И всем было ясно, что мы постоянно врём, Мы были близки, но притворялись чужими.
***
Каменная кладка под пальцами холодная и шершавая, и касаться ее Тэхену не нравится. Его одежды плавно покачиваются и шуршат при ходьбе, проезжаясь по мраморным плитам пола, и почти на каждом шаге он тормозит, вслушиваясь в звуки собственного дыхания: оно кажется оглушительным. Не то чтобы ночная вылазка в сад была чем-то из ряда вон выходящим, но именно сегодня, если стража заметит его, от отца влетит больше обычного. Всё чертова делегация из соседнего королевства, приехавшая на переговоры. Из-за кучки напыщенных альф с презрительным взглядом Тэхену теперь едва ли дозволено из покоев высовываться. Поэтому — ночь, поэтому — вылазка в сад за глотком свежего воздуха и необходимостью прояснить мысли. Они как раз находятся в постоянном хаосе все то время, на которое замок заполонили гости. Пола халата мгновенно мокнет и тяжелеет от пропитавшей ее росы, когда Тэхен бесшумно ступает в высокую траву сада. Он крадется вглубь, огибая кусты с повисшими на листьях тяжелыми каплями, и глубоко вдыхает влажный ночной воздух. Под ногами мягко стелется туман. Вся зелень в саду едва ли не подрагивает, тишина буквально отдается звоном в ушах, и Тэхен ей наслаждается. Прошитая холодом ночь после только что прошедшего дождя — то, что нужно, чтобы перестать чувствовать себя узником в собственном доме. Он тенью скользит меж деревьев и все не может надышаться свежестью. Один шаг, два, три — а на четвертый приходится сделать резкий рывок в сторону, но этого не хватает, чтобы увернуться от появившихся из темноты рук, и с глухим звуком удара его тело оказывается вжато во влажную кору ближайшего дерева. Тэхен с шумом тянет носом воздух и с досадой перекатывает на языке запах сосны, так удачно врезавшейся ему в спину. Горло неприятно холодит, зато щеки горят во всю, и наверняка этого не скрыть даже темнотой. Раздражение накатывает волнами. Тэхен просто хочет, чтобы его оставили в покое — неужели это так много? Чертовы отцовские правила, чертова делегация, чертов — Чонгук! — яростно шепчет он, слегка тряхнув волосами, — Что ты здесь забыл? — Не заводись, королевич, — раздается над самым ухом, — Только посмотри: сегодня такая тихая, звездная ночь. Ты, я и лунный свет. Чувствуешь атмосферу? Романтично, правда? Тэхен сжимает кулаки и откидывает назад голову, тяжело вздохнув. — Позволь возразить, — хрипит он, — Но твой кинжал у моей шеи как-то совсем не располагает к романтике. Чонгук фыркает ему в ухо и все же делает шаг назад. Лезвие кинжала в его пальцах зловеще поблескивает. Возможно, зловещим это кажется лишь одному Тэхену, но для него практически все, что касается главы делегации, так бесцеремонно нарушившего его покой, приобретает жутковатый смысл. Глядя Чонгуку в глаза, что едва различимы в ночной темноте, он понимает опасения отца, приказавшего ему держаться от этого альфы подальше. Тэхену не нравится то, что, несмотря на налет страха в его собственных мыслях, он готов приказа ослушаться. Быть может, из-за того, как рассеивается тьма на дне чонгуковых глаз, когда он склоняет голову к плечу и тянет губы в заговорщицкой улыбке. Быть может потому, что Тэхен помнит его пятнадцатилетним, взбалмошным и безобидным подростком, то ли специально тренировавшим взгляд а-ля «я сожру тебя живьем и даже не подавлюсь», то ли просто еще не научившимся контролировать свой пубертат. Правда, Чонгуку давно не пятнадцать, и он уже совсем далек от подростка. Чонгук с каждым годом крепчает, растет, превращается в настоящего принца своей страны, перестает быть похожим на вечно встрепанного воробья. Начинает внушать трепет. Ведь, сколько бы лет ни прошло, взгляд у Чонгука так и не меняется. Тэхен плавно отлепляется от дерева и кидает в сторону гостя осторожный взгляд. — Почему ты в одиночку разгуливаешь по чужой территории в такой час? — проследив, как кинжал исчезает в складках чужого плаща, спрашивает он наконец. В ответ ему незамедлительно прилетает широкая ухмылка. — Не спалось, — Чонгук только пожимает плечами, — А потом увидел тебя в окно и решил, что раз уж при свете дня тебя от меня прячут, стоит попробовать урвать немного внимания сейчас. — Меня не прячут, — поспешно отзывается Тэхен и делает шаг по направлению к стоящей неподалеку скамейке. Она вся мокрая, но он все равно садится, подмяв под себя халат. — Не прячут. Ага, — через мгновение плечо Чонгука уже прижимается к его собственному, и от этой вольности у Тэхена разом дыхание спирает. Он неловко трет пальцами кожу на шее и старательно отворачивает розовеющее лицо, — «Ах, простите, Его Высочество сейчас отдыхает. А сейчас — на занятиях. А теперь уже время позднее», — передразнивает альфа, и по тону сразу можно распознать камердинера Тэхена. Тот хмыкает. — Он прав, я занят все эти дни, — безбожно врет он, — Да и зачем ты ищешь со мной встреч? Задавая вопрос, Тэхен не думает, что сам нарывается на ответ, который, возможно, совсем не хочет слышать. Он знает прекрасно, зачем Чонгук здесь и какие цели себе ставит. Плохого в этом знании лишь то, что желания их всегда совпадали, но цели — отнюдь. — Как же я уговорю тебя выйти за меня, если мы даже не можем увидеться? Слова срываются с губ и повисают в воздухе. Тэхену чудится, что прямо у него над головой, прямо дамокловым мечом. Он закрывает лицо руками и едва ли не стонет от отчаяния. В первую их встречу пятнадцатилетний Чонгук называет Тэхена высокомерным. Так и говорит: «Высокомерный королевич». Еще говорит «мне нравится». И нос свой морщит. Но Тэхену нельзя ему нравиться, ему тогда практически ничего уже нельзя. Даже объяснить альфе, почему на каждое его последующее «будь моим» Тэхен только хмурится, даже если каждая частица его нутра трещит и ноет, требуя согласиться. — У тебя нет шанса меня уговорить, — глухо отзывается он, не отнимая от лица ладоней. Жест истеричный, жест трусливый, но под покровом ночи, прижимаясь плечом к плечу Чонгука, он может не строить из себя королевича и просто… побыть человеком? Со своими собственными слабостями, которые растворятся, стоит солнцу взойти на небосвод. — А я думаю, есть. Король не давал мне официального отказа. — Не строй из себя дурака. Он не может так просто тебе отказать. Как будто король не в курсе, что твой дядя только и ищет повода пойти против нас войной, — Тэхен все же обращает взгляд к замершему Чонгуку и поджимает губы. Тот смотрит и честно делает вид, что понимает, а на самом деле — Почему тогда ты отказываешь мне? И Тэхен не находится с ответом, чувствуя, как скручивает нутро, словно крошатся его ребра, и как гулко и загнанно колотится под ними сердце. «Не люблю?» Так не скажешь — Чонгук не поверит. «Не могу не?» Но почему же, Тэхен? Скажи, скажи, скажи уже — почему? Он подрывается с места: продолжать разговор бессмысленно, ему это не нужно совсем — с каждым брошенным Чонгуком словом он понемногу надламывается, готовый вот-вот произнести то, о чем потом стократно пожалеет. Он бросается к деревьям, не желая видеть темные чонгуковы глаза ни секундой дольше, потому что знает прекрасно: он, Тэхен, слаб и держаться больше не хочет. Но Чонгук молниеносно перехватывает его за талию и держит мягко, все стремится выбить из Тэхена признание. Где-то над головой срывается с ветки разбуженная птица: шумно хлопает крыльями, скрывается в темноте, и тишина вновь накрывает их. Тэхен замирает, впервые ощутив так близко тепло чужого альфы, но пугается лишь того факта, что их могут увидеть. Он сглатывает вязкую слюну и произносит ровно, спрятав дрожь в голосе: — Веди себя подобающе, если хочешь увидеть меня еще хоть раз. Руки с талии тут же исчезают, и от пробравшего следом холода Тэхен ёжится. Чонгук послушно делает шаг назад, и горло вдруг царапает непроизнесенным «вернись». — Не прячься от меня больше, — шепчет альфа, и от звука его голоса по позвоночнику скатывается толпа ледяных мурашек. Трава шуршит, приминаемая его ботинками, и до тех пор, пока звуки его шагов не растаят в воздухе, Тэхен стоит неподвижно и долго глядит в темноту перед собой. Он остается в саду один, но желанное успокоение так и не приходит.