От шёпота в шарф

      Мне было страшно, что сейчас она уйдёт. Адель стоит прямо на пороге, одна её нога уже за пределами дома. Тяжёлое дыхание. Мы дышим в унисон. Проходит минут пять точно. Это тяжёлое молчание, такое нудное, громкое, душащее и противное, что аж меня чуть не вывернуло наизнанку от боли и нехватки воздуха.       Затем хлопок дверьми. Я не чувствую на себе взгляда Адель. Где этот взгляд? Где Адель? Я начинаю метаться по сторонам, оглядываясь вокруг. Неужели ушла? Неужто просто оставила меня. На полочке остались снимки, два ярких синих снимка, но прозрачных. Я беру их снова. Разглядываю. Можно сказать, это единственные фото Адель, что есть у меня. Начинаю дышать с сильной дрожью, что-то давит на виски, а мой разум, будто телевизор, которому давно не оплачивали пакет каналов, показывает табличку «Нет сигнала». В ушах сильно звенит.       Прижав к себе снимки со справкой, я пошла в свою комнату. Адель оставила на кровати свой шарф. Я не знаю, как она это сделала, ведь он скрывал то, чего девочка опасалась больше всего на всём свете, а теперь она кидает эту вещицу у меня, у того человека, который оказался ей противен после всего этого. Я сажусь на край кровати, раскладываю перед собой два снимка и справку. Затем беру шарф и утыкаюсь в него носом, закрыв глаза. Запах кофе. Адель явно любила кофе. Ну, точнее любит. А вот меня, видимо, уже никто не любит. Я провела с ней меньше двадцати четырёх часов, но я так хотела после этого провести с ней жизнь, но малышка Адель не хочет. Скорее всего, это моя ошибка. Я заслужила это, заслужила быть в одиночестве, ведь я оставила девочку на год одну, даже не догадываясь, что с ней могли тут сотворить люди, которых она могла случайно назвать друзьями.       Мне хотелось бы встать и пойти за Адель; побежать сквозь ветки деревьев, которые скрывают проход к моему кварталу; лететь против ветра, который мог бить меня по лицу, давая сотни пощёчин и сыпать в глаза жгучий песок, который нагрелся из-за летней жары; но всё, что я могу сейчас, — это просто ждать. Но чего ждать-то? Адель ушла, хлопнув передо мной дверью моего дома. Она не хочет знать меня.

***

      Нанервничавшись, я даже успела уснуть, ибо глаза жутко слипались. Вот уже вечер, четыре часа. Я вспоминаю про то, что есть проблемы второго плана. Например, поклеить обои, которые я оставила на улице прямо в углу веранды, когда притащила Адель в свой дом. Я пошла как раз туда, взяла салафановый пакет и увидела размякшие обои. Очень размякшие. Они были подобно мятой мокрой бумаге. Символично, не так ли?       Я откинула пакет в сторону и тихо, но тяжело вздохнула. Да, это правда символично, но так ли это? Я зашла в дом, взяла деньги и пошла в магазин ремонта, где продавались именно те обои, которые мне и нужны. Чтобы отвлечься, я воспользовалась телефоном и наушниками. Музыка глушила каждое чувство, каждую мысль о ней, о Адель, но лишь поверхностно.       Пройдя пару километров, я зашла в тёмный переулок, через который можно срезать путь и выйти сразу к тому магазину. Я сделала шаг туда. Меня окатила тьма, которая залила каждую щель, даже складки на одежде превратились в сплошную черноту, из-за чего мои джинсы стали похожи на недорисованное 2D. Я сделала ещё несколько шагов и увидела мерцающий фонарь. Каждую секунду свет то исчезал, то появлялся вновь. Мне становилось страшно, когда тьма сменялась светом, а свет кромешной тьмой. Когда я прошла чуть дальше, мне пришлось вытащить наушники и слушать окружение.       И тут повисло такое знакомое тяжёлое дыхание. Адель? Она тут? Тихие всхлипывания и шмыганье носом. Я убрала телефон с наушниками в карман и пошла на звук.

Мгновения тянуться слишком долго. Каждая секунда превращается в часы. Я вижу это милое лицо. Скулы выглядят глубже, когда фонарь мерцает, и на свету ямочке скул появляется тень. Карие глаза такие заплаканные. Красные полоски проходят по глазному яблоку подобно ветвям деревьев, ветвям берёз, которые тонут в лёгкой красноте — в закате. Брови создают такой изгиб, что сразу понятна по лицу грусть. Курносый нос. Ноздри расширяются и сужаются в такт дыханию и грудной клетке с плечами. Грудная клетка вздымается, а плечи поднимаются вверх. Вздох. А на выдохе всё опускается. Девочка сидела на земле, опираясь на стену здания и подогнув ноги, обняв их руками. Эти изящные руки обвили такие тонкие ножки. Каждый пальчик вцепился в кожу и изредка шкрёб её, оставляя красные полосы — царапины.

      Вот я напротив Адель. Она поднимает глаза на меня и вжимается в стену сильнее. Я делаю шаг к ней и присаживаюсь на корточки прямо перед ней. Между нами примерно метр, даже меньше. Сантиметров шестьдесят. — Адель, — я, переосилив себя, взяла одну её руку в свою, — зачем ты ушла от меня?       В ответ молчание. Тишина. Причём она даже не дышит. — Не игнорируй меня, — я сжимаю её руку сильнее, — и не уходи от меня.       Адель кидается мне на шею, обнимая её своими тонкими руками, и шепчет мне что-то на ухо. Я не могу разобрать ни слова, но я понимаю лишь одно: я её не отпущу. Я встаю и беру это тело на руки. Адель закрывает глаза. «Прости,» — последнее, что произносит она перед тем, как просто поцеловать меня. Наши губы соприкасаются на пару мгновений. Я улыбаюсь, чем случайно прерываю поцелуй. Мы смотрим друг другу в глаза. Я утопаю. Может именно сейчас сделать это? Может сейчас тот самый момент, когда нужно взять и просто сказать.       Глубоко вздыхаю. Чувствую, как кровь приливает к моим щекам, из-за чего краснею. Размыкаю губы и начинаю: — Милая моя, а я люблю тебя, — голос чуть дрожит, но я должна закончить, — люблю за то, что ты такая вот. Мы рядом всего день, а я уже утонула в тебе. У тебя глаза тёплые такие, а губы хоть и вкуса солёного кофе, но такие сладкие. А руки тёплые, хоть ты и выглядешь замёрзшей. А я хочу согреть тебя, согреть твой взгляд, руки, ноги, лицо. Всю тебя, — вновь вздыхаю и закрываю глаза. Сейчас тот самый момент. Была ни была. — Адель Айрес, станешь моей девушкой?       Я закусываю губу и слушаю тишину. Такую режущую и грубо бьющую по ушам. И тут она рассеивается тем словом, которое может сделать меня счастливой до самого конца. Адель дрожаще вздыхает и тихо шепчет:

— Да, Мари. Я стану твоей. Навсегда.