячейки. Рука непроизвольно задерживается на букве «М». Хочет позвонить девушке, но отправляет вызов вовсе не ей. Он ведь имеет право просить помощь зала? *** В очередной раз стук колес. В очередной раз сменяющие друг друга пейзажи, только Маша на этот раз не находила в нем ничего романтичного. Напряжение спало, но эмоций, как и прежде, было предостаточно. Наверное, сейчас бы она отдала все, чтобы сесть на поезд, который увезет её так далеко, как только сможет. Туда, где её никто не найдет, и туда, где не будет этого раздражающего московского вокзала. Глубоко вздыхает, кинув взгляд на полный встречающих перрон. Кое-как достает рюкзак с верхней полки, едва ли не ударив при этом соседствующего с ней парня, решившего помочь. Наскоро извиняется, но молодой человек лишь задумчиво кивает. Он тоже не здесь. Не с ней. Достает свой чемодан с багажного отсека, натягивает кофту, мигом удаляясь. Маша стоит одна — практически весь вагон уже покинул поезд. Только проводница шебуршит бельем в начале вагона. Девушке вдруг захотелось остановиться, лечь на полку и уехать в неизвестном направлении — настолько сильно было нежелание появляться в общаге. Там ведь будет Матвей, правильно? И Маша была почти уверена, что этот парень также сознательно скрывал от неё всю истинную информацию о Саше. Присаживается, но совсем скоро понимает, что пора уходить. Последний взгляд за оконное стекло, и она с облегчением замечает, что перрон пуст — многие уже разошлись. Вымученной улыбкой благодарит проводницу, но та, кажется, совершенно на неё не реагирует. Достаточно быстро преодолевает путь до главного зала, оглядываясь вокруг. Много людей, много приезжих, языки сливаются в одну неясную мешанину, и в какой-то момент девушке начинает казаться, что у неё галлюцинации: ей казалось, что она слышит знакомый голос и такую родную интонацию, окликающую её. Не оборачивается — этого не может быть даже теоретически. Идет в толпе, не имея даже малейшей возможности услышать шаги, её настигающие. Не реагирует на окрик, до сих пор не веря в подобный вариант развития событий. Она просто слишком много думала о нем — вот и чудится. Бред воспаленной фантазии, ничего больше. Поверила она только в тот момент, когда запястий коснулись чьи-то холодные пальцы. Резко вздрагивает, когда её резко разворачивают, но все же успевает удержать невозмутимое выражение лица. Поднимает глаза, даже несколько яростно всматриваясь в спокойные глаза напротив. Слегка поднимает подбородок, стараясь придать себе гордый вид, но получается у неё не слишком хорошо — ноги подкашиваются от одного вида. — Давай я тебя подвезу? — Саша спокоен, по крайней мере, выглядит он именно так. Что творится в его душе — для Маши полнейшая загадка, и она не стремится больше её разгадывать. Разочарованно качает головой в разные стороны — слова из горла вылетать не желают. Оглядывается, вырывая руку из его хватки, и Саша спокойно выпускает чужое запястье. Он предполагал, что все будет именно так. И Маша не говорит, просто смотрит, чувствуя себя так, словно её прибили к полу большущими железными гвоздями. Тело налилось свинцом, слова разбегались, как тараканы при появлении света, и все, что она могла делать — бросать исподлобья тяжелые взгляды на парня, стоящего перед ней. И самое страшное, что ей хотелось одновременно и убить, и обнять его. Наверное, они простояли бы так ещё несколько долгих минут, если бы молодых людей не отвлек писклявый голос со стороны — несколько девушек хотели сделать фотографию с ним. Они, кажется, просили Машу побыть фотографом, но она любезно от такой чести отказывается и как можно быстрее уходит прочь, стараясь не замечать обеспокоенного провожающего ее в толпе взгляда, не упускающего девушку до выхода из вокзала.