Просыпаться, выспавшись вволю, да ещё и когда в сон накануне тебя вырубило не с лошадиной дозы алкоголя, а от усталости — истинное счастье.
Просыпаться дома, а не на помойке, где тебя засунули в мусорный ящик и посоветовали сдохнуть, и не в грязном проулке с кошками и крысами, куда тебя вынесли из очередного питейного заведения сомнительной репутации, заявив, что у них приличное место и такие как ты там неуместны — ещё большее счастье.
А уж просыпаться дома, в своей постели, и даже, внезапно, без одежды (очевидно, во сне хотя бы ума хватило стащить с себя плащ, и выбраться из рубашки и брюк) — это просто знак того, что Судьба по-серьёзному решила назначить тебя временно исполняющим обязанности её любимца.
Разумеется, этого счастья (как, впрочем, и любого другого) заслуживают не все. Некоторые если что и заслуживают — так это специфической лихорадки и мучительных спазмов, скручивающих всё тело в жгут. И полного бессилия и агонии мышц и костей — тоже заслуживают. И лучшая побудка для таких некоторых — увесистый пинок, метко нацеленный под рёбра.
Джон потянулся руками. Потянулся ногами. Перевернулся на живот и зарылся под подушку. Прогнул спину. Перевернулся на неё. Принял позу звезды. И только вспомнив кое-что ещё, из предшествующего непосредственно засыпанию, перестал валять дурака, катаясь по расхристанной постели, словно разомлевший на солнце кот, и, вздёрнув растрепанную голову над простынями-одеялами, обозрел окрестности.
Интерьер квартиры (с лёгкостью описываемый одним словом: «срач») не изменился со времён вчерашнего утра, когда Джон Константин, как обычно, в спешке собирался убегать по своим, как обычно, срочно-зарезочным делам. Не изменился за исключением добавления небольшой детали. Оная деталь, в количестве одной штуки, располагалась напротив окна. И являлась демоном-полукровкой. Что совершенно непостижимо — учитывая, о ком конкретно шла речь — тихим и недвижимым демоном-полукровкой. Кстати, свернувшимся у кровати клубком на сброшенном на пол Джоновом плаще.
— Подъём, сволочь, утро настало, — достаточно беззлобно окликнул Джон, бодро вскакивая с кровати и впрыгивая в брюки.
Дополнил свои слова имитацией пенальти по воротам противника. В качестве ворот сгодились те самые рёбра.
Демон, не ойкнув, не ахнув, ни даже не вздрогнув — ну то есть вообще ничем не доставив радости, открыл глаза и недоумённо сморгнул. Потом, поёжившись, попытался было встать, и потерпел обескураживающее фиаско. Пока в ванной лилась вода, он со стойкостью андерсеновского Оловянного Солдатика предпринял ещё несколько попыток — таких же бесплодных, как и первая, — и окончательно расстроился. Кое-как принял сидячее положение, и, пригорюнившись, вдарился в невесёлые размышления о том, как же так получилось, что он дошёл до жизни такой.
— Не думал, что сможешь дотянуть до утра, — довольно-таки равнодушно бросил ему Джон в приоткрытую дверь, — я надеялся на более сильный эффект.
Дверь, к слову, просто пришлось оставить приоткрытой — как ни удивительно, но за время отсутствия Джона лопнувшая лампочка не самозаменилась, а потому в ванной было до неудобия темно.
— Джонни, как тебе не стыдно, — привычно укорил в прямом смысле посеревший от боли полукровка, силясь растянуть губы в улыбке, когда свежий и сияющий чистотой и красотой Джон Константин показался из ванной, — где твоё человеколюбие?!
— Там же, где и всегда, полагаю, —
«в полной жопе, к сожалению» с готовностью отозвался Джон, задорно тряхнул головой, облачаясь в рубашку. — А в демонолюбии меня не осмелятся обвинять даже самые прожжённые лгуны. Кыш с моего плаща, фетишист.
Кажется, Бальтазар, на чьём лице промелькнул настоящий ужас, предпочёл бы и дальше сидеть на старом, но обеспечивающем хоть какую-то прослойку между тонкой корочкой соли и телом демона плаще. Тем не менее, изящно поведя плечом, он ловко перекатился ближе к стене, и, встряхнув плащ, протянул его хозяину, заставляя подойти.
— Да господи, — возведя очи к потолку, протянул Джон, подходя ближе.
Взялся за плащ, который полукровка не торопился выпускать, нечаянно коснулся руки с заметно побледневшим загаром, больше почувствовал, чем увидел яркую вспышку в глазах Бальтазара.
Так-то, дети мои, не повторяйте этой роковой ошибки.
Не трогайте демонов. А то ещё понравится.
Фарфоровое немецкое блюдо работы конца девятнадцатого века, висевшее у предыдущего жильца на стене, а нынешним квартирантом приспособленное под пепельницу, было вытолкнуто из-под кровати, где теперь значилось его официальное место хранения. На середину комнаты. Стул выволочен туда же. Щелчок зажигалки, затяжка, первый глоток никотина за день. Джон оседлал стул, словно боевого коня, обхватив руками его спинку, и спокойно курил, не глядя стряхивая пепел в расположившуюся у ножек стула импровизированную пепельницу, и так же спокойно созерцая своего внезапного гостя.
— Хреново выглядишь, Балти, — с удовольствием, и даже с чувством тайной гордости за собственные усилия, результатом коих и было достигнуто столь плачевное состояние демона, констатировал он.
— Спасибо, Джонни, — усмехнулся Бальтазар через силу. — Рад, что нравлюсь тебе хоть каким-то. Хотя, похоже, особенно сильно я тебе нравлюсь, когда во мне от меня остаётся разве что внешность.
При этом усмешка его очень сильно походила на гримасу.
— Обращайся, — разрешил Джон, внимательно рассматривая своего визави и оценивая урон, нанесенный здоровью демона контактом со святыней Земли Обетованной.
Вот что ветхозаветная соль, тысячелетия пролежавшая под землей замурованной с христианскими святынями, с богомерзкими адскими ушлёпками делает. Пара окаменевших кристаллов на ведро воды, полчаса времени на «санобработку» помещения, и — вуаля. Адское отродье можно сгребать в кучку и вываливать в помойку. А верному слуге господнему зато обеспечивается крепкий, здоровый сон и лёгкое пробуждение. Красота.
Полукровка же выглядел так, что краше не то что кладут в гроб — краше даже достают из него при эксгумации.
На секунду Джон отвлекается на мысль, что, возможно, это действие святыни на демонов в чём-то схоже с действием смертельной дозы радиации на человека. Такой бурный и катастрофически неудержимый распад всего, разрушение тканей тела, разрушение мозга.
Разрушение души?
— Можешь потешить своё самолюбие, кстати, — рассеянно заметил Джон, — ты у меня первый.
— Никогда даже не сомневался, — выдохнул демон.
— Ага. Ну, первый, на ком мне удалось это испробовать. Опишешь мне, что чувствуешь, и как это действует?
Демона корёжило от боли, но он, пересиливая её, упрямо держал марку, только чтобы не показать, насколько ему херово. Хотя ушедшее в тленную прозелень лицо и трясучку скрыть было никак невозможно.
— А что это мы такие до обидного неразговорчивые сегодня? — поинтересовался Джон небрежно. — Где тридцать три вопроса относительно того, что происходит, и что такого волшебного в моей квартире, так эффективно действующего на адских выблядышей? — он прекрасно видел, что Бальтазар еле удерживает себя в сознании, и практически не способен вести осмысленный диалог, но просто не мог удержаться. — Как твоё самочувствие, спрашиваю в десятый раз?
— Ааааххх, Джоооннниии, — Бальтазар замечательно осознавал, что растрачивает на слова, а главное, на наполнение их привычными интонациями, то последнее из своих резервов энергии, что ещё удерживало его на поверхности, не давало соскользнуть в отключку, но не мог перестать быть собой, и не мог отступиться от привычной манеры поведения, — Джонни, Джонни, откуда столько жестокости…
— Ну мы ж вчера вроде как сошлись на том, что я садист, — пожал Джон плечами.
— А я-то полагал, что осознание порочности своей сущности побудит тебя встать на путь исправления, Джонни-бой.
За своим обычного стиля трёпом Бальтазар неосторожно прислонился к стене, пытаясь опереться хоть на что-нибудь, что помогло бы сохранить сидячее положение и не дало самым позорным образом рухнуть как тюфяк на пол. По лености своей Джон лишь окропил стены соляным раствором, а не натёр их с тем же усердием, что и пол (на котором он и растерял весь запал своих намерений по усилению защиты квартиры — кто ж мог подумать, что такая небольшая комната требует стольких затрат времени и сил). Но, оказывается, достаточно и таких полумер: Джон с живым интересом пронаблюдал, как Бальтазар, едва не взвыв, отшатывается от вертикальной поверхности. Как будто его электротоком шарахнуло.
— Даже так действует, да? — посочувствовал Джон шипящему от неожиданности, боли и испуга ничего не понимающему демону. — Поаккуратнее надо быть в чужом доме, Балти, я много усердного труда вложил в соответствующую обработку.
Бальтазар промолчал, лишь обхватил себя руками, пытаясь если не унять, то хотя бы частично скрыть продёргивающие всё тело судороги.
— Относительно порочности и пути исправления, — деловито продолжил Джон, бросая окурок в фарфоровый раритет. — Образцом порочности, как известно, служит всякая шваль из преисподней, навроде тебя…
— Я чесссссный бизнесмен! — по-змеиному прошелестел демон, и его потухшие было глаза вновь заполыхали багровым заревом преисподней. — Я лишь всегда давал людям то, что они хотели! Я соблюдал условия сделок!
— Всемирная ассоциация коммерции и торговли тебя номинирует на премию «самый честный продавец года», — хмыкнул Джон. — И тем не менее. Ты, как представитель вида, являющегося олицетворением сосредоточия порока и греха, и как конкретный индивид вашей НЕславной адской расы, являющийся носителем… мммммм, ну, скажем так, не самого слаборазвитого интеллекта, не можешь не осознавать свою суть. Так почему бы тебе, Балти, не встать на тот самый благословенный путь исправления? А я помогу. Я уже помогаю, зацени.
— Да уж, — выдавил демон сквозь зубы, буквально выплевывая слова, — великолепная помощь — медленно убивать, наслаждаясь зрелищем страданий!
— Так я же садист. Я не могу иначе. Хотел бы, да не могу. И, по поводу страданий: а без них не может быть искупления. Искупления своих грехов, своей вины. Но ты особенный. Вот смотри, тебе выпал шанс искупления через пожертвование собственной жизнью на…
— Пошёл ты, — вяло огрызнулся Бальтазар.
Сколько он провёл на плаще, полночи? Больше? Джон не знал, в какой момент сообразил раздеться. Что ж, вот и ответ, как демону удалось выжить. Сейчас-то его только собственная одежда защищала от непосредственного соприкосновения с опасной для него субстанцией, но всё шло к тому, что он вот-вот опять бессильно растянется ничком. Увеличив тем самым площадь поражения. Джон ехидно подумал, что полукровка наверняка осознаёт, что только усугубит этим свое плачевное состояние, а не обретёт облегчение, но поделать ничего не может. И эта трясучка, вполне возможно — следствие не только действия артефактов, но и проявление бессильной ярости. Ситуация для полукровки была патовая, и выглядела в его глазах, по всей вероятности так: Джон Константин его явно вознамерился убить ещё раз, сопроводив процесс умерщвления скрупулезным посекундным контролем всех стадий и этапов, и взывать к человеческой совести дело наибесполезнейшее, ибо совесть Джона Константина либо отмерла еще в ранне-младенческие времена, либо вовсе была не предусмотрена комплектацией.
На какие-то несколько секунд Бальтазар вдруг перестал дёргаться и трястись, и замер, прояснившись лицом, вдруг обретшим вдохновенное и даже где-то одухотворённое выражение.
— Не-не-не-не-не, — назидательно покачал пальцем Джон, — ваша демоническая ментальная связь здесь тоже не работает, глушится на корню, так что попытки выслать свой «SOS» по известному адресу бессмысленны. Да и кого ты можешь позвать, Бальтазар? Вы, демоны-полукровки, все как сучки, брошенные в одну яму и получившие одну кость на всех. Вы ненавидите друг друга едва ли не больше, чем людей.
— Красивая форма, — процедил Бальтазар, покрутил пальцем, прорисовав в воздухе два одинаковых зигзага. — Ты ошибаешься, Джонни. Эта дрянь, которой ты тут всё обтёр, не любую связь глушит. А вот расстояние в несколько десятков лет справляется с этим гораздо лучше.
— У тебя предсмертный бред? — заинтересовался Джон.
— У меня прижизненное ясновидение.
— Так, — Джон причмокнул губами, хлопнул ладонями по бедрам, — если никаких новых заявлений и прокламаций от демонических слоёв населения в данной комнате в ближайшее время не предвидится… — он окинул взглядом сидящего на корточках, сбившись в плотный комок, и уткнувшегося лицом в в свои колени демона, удовлетворённо кивнул головой с «что и требовалось доказать» видом, и продолжил: — …то, пойду-ка я, пожалуй, выпью кофе.
— Приятно тебе захлебнуться, — глухо прозвучало у него за спиной, и Джон действительно поперхнулся смехом так, что пришлось прокашливаться.
— Тебе не предлагаю, — обронил он, удаляясь на свою маленькую кухню, — британские ученые доказали, что кофе укорачивает жизнь, а её у тебя и без того осталось с кот начхал, — и снова захохотал, услыхав, как демон отчётливо скрипнул зубами.
В самом что ни на есть лучшем расположении духа и самом приподнятом настроении, Джон водрузил чайник-свистуна на плиту, проверив предварительно, чтобы воды было не выше отметки максимума, поставил на зарядку смартфон. И тот тут же разразился пронзительной трелью.
— Я популярен, — пробормотал Джон, нажимая ответить. — Конста… — начал было он, но его весьма невежливо перебили.
— Комбаттенте, я вам всё утро пытаюсь дозвониться! — базарно-склочно, голосом Винсента Вентимильи, взвинчено начал с ходу возмущаться смартфон, позабыв поздороваться. — В конце-то концов, ну мы же договаривались с вами!
— Правда? — искренне удивился Джон.
Впрочем, сомневаться не приходилось: Вентимилья не решился бы на подобную вызывающе наглую ложь.
Джон озадаченно почесал в затылке, осторожно переспросил:
— А… о чём, договаривались-то?..
Трубка захлебнулась праведным негодованием.
— Ради вас, — принялся стыдить Винсент, — я провёл на ногах всю ночь!..
Ну да, ну да, как будто бы без Джона Константина он не стал бы зависать всю ночь в семейном казино. Прямо из-под палки себя заставлял, не иначе.
Но на всём этом акцентировать внимание демон не стал, зато начал расписывать, как всю ночь во благо общих интересов проводил дознавательские мероприятия и добывал информацию, и вот, когда нужно срочно принимать решение, до Джона невозможно дозвониться. Потому как тот дрыхнет как сурок, да ещё и телефон отключает. И просыпается тогда, когда все нормальные люди за обед садятся, а сам-то Винсент вообще ещё даже не ложился, и всё в бегах, и всё на ногах…
Джон честно отмерил ему пять минут на все излияния, потом нетерпеливо оборвал:
— Сочувствую, да, партия тебя не забудет. Что надыбал, есть чем хвалиться? — и ещё целых пять минут слушал демонский самопиар: жестокий и беспощадный.
Даже захотелось притащить Вентимилью сюда и отправить лежать в компанию к Бальтазару. Джон в очередной раз подумал, что две демонские сволочи очень неплохо смотрелись бы вместе.
Впрочем, чувство меры у Полуночника было отлично развито, и он всегда сёк, когда предел терпения собеседника опасно приближался.
— В общем, — деловито подытожил результаты своих изысканий мафиозный консильери, — могу заверить вас на триста процентов: напавший на вас не был ни беглецом, ни засланцем, ни случайно заблудившимся. Вероятнее всего, его
вызвали. Причем
вызывающий был не сильно опытен в подобного рода делах, потому и не сумел удержать пожаловавшего демона на месте вызова, и тот тупо утёк от него. Вероятнее всего, он был сильно недоволен тем фактом, что его так невежливо потревожили, и, несмотря на неопытность вызывающего, почему-то не сумел покарать его за недозволительное поведение. Оттого и сорвал свою злость на вас, отыгравшись за бездарно проведённое время. У вас очень сильная аура, комбаттенте, она считывается нами на раз, а ему, по всей видимости, аккурат и хотелось выразить свое «фи» именно что человеку знающему. Вы просто под замес попали, что называется, «вместо того парня».
— Что ж вы, мудаки, не разобравшись, замесы-то устраиваете?! — риторически разозлился Джон.
Вентимилья поперхнулся от несправедливости предъявы, и аж замяукал от такого бесстыдства:
— Ну знаете что, комбаттенте!.. — противным тонким голосом протянул он. — Вы, знаете ли, вы все, называющие себя экзорцистами, охотниками, истребителями вампиров и прочими красивыми эпитетами, вы тоже не слишком-то разбираетесь, когда речь о демонах заходит! Демон ведет себя тихо-мирно, ничем вреда человечеству не причиняет, а его безо всяких разбирательств то освящёнными пулями из дробовика расстреляют, то святой водой окатят, то заряд соли засадят… и — очередной надрез-зарубку себе на предплечье делают, увеличивая свой личный счёт. Мы ведём мирную жизнь, приспосабливаемся, как можем. А вы! Ещё и друг с другом соревнуетесь, у кого больше убитых демонов в багаже. Гранде! Перфетто!
— Враньё, — привычно закатив глаза от итальянской экзальтации, хладнокровно парировал Джон, заваривая себе в кружке кипятком три ложки порошкового кофе, и безуспешно пытаясь разыскать хоть какие-нибудь остатки сахара в навесном шкафчике.
Его всегда возмущала и приводила в ярость эта неискоренимая демонская не то потребность, не то страсть поприкидываться несчастными овцами, которым злобные белые маги и охотники не оставляют ни единого шанса хоть как-то выжить в этом жестоком мире людей. Демоны НЕ БЫВАЮТ ни несчастными, ни притеснёнными, ни беззащитными. Ни, тем более, овцами. Не могут быть, по определению. Но за годы войны с ними Джон Константин накушался подобного нытья досыта, и вестись на подобные провокации было себя не уважать.
— Враньё, — твердо повторил он. — Я не занимаюсь беспричинной охотой на демонов, только потому, что они демоны. Я убиваю демонов только тогда, когда есть, за что. Когда они действительно нанесли урон балансу сил существующего положения вещей.
И как-то ну совершенно несвоевременно и некстати подумал вдруг о Бальтазаре, которого вроде как именно что беспричинно сейчас убивал. Но тут же загнал эту мысль пыльным тапком под кровать, аргументировав: Бальтазара всегда есть за что убивать. За прошлые прегрешения. Джон ещё и головой потряс: для верности, чтоб ненужные мысли точно вытрясти. Со своими мыслями — оно только так и надо. В строгости их держать. А то ещё возомнят, что могут заявляться в голову хозяина, когда их не звали.
Вентимилья, всё ещё оскорблённо фыркающий, как кот, которого окатили ледяной водой, надменно хмыкнул:
— Вы — да, вы в этом плане счастливое исключение. Это единственная причина, по которой я и готов иметь с вами дело.
Готов иметь дело. Это, оказывается, так называется. То, что от молодого настырного демона (чужого демона, к слову!) мокрыми трусами было не отбиться — легче отдаться — в его стремлении навязать свою «дружбу» и «объединение усилий» «для пользы общего дела» — об этом, конечно, умолчим, да, чего уж там к мелочам придираться. До чего ж всё-таки поганый народец эти адовы ребятишки.
Не прерываемый, противу обыкновению, Джоном, по причине глубокомысленного внутреннего монолога последнего на всю ту же злободневную тему о порочности демонской расы, представитель «поганого народца» тем временем продолжал вдохновенно:
— Между прочим, комбаттенте, я не только практически единственный среди наших, кто готов к общению на равных. С вами, я имею в виду. Я вообще практически единственный. Помните известную истину про «что имеем — не храним, потерявши — плачем»? Это я к тому, что вы цените меня не больше, чем туалетную бумагу: оторвал, использовал, выбро…
— Меньше. — Джон очнулся, возвращаясь к реальности и привычному хамскому стилю общения. — Если вдруг вся туалетная бумага планеты исчезнет раз и навсегда, я буду горько оплакивать сие событие, ибо жизнь моя станет несказанно хуже. Потеря тебя меня огорчит едва ли.
— Ну вот что вы мне такое говорите… — вздохнул Вентимилья. — Ну можно ли такое говорить?
— Можно.
— Нельзя. Это очень грубо и очень невежливо.
— Да?! Правда чо ли?! Хм. Ну, наверное, это потому что я очень грубый и очень невежливый.
— Комбаттенте, а ведь если меня не станет, вам и поговорить-то будет не с кем.
— Аллилуйя.
— Да. Вы, конечно, можете продолжать хихикать там, в полном восторге от собственной остроумности и…
— Я не хихикал.
— Вы хихикали. Может быть, мысленно, а не вслух, но определённо хихикали.
— Винсент, я определённо мягок и ласков с тобой, если сравнивать мое обращение с другими твоими собратьями.
Мысли Джона опять отнесли его на некоторое время к демону, находящемуся в соседней комнате, поэтому он не сразу понял, что в разговоре возникла затяжная (и, как говорится в таких случаях, напряжённая) пауза, а когда понял, то не сразу сообразил, что послужило её причиной. А сообразив, страдальчески скривился.
Он назвал демона по имени. Он назвал чёртова демона по имени, чёрт бы его побрал.
А ведь он всегда старался избегать этого. Демоны — это демоны. К ним надо обращаться примерно так: адская тварь, выходец из преисподней, подстилка Люцифера, проклятый адский ублюдок, этсетера, этсетера. Никаких имён. Никаких отличий. Единая грёбаная адская масса, расщепляющаяся на кусочки, и этими кусочками просачивающаяся в мир людей. Кусочки — ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ. Одинаковое адское дерьмо. И — он. Ассенизатор. Всё поступающее дерьмо должно быть собрано, и вышвырнуто назад. Очень желательно, чтобы оно прилетало прямо в рожу Люциферу, но это, понятное дело, мечтать не вредно.
Джону Константину как-то довольно долго удавалось вполне удачно следовать собственной доктрине обращения/общения с адскими выблядышами, причёсывая всех под одну гребенку. Пока Фатум не свёл его с одной удивительно самодовольной, скользкой — не поймать, и ловкой — не достать, мразью, коя не пожелала числиться ещё одной безлико-безымянной единицей ненавистного экзорцисту демонского стада. Оная мразь, при всей бесстыдной неприкрытости своих чисто демонских дел, ведомых на земле — дел по ловле душ человеческих — категорически не давала законного основания для её истребления. И она желала выделяться, отличаться, и именоваться собственновыбранным именем. И, раз его услышав, экзорцист уже не мог не связать накрепко имя и его носителя, и эту самую мразь только что в именном плане и воспринимал.
Мразь эта в настоящий момент загибалась на удобренном святой солью полу, через стенку от Джона Константина, и звалась Бальтазаром.
Винсент Вентимилья действовал в схожей, бесцеремонной и даже беспардонной манере, навязывая себя, как замёрзшая проститутка на трассе ночному дальнобою. Он очень быстро стал одной из постоянных составляющих круга общения, хотя сам Джон с яростью отрицал бы это. Но — Джон хотя бы старался избегать обращаться к демону по имени. Полуночник — это было самое удачное обращение, учитывая, что полукровка официально считался демоном папаши Миднайта, и что полгорода знало его под этой кличкой. Полуночник. Ну Вентимилья на крайняк. Но блять Винсент… это уже перебор.
Куда я качусь, горько посетовал Константин про себя, вот ну куда же я качусь.
— Я… ценю это, — наконец, после долгого молчания, выдал Вентимилья. — Вы лучший среди всех представителей вашей профессии, кого я знал. И у меня нет и никогда не было к вам никаких претензий. Напротив. Всё, что вы делаете, оно с самого начала нашего знакомства вызывало у меня уважение к вам, которое лишь крепнет от года к году.
— Я сейчас расплачусь, — серьёзно признался Джон.
Демон издал легкий смешок.
— Вы в своём репертуаре. Как всегда. Эта ваша верность себе, способность сохранить себя самого, несмотря на всё, с чем вас сталкивает судьба и ваше непростое предназначение… это тоже дорогого стоит. Тоже вызывает уважение. И восхищение.
— Всё. Рыдаю. Взахлёб.
— Иногда полезно. Способствует сбрасыванию напряжения. Расслабляет. Поплачьте, а потом подумайте, комбаттенте, где, как и чем вы могли зацепить вашего вчерашнего «доброжелателя». Лос-Анджелес большой. Но среди всех жителей
эта тварь выбрала вас, именно вас, вычислила безошибочно, вынюхала, как гончая. Но это могло произойти только, если он и вы пересеклись где-то. Кто-то один должен был оставить свой след на пути другого. Этот пришелец точно вас где-то срисовал, да так, что у него и сомнений никаких относительно вас не возникло.
Тон демона поменялся. Теперь Вентимилья говорил с едва-едва ощутимой насмешливостью и одновременно холодной отстранённостью.
— Так что вспоминайте, Джон Константин, — уже откровенно ядовито и, почему-то, с прорезавшимся высокомерием завершил демон, — где вы так удачно сумели помаячить. Арривидерчи, — добавил он уже совсем сухо, и прервал связь.
Джон задумчиво нажал на сброс.
Винсент Вентимилья, по прозвищу Полуночник, блестящий юрист, известный адвокат, советник одного из донов местного гангстерского сообщества — не отличался повышенной чувствительностью и обидчивостью. И тем не менее, чем-то экзорцист в этой беседе сумел демона задеть. Что-то Винсента раздосадовало во время их продолжительного и очень эмоционального — со стороны демона — разговора.
Как следует подумав и дважды покурив, с удивлением обнаружив, что «приготовленный» кофе уже сто раз как остыл, выпив залпом горькую со смолянистым запахом и цветом жидкость, Джон решил, что пока как минимум он может отправиться снова в расстраивающийся квартал и слазить в то здание-недострой, чтобы попытаться считать какие-то признаки, мотивы, шаблоны демона-агрессора. Установить его сущность, место пребывания, методы борьбы. Поймать хотя бы одну из ниточек-паутиночек, что тянутся к нему. Следы. После демонов всегда остаются очень чёткие, долго не выветривающиеся следы. Нужно только применить набор стандартных маркеров.
Напавший демон не был бесплотным духом — он был вполне материален, физически ощутим… и очень силён, да. Силён — именно что в физическом смысле. И за борт Джона вышвырнул — без усилий. Просто — взял, и выкинул.
Просто_взял_и_выкинул. На этой мысли Джон почему-то завис, как будто какой-то тревожный звоночек прозвенел.
И что-то в этом было. Что-то такое, еле уловимое, выскальзывающее, как песок сквозь пальцы просачивающееся. Оставляющее своеобразное послевкусие, словно Джон или забыл что-то, или не заметил, упустил из виду.
Раз за разом, как кусочек видеозаписи, Джон прокручивал в памяти эти несколько секунд: вот он, бегом взлетев по лестнице на последний из возведённых этажей дома-недостройки, ступает на умасленный разлитой побелкой и рассыпанной цементной взвесью пол этажа, идет по продуваемому всеми ветрами на этой высоте пространству, приближаясь к фронтальной стене, где перед ним — два больших окна.
Мгновение — движение тени слева улавливает даже не глаз, это какое-то боковое зрение чем-то другим, альтернативным, очевидно, органом чувств.
Джон отложил прикуренную сигарету, закрыл глаза, погружая себя в полумедитативное состояние абстрагированности и отрешённости от реальности. Зафиксировал внимание на вчерашнем вечере.
Странное чувство: когда отсутствующими — по определению человеческой анатомии — на затылке глазами ты словно ловишь чужой взгляд. Это чувство, что преследовало вчера. Но оно не вчера же возникло. Вчера он просто наконец позволил себе его заметить. Но посторонний интерес (или все же вернее — потусторонний?..), какое-то не сильно доброе, но очень пристальное любопытство — оно было и ранее. Просто Джон был слишком занят, чтобы сосредотачиваться на этом. Он улавливал это самым-самым краешком сознания, и тут же отодвигал подальше, не желая расстрачиваться, распыляться. Он бы обязательно вернулся к
этому потом, когда появилось бы свободное время. Но
«этому» надоело просто индифферентно следить за ним, и
«это» перешло к активным действиям.
Когда он впервые увидел самого следящего? У музея, похоже. Там свербящее ощущение стало настолько раздражающим, что Джон, не выдержав, резко обернулся.
Просто почувствовал чужой взгляд, словно он в затылок долбил.
Снова сигнал тревожной системы. Что не так? Что он упускает?
Морщась от невозможности не то понять, не то вспомнить, он нажал мысленно стоп-кадр в своих воспоминаниях, и принялся вертеть картинку и так, и эдак, пытаясь среди всей человеческой толпы, туристических автобусов на заднем плане, солнца, пальм, привычных зданий, выделить его — того, кто неотступно следовал за ним несколько дней.
Но он видел просто людей. Обычные человеческие лица, ничего НЕ-человеческого. НИЧЕГО ДЕМОНИЧНОГО.
А ведь он нарочно показался вчера. Если в предыдущие дни эта тварь только присматривалась и принюхивалась, определяясь, то вчера она точно, наверняка решила, что пришла пора действий.
Потому он так и маякнул знатно у той недостройки — буквально пихнул в спину своим посылом, заставляя обернуться.
Просто почувствовал чужой взгляд, словно он в затылок долбил.
Ну вот, опять. Что ж ты будешь делать.
А я ведь видел его, зло укорил себя Джон, видел — и когда он шмыгнул в здание, да и когда появился там, наверху, словно из ниоткуда, хватая за шкирку и отправляя вниз, в полёт с высоты нескольких этажей, ну должно же остаться что-то в памяти.
Нет, всё бесполезно, сам он, сидя здесь, ничего не вспомнит, не нащупает никакой подсказки, надо дуть туда.
Джон пролетел в комнату, хватая плащ, и шмоная свои карманы для проверки привычного боекомплекта.
Мельком отметил, что вместо того, чтобы красиво растекаться медузой по полу, Бальтазар, в его неиссякаемом жизнелюбии, передислоцировался. Сейчас он сидел, прикрыв глаза и прижавшись лбом к металлу, повиснув, уцепившись за верхнее кольцо здоровущей треноги с тигелем, где Джон обычно либо творил колдовские порошки и смеси, либо, если тигель был прокалён, банально подогревал на нём остывший кофе. На лице демона застыла печать уныния, всетерпения и стоицизма одновременно. Он даже не взглянул на носящегося по комнате Джона. А вот Джон, бегло осмотрев поникшую фигуру, в данный момент представлявшую из себя памятник вселенской скорби и отчаяния, отметил уже виденное ранее: Бальтазар сидел с упором на носочки своих выебонистых дорогущих туфель, стараясь как можно более отдалить себя от губительной поверхности пола.
— Мне надо уйти, сладенький, — небрежно бросил ему Джон, быстро перемещаясь от шкафа к столу, от стола к полкам, и набивая карманы анти-демонскими боеприпасами, — очень хочется ухватить за хвост одного из твоих собратьев, который вчера плохо обошёлся со мной. И будет за то наказан.
— Заблуждаешься, Джонни, ох, как же ты заблуждаешшшшшься… — прошипел демон с невнятным смешком.
Устало потёрся щекой о металлическую ножку, попытался подтянуть себя повыше, с обычной своей самонадеянностью посчитав, что уже достаточно для этого восстановился. Вот только кости вибрировали не от просто так, и мышцы полуамёбными стали не на ровном месте. Вместо того, чтобы подтянуться, он едва только что не соскользнул назад, и, напугавшись, бросил свои акробатические потуги, оставшись висеть в прежнем положении.
Джон, впрочем, был уверен, что повисев так немножко, и вдохновившись мнимо удовлетворительным самочувствием, Бальтазар обязательно предпримет ещё парочку таких же попыток: его отвратительное упрямство и упорство всегда будили в Джоне Константине смутные позывы поотрубать демону конечности.
— Мммм… Бальтазар, а ты смотрел фильм «Елена в ящике»? — невинным тоном спросил Джон и словил в ответ уничтожающий взгляд.
Прищурившись, Джон оценивающе обозрел висящего на треноге демона, размышляя, не стащить ли его оттуда за шкирку, да и не швырнуть ли опять на пол, для полного воспрочувствования действия святых даров. А то что-то Бальтазар слишком комфортные условия себе создал тут. Чай, не на курорте, пусть помнит это.
— Сомневаешься в моих способностях? — хмыкнул Джон, крадучись подбираясь к демону. — Или в моей способности? Ох напрасно, Балти. На своём примере можешь убедиться — я умею заманивать вашу братию в свои ловушки.
— Ты как всегда, переоцениваешь степень своей хитроумности, Джонни, — жмурясь, пробормотал Бальтазар. — Едва ли бы ты меня куда заманил, если б я сам не заманился.
Ну да, ну да, это-то нам как раз знакомо, переоценивание, в смысле, вновь вспомнив вчерашнее, усмехнулся про себя Джон. Нас заманивают — а мы и рады заманиться… переоцениваем свои способности, да, Балти?..
Не хотелось признаваться, но это его кольнуло — схожесть их с Бальтазаром ситуаций, причины и последствия. Джону что-то как-то совсем не улыбалось обнаруживать между собой и демоном нечто общее.
— Конечно, Балти, именно так.
Про себя Джон подумал, что, всё-таки, из всех известных ему демонов Бальтазар был САМЫМ трепливым. Даже в полушаге от смерти и полностью обессиленный, не способен заткнуться и помолчать.
Джон уже протягивал руку, намереваясь уцепить демона за воротник и сдернуть наконец с треноги, на которой тот упрямо пытался изображать лезущую на пальму обезьяну, как Бальтазар вновь открыл рот. Да так, что Джон замер на месте.
— Говоря о заблуждениях, — всё так же едва слышно прошелестел демон, — я имел в виду, что тот, кого ты ищешь — он никак не из моих собратьев. Он не демон — в вашем, людском понимании. Он, хоть и Выходец, но совсем не Оттуда. Совсем другая опера.
И, полагая, что сказал достаточно, утомлённо свесил голову, изображая из себя увядший гладиолус.
Конечно, Джона Константина такими вещами было не пронять, да и все бальтазаровы подходы он уже знал лучше своих собственных.
— Так, — деловито изрёк он, привычно выставляя стул, фарфоровое блюдо, и усаживаясь на основательный перекур, ибо прекрасно понимал, что сейчас Бальтазар начнёт свое очередное театрализованное выступление — даже если на то уйдут последние силы, — ну-ка, давай-ка поподробнее. Да, мне это интересно, да, до меня дошло, что ты обозначаешь свою осведомлённость о произошедшем со мной, да, я готов тебя послушать, но только если ты будешь говорить о том, кто напал на меня вчера. А не о себе-любимом. И не о твоей любви ко мне.
— Джоооонни! — увядший было гладиолус встрепенулся. — Но ведь я же праааааавда…
— Бальтазар, я сейчас сдёрну тебя с этой железки и буду катать по полу, пока ты не начнешь гореть от той божьей радости, которой он натёрт, — понизив голос, пообещал Джон. — Меня достали твои стоны-придыхания. Ещё один стон, и я набью тебе солью рот и заставлю глотать, вот тогда ты постонешь.
Демон наконец соизволил открыть глаза и обратить свой полный осуждения взгляд на экзорциста.
— Джонни, — укоризненно попенял он, на этот раз выговаривая слова очень отчётливо и ясно. — Как тебе не стыдно.
— А по-хорошему ты всё ж таки не понимаешь, — вздохнул Джон, поднимаясь, и прихватывая покрепче сигарету зубами.
— Это не демон, — быстро, хотя и очень тихо повторил Бальтазар, чуть подобравшись и невольно подаваясь назад. — Не один из моих собратьев, как ты выразился. След… следы от непосредственного соприкосновения с кем-то
извне, из-за грани, они сохраняются довольно долго. Их можно смыть водой — под душем, например, или…
— Спасибо, магистр, — с раздражением перебил Джон, вновь усаживаясь на стул, — но можно без лекций? Я как бы в курсах относительно выходцев из потустороннего и следов от них.
— Я чувствую его след на тебе. Джонни, ты… ну ты просто впитываешь всё, как губка. Я всегда так хорошо всё считываю с тебя. — Бальтазар нервно-сладко поёжился, даже призрачная болезненная улыбка заявилась на лицо. — Этот твой, вчерашний. Ты эту связь не вчера зацепил. Носишь на себе. И это не демон. Это… странная сущность. Материализовавшаяся потому, что кто-то тому способствовал. Как вызванный дух. Злой дух, обретший физическое воплощение благодаря каким-то особым обстоятельствам.
Как вызванный злой дух. Но материальный. Круть. Джон мысленно фэйспалмил. Демон смотрел на него нечитаемо, со странным выражением, как будто ждал чего-то. Джон рассеянно ползал взглядом по непривычно осунувшемуся лицу адского «коммерсанта», и пытался принять решение.
— Что-то ещё? — отрывисто спросил он. — Желательно более вразумительное и конкретное? Или сойдёмся на твоей бесполезности и утилизируем, как никчёмное создание?
Бальтазар поджал губы, зажмурился, снова прижимаясь лбом к латунной ножке треноги и отворачиваясь. Отвлечённо Джон подумал, что демон вполне мог истощить весь тот небольшой запас сил, что ему удалось скопить к настоящему моменту, на этом небольшом спонтанном диалоге. А ещё Джон подумал, что вот сейчас Бальтазара прикончить легче лёгкого. Как котенка придушить. Проще даже.
Джон покачался на стуле, колеблясь, и взвешивая. Нужен ему демон, или и вправду — в расход пустить?
— А что там насчет вампиров, Балти? — окликнул он. — Ты вроде как давеча пытался что-то изобразить по этой теме? Стремление навести ко мне мосты по данному вопросу являл, нет?
Всем в последнее время вдруг стали резко занимательны вампиры. Не то в связи с творящимися в городе убийствами, которые то ли серия, то ли ритуал, не то ещё по какой неведомой причине. А Бальтазар? Тоже, едва возвернувшись из застенков Ада, решил примкнуть к фанатам Сумеречной Партии, или это у него вчера была такая не слишком глубоко продуманная попытка развода, просто как повод, чтобы к Джону подобраться?
— Балти, я вообще-то не люблю, когда меня игнорят, а уж когда мои вопросы остаются без ответа, это меня и вовсе злит. Злит, и заставляет думать, что либо адресат моих вопросов желает выказать мне своё пренебрежение — а это вызывает у меня определённую реакцию с определёнными последствиями для не отвечающего, либо… Либо он и в самом деле ни черта не знает, что знаменует для него всё те же последствия. Улавливаешь, к чему я веду?
Но Бальтазар, уткнувшись лицом в сложенные перед собой на треноге ладони, молчал.
Вздохнув, Джон соскочил со стула, временно решив. Чёрт с ним, ладно. Пусть пока повисит здесь, а там видно будет.
Пристроил в карман пистолет с освящёнными пулями. Пробежавшись пальцами по наклейкам на выстроившимся батареей пузырькам, выбрал несколько из них, намереваясь использовать в качестве маркеров. Крутанулся на каблуках, проверяя, не забыл ли чего. Покосился на фигуру у треноги.
— Я должен идти. Не скучай без меня.
— Хах… Уже скучаю. — Бальтазар надменно фыркнул, не глядя на Джона, и, разумеется, не был бы собой, если бы не сморозил под занавес какую-либо пошлость: — Как насчёт поцелуя на дорожку, Джонни?
Джон приподнял уголки рта в пародии на улыбку. Ой, как страшно, Балти. Вот только кого ты испытываешь?
Подойдя к демону, он бесцеремонно ухватил его за встрепанные вихры и рывком вздёрнул ему голову, разворачивая к себе лицом.
Бальтазар, интересно бледный и в хлам вымотанный, глядел оценивающе, чуть-чуть исподлобья, но безо всякого злобства, и даже без своего извечного вызова.
Какого чёрта, пронеслось в голове Джона, а почему он не пытается выторговать себе свободу, почему не просит отпустить, почему, хотя бы, не начинает грозить жестоко отомстить и извести меня с проклятиями до седьмого колена?
Ну, насчёт колена — у демона просто могло уже не остаться сил на это. И без того он выказывал чудеса стойкости, то и дело пытаясь вытянуть себя из беспомощно-лежачего состояния. В отношении же остального.
Нет, не то чтобы Джон ожидал от Бальтазара, что тот будет причитать на все лады и горестно завывать, умоляя отпустить и обещая навсегда скрыться из жизни Джона Константина. В конце концов, гордости у этого ублюдка было еще поболе, чем у самого Джона, но. Но.
Джон пристально смотрел в глаза — почти человеческие сейчас, лишь кайма радужки не давала забыть, кто находится перед ним.
Несмотря на то, что демон пребывал в этот момент не в том положении, чтобы питать какие-либо радужные иллюзии, да ещё и за за волосы его прихватили и тянули сейчас неслабо, взирал он на экзорциста довольно спокойно, и даже опять — с каким-то будто ожиданием.
Джон снова хмыкнул, чуть ослабил хватку, перестав тащить за волосы так сильно, и, неожиданно для самого себя, вдруг сместил ладонь за затылок демона, быстрым нырком наклонился к лицу Бальтазара и на пару секунд прижался к его губам в стремительном, и совершенно внезапном (в первую очередь для себя) поцелуе.
Пары секунд Джону как раз хватило, чтобы осознать: он почему-то закрыл глаза, словно целовался по-настоящему.
Я просто хотел подъебнуть его. Ничего большего. Хули он тут из себя великого провокатора строит, примитивная нечисть с примитивным набором ужимок.
Тут же торопливо разогнулся, отступая назад, и отдёргивая руку. Бальтазар смотрел всё так же спокойно и… э, слишком спокойно, нет? Ни торжества, ни ехидства, ни радости. Ни даже удивления. И что это должно означать? Что: мол, Джонни, да я никогда и не сомневался что ты вот так запросто с мужиками сосёшься? И Джона злили те искорки любопытства, которые вспыхивали в глазах полукровки. О, этой твари любопытно?!
Любопытно, блядь?! Может, она ещё и какие-то свои демонские эксперименты тут ставит?!
Ага, ага, смотрит с любопытством, а губ во время поцелуя не размыкает, ну кто так делает?! — обиженно поддакнул Внутренний Голос и мерзенько захихикал, когда Джон мысленно попытался огреть его по тупой башке.
— Ещё заходы на слабо будут? — насмешливо уточнил Джон, и озабоченно взглянул на часы: — В принципе, минут пятнадцать я для тебя смогу выкроить,
если что. Ну, если, конечно, ты не побоишься путаться с Джоном Константином. У меня не самая хорошая репутация так-то. Собратья-полукровки тебе тёмную за такое не устроят?
О, а вот и привычное выражение задорного вызова возвращается на нашу полудемонскую мордашку. Угу, давно не виделись.
Бальтазар не торопясь облизал губы, вскинул голову, как партизан на допросе в вражеском лагере, предельно мягким голосом упрекнул:
— Пятнадцать, Джон?! Всего лишь пятнадцать минут?! Для меня-то?!
— Боюсь, что на что-то более длительное тебя не хватит, — Джон вдруг даже перестал злиться, непритворно развеселившись. — Ещё больше боюсь, что тебе и пяти-то минут будет слишком много. Говорят, что демоны не особо хороши в этом.
— Ты о чём-то о своём, Джонни?
— О моём и о твоём. О нашем общем.
— О нашем общем… чём? — вкрадчиво подсказал Бальтазар.
Джон качнул головой:
— Знаешь сказку про демона, который напросился переночевать на крылечке, потом перебрался на порожек, в дом, потом на кресло, а потом…
— Нет, не знаю, и, думаю, ты её не знаешь тоже. К тому же: я не просился к тебе переночевать, у меня, вообще-то, своя квартира есть, в
нормальном доме, в
нормальном районе. Двухуровневая, с террасой, с потрясающей ванной…
Джон внезапно шагнул к треноге (Бальтазар явно собрал всю свою волю в кулак, чтобы не отшатнуться от этого резкого движения), присел на корточки — сейчас и он и Бальтазар были в одинаковых позах, а главное: глаза их сейчас были на одном уровне, ибо смотреть сверху вниз на демона, изображавшего гордого замученного, но не сломленного узника как-то уже малость подзаебало.
— Где, говоришь, квартира-то? — небрежно, и едва ли не рассеянно спросил Джон, принимаясь крутить в пальцах пробирку со святой водой.
На воду Бальтазар посмотрел с максимальным неодобрением, но Джону улыбнулся довольно кротко:
— А что, в гости ко мне собрался? Или это ты такие ролевые игры предпочитаешь? Типа, сегодня я твой пленник, а завтра ты — мой?
— Да, что-то типа того, — согласился Джон, тоже премило улыбнувшись в ответ. — Зная тебя, я ведь ни капли не сомневаюсь, что сначала ты предложил поцеловаться, потом предложишь поебаться…
Бальтазар поморщился, отыграв шокированность такой грубостью.
— Джонни-бой, — произнёс он с ласково-шутливым порицанием, — ну что ты такое говоришь!
И конечно, в голове Джона тут же возник Винсент Вентимилья, ровно в той же ханжеской манере восклицающий «разве можно такое говорить!».
Какая всё-таки отвратительная раса.
— А ты разве не это подразумевал?! — потрясённо ахнув, Джон прижал руку к сердцу. — Я-то был уверен, что ты подводишь меня к необходимости трахнуть тебя, чтоб веселее время до моего возвращения коротать было.
Бальтазар смахнул рукой падающую ему на лицо прядку волос, но она опять упрямо полезла ему в глаза, так что пришлось её заправить за ухо, посмотрел на Джона всё с тем же странным выражением почти болезненного любопытства.
— Ну, — наконец проговорил он, — разве что если это сделает тебя счастливым. Хотя бы ненадолго.
— Ненадолго — точно сделает, — заверил Джон, придвигаясь чуть ближе, и буквально физически ощущая, как сильно демону хочется отодвинуться на то же самое расстояние.
— Ну так попроси, Джонни-бой, — елейным голоском проворковал Бальтазар. — Только попроси, я всё тебе дам, ты же знаешь.
— М, видишь ли, дело в том, — наклоняясь к нему так, что спутавшиеся мягкие волосы демона ласково свезли ему по щеке, прошептал Джон, — что я терпеть не могу просить. Предпочитаю, чтоб за мной ещё как следует побегали, уговаривая взять.
— Классическое поведение гордых дам средневековья, — улыбнулся Бальтазар, и Джон едва не влепил ему затрещину. — Оставишь мне подушку? Буду обнимать её, дожидаясь тебя.
— Не оставлю, — отрезал Джон. — Будешь копить свой нерастраченный запас нежности для меня.
— А не боишься, — тихо засмеялся Бальтазар, — что когда-нибудь я и впрямь её на тебя изолью? А у демонов нежность несколько не совсем то же самое, что у людей.
— Когда-нибудь… — Джон крутился перед зеркалом, поправляя то галстук, то плащ.
А то вот так выйдешь из дома в старых трениках и майке-алкоголичке, и будешь на каждом шагу натыкаться на знакомых.
— Ну, когда-нибудь мы сможем же поговорить без всяких библий, распятий, и святой воды?
— Когда-нибудь, — подтвердил Джон, сдерживая расползающуюся по лицу улыбку, — когда-нибудь на Голубую луну.
И почему, думал он, идиоты считают что прямо-таки жизненно необходимо оставлять последнее слово за собой, когда ему вслед прилетело язвительное:
— Тоже мне, нашёл редкость, Джонни-бой. Даже Голубая луна случается через каждые два года семь месяцев.
***
— Так и знал, что наткнусь здесь на тебя.
Тень этого грёбаного скалолаза, обустроившегося на неровной кирпичной кромке недостроенной стены, отбрасываемая им на засыпанном строительным мусором полу весьма красноречива. Нетривиальна и в чём-то поэтична. Наверное, в распростёртых по обе стороны от худощавой, но вполне человеческой фигуры огромных крыльях. Понятное дело, НЕчеловеческих крыльях. А крылья поэтичны, всегда. Крылья бабочки. Крылья птицы.
Крылья ночи.
Джон застывает, когда слышит эти слова и этот голос. Видит эту тень. Застывает, рассматривая крылатый тёмный контур на полу. Не поворачивает головы. Ангел — там, позади, за правым плечом, его видно боковым зрением. Оно не развито у мужчин, зато является дополнительным источником сообщения с окружающим миром у женщин. У женщин, кошек, и охотников на нечисть. Джон может видеть, не поворачиваясь. Он видит того, кто сидит наверху, болтая длинными ногами и сцепив руки в замок. Сидит и внимательно следит за заявившимся обозреть места своей недавней — вчерашней — боевой славы демонологом. Для ангела это тоже места боевой славы, и тоже — вчерашнего дня.
— Блядь. — Джон, как обычно, конкретен, лаконичен, и прямолинеен, и не то чтобы ангелу это сильно нравилось, он сразу подаёт голос:
— Так меня ещё никогда не называли, — недовольно откликается он.
— Обвыкайся в новом звании. Дарю.
Джон, неосознанно рисуясь, красиво прикуривает сигарету. Никто в мире не умеет курить так красиво, как Джон Константин. Никому в мире возможность курить не стоила так дорого. Ни один человек не заслужил этого больше.
Джон округляет губы, превращая выдыхаемый дым в колечко. Продолжая контролировать своим боковым зрением движения бескрылой фигуры, отбрасывающей крылатую тень.
Ангел не злится, но он сердит — это считывается на раз. И, на два — он пытается взять чуждые и неподобающие небожителю эмоции под контроль.
Джону Константину достался невероятно эмоциональный и чувствительный ангел, это иногда даже забавляет.
Ангел перестаёт болтать ногами, как прогуливающий уроки школьник. Кстати, если там, Наверху, есть какая-то обязательная для обучения ангелов школа, то Джон готов держать пари:
этот ангел её точно прогуливал.
Словно подслушав его мысли (а может быть, именно это и сделав), ангел тихонько фыркает.
Легко соскакивает вниз. Джон механически отмечает, что цементная пыль на полу, в которую угодили сверкающие блеском Рая и Небес модные дорогие туфли, даже не взметнулась облачком. Подошвы не оставили следов. Ангел. Могут ходить, не приминая травы, не тревожа песка. Небесные создания. Ненавистные. Не лучше демонов, на самом деле.
Ангел настороженно обходит его кругом: Джон Константин натура тонкая, нервная, местами даже где-то трепетная. Может и влупить кастетом в морду, не поглядев, что морда, вообще-то, ангельская.
Джон надеется, что если крылатый посланец действительно способен читать мысли, то прочтёт в намерениях Джона желание повыщипать все перья в невидимых человеческому глазу небесных крыльях. Зачастую примерно там же болтается вполне определённое стремление потушить сигарету в сосредоточенной складке между вечно сведенными ангельскими бровями — Джона бесит этот словно пытающийся пробраться до глубин его души взгляд. Бесят эти по-гейски синие глаза. Джон намеренно очень отчётливо думает это, когда ангел в очередной раз затевает свои перфомансы с проникновенными — во всех смыслах — взглядами. По-гейски синие, практически проговаривает Джон мысленно. Синие-синие-си… Это отражение небес в цвете глаз божьего воина Джона раздражает, и он транслирует свое раздражение как может широко, как может громко и во всех диапазонах.
— Был у одного парня сегодня, — медленно произносит ангел, и Джон закатывает глаза, — чем-то тебя напоминает. Те же посулы оборвать крылья, надрать небесную жопу, отправить пинками под неё же на небо. Тоже — сложный случай. И душа какая-то…
опалённая.
— Его ты тоже пытаешься спасти для Рая? — с сарказмом спрашивает Джон.
— Нет. Но его я тоже не должен позволить прибрать к рукам Аду. Люцифер коллекционирует таких, как вы.
— Я вообще уникальный! — возмущённо вскидывается Джон, оскорблённый наличием каких-то там предположительных конкурентов в каких-то там коллекциях Люцифера.
И замечает вдруг промелькнувшую на ангельских губах недобрую ухмылку.
Грёбаный пернатый лицемер.
Ангел же совершенно спокойно встречает человеческий взгляд, в котором ни на градус теплоты.
— Можно мне тоже сигарету?
Эффект неожиданности всегда даёт вам лишний балл в любой игре.
Это было что-то новое. Ну то есть может и нет, но у Джона раньше никто из полукровок сигарету не выпрашивал. Винсент-Полуночник курил, но чисто понтов ради, и что-то до омерзения
элитное, он бы застрелился, но не согласился на сигареты Джона.
— А папочка тебя не заругает? — Джон достал пачку.
— Он не узнает, если никто не скажет.
— Что, так жизнь прижала?
— Есть маленько. Работать поручают всё сплошь с восхитительно кретиничными личностями и психопатами.
— Должно быть, понимают, что у тебя с ними найдётся много общего.
— С тобой не находится.
— Ты слишком груб и холоден со мной, а я люблю нежность и ласку. Попробуй, это работает. Люди сразу будут расположены к тебе.
— Ну да, конечно. С тем красивым парнем, что живет у Разлома на Побережье, и любит рисовать перевёрнутое око Гора на всех подвернувшихся поверхностях, это было очень наглядно, — обиженно начинает ябедничать ангел. — Очень наглядно, когда Ангела Господня, словно дранного помойного кота загоняют на дерево, кидаются в него домкратом, и орут, чтоб пиздовал на небо, и больше не смел заявляться и тревожить покой.
Стыдно, но Джон не может удержаться от хохота:
— Ну так ты, поди, заявился к нему весь в белом и с венчиком над головой, с перекошенной от презрения и брезгливости мордой, и стал высокомерно выцеживать что-то про просирающих свою жизнь и свою душу плебеях. Вот и нарвался.
— Так дашь сигарету?
— Ангел, который пахнет пеплом. За демона ведь будут принимать.
— И так принимают.
— А, ну лады тогда.
Джон Константин. Приятно познакомиться. Джон-научу-курить-даже-ангела-Константин.
Джон протягивает пачку, с любопытством наблюдая, как ангел длинными, изящными пальцами, не скрывая интереса к радикально новому и незнакомому для себя действу, неуверенно вытягивает одну из сигарет, вертит её и так и эдак.
— Прикурить? — Джон щёлкает зажигалкой. — Незажжённую сигарету не курят, знаешь ли.
Невовремя Джон вспоминает Бальтазара. Любитель дешёвого шика и эффектных жестов, вечно рисующийся и кидающий понты демон любил с красивой небрежностью исполнить трюк с огоньком — спецом для любимого Джонни. Джон ещё только цеплял сигарету губами, а демон уже легким щелчком пальцев отправлял искорку адского пламени, избавляя от необходимости пользоваться зажигалкой. Давал прикурить любимому Джонни, не спросясь,
а хочет ли Джон, чтобы ему прикуривал демон. Давал прикурить — огнём Преисподней — и поднимал уголочки капризных тонких губ в пародии на учтивую улыбочку, будя в Джоне Константине жажду немедленного смертоубийства.
Невовремя Джон вспоминает, что за их пререканиями на прощание он так и забыл швырнуть Бальтазару какую-нибудь тряпку, чтобы тот мог отсидеться на ней до вечера. Хоть что-то, хоть какой-то маленький островок спасения для пересидеть. Хей-хо, теперь неизвестно, что застанет там Джон по прибытии. Если вообще ещё что-то застанет.
Невовремя, и — непонятно, с чего бы — но Джон испытывает некое подобие то ли беспокойства, то ли неудобства. Это неправильно, и он гонит это чувство прочь. За ночь соль не убила демона, старательно избегавшего соприкосновения её с открытыми участками тела. Пережил ночь — может, сумеет продержаться и день. Ну во всяком случае это в его же интересах.
Невовремя вспомнив демона, Джон, тем не менее, вспоминает и нечто полезное. То, о чём говорил Бальтазар в отношении вчерашнего агрессора.
Ангел вчера сцепился с напавшим на Джона. По сути, если бы не крылатый посланник небес, Джон Константин превратился бы тупо в кроваво-мясную лепёшку. Надо бы сказать спасибо, но у Джона Константина каждый раз проблемы с артикуляцией, когда дело доходит до слов благодарности.
— Что произошло вчера? — Джон решает не размениваться на предисловия.
— Где, когда и с кем? — засранец-ангел решает не размениваться на игры в сверхосведомлённость и всезнание.
Иногда у Джона возникают смутные подозрения, что приставленный к нему ангел далеко не так наивен и доброжелателен, как старается казаться.
— Не тупи. Меня всегда в первую очередь интересует моя персона. Итак, вчерашний день, я, ты, эта стройка. И кто-то ещё, кому я сильно не нравлюсь. Не то, что бы меня это сильно огорчало или удивляло, ты понимаешь. Но я хочу знать, что здесь произошло.
— Это сложно.
Джон эффектно заламывает бровь.
За ангелом очень интересно следить — первая затяжка была сделана не вполне со знанием дела, и небесный воин даже вроде как собрался раскашляться, но, чуть прочистив горло, дальше продолжил вполне бодро. Собственно, не первый день он среди людей находился, да и за дымящим, как паровоз, Джоном Константином приглядывал уже давно. Докуривал он выпрошенную сигарету уже достаточно привычно, так, словно расходовал по паре пачек в день.
— Всё сложно, в этом и смысл существования, — не без раздражения отзывается Джон, продолжая следить за расхаживающим вокруг него ангелом: эти перемещения бесили.
Что там, все, являющиеся в мир людей откуда-то ИЗ, бесили преизрядно. Их как бы ведь не звали. Их не просили. Так и сидели бы в своих ебенях, люди и так-то тысячелетиями друг с другом-то не могут расхлебаться, им только что и выходцев из других измерений реальности не хватало.
— Это так, да… — ангел несколько беспечно пожимает плечами. — Можно мне ещё сигарету?
Джон не стал бы отрицать, что испытывает приятные ощущения от мысли, что способен своими дурными привычками сделать несколько приземлённей и менее невинно-чистым небесное создание. Так, что ему даже льстило, что из-за него ангел подсядет на никотин. Но по-любому, баловать таких не стоит.
— Можно. Могу хоть пачку подарить, если ты пояснишь мне, что вчера случилось. Начинай говорить, а там — посмотрим.
— Мммм… — ангел прислоняется к стене, переплетая ноги и вперив свой задумчивый взор в небо, — случилось… ещё б мне самому понять.
Он неторопливо и с крайне сосредоточенным видом облизывает губы, собираясь с мыслями, а Джон опять невольно и невовремя вспоминает Бальтазара с его постоянными облизываниями и пристанываниями. Вот как так — жест один, просто губы облизнуть, но у одного смотрится естественно, просто как сопровождающее мозговой процесс, размышления, а у другого… А другого хочется уебать. Быстро, но жестоко.
— Случилось то, — ангел переводит взгляд на Джона, — что некоторые специалисты по тёмной магии категорически не понимают смысла фразы «будь осторожен».
Усмешка небесного создания могла бы быть и менее жёсткой. Менее издевательской. Более доброй. Но ангел точно полагает, что для Джона Константина и такая — чересчур хороша.
— Специалисты по тёмной магии, — и Джон Константин неприятно кривится, ибо задрало уже, что все несведующие в тёмной магии берутся с видом бывалых знатоков рассуждать о ней, — как правило, всегда весьма осторожны и всегда наготове, профессия обязывает как бы. Потому, если есть желание предупредить их о чём-то, желание, возникшее у кого-то осведомлённого и информированного, этому информированному и осведомлённому стоит использовать менее расхожие и более конкретные фразы.
— Я не знал о чём именно предупреждать, прости, — и ангел глядит на Джона открыто, пожимая плечами как бы в знак извинения. — Правда, не знал. Просто почувствовал, что ты тащишь на себе что-то.
— Вот как. Тащу на себе что-то.
Джон прикуривает новую сигарету, срисовав при этом вопросительный и заинтересованный взгляд. Вздыхает, достает ещё одну для ангела, который сразу чуть оживился и даже словно слегка подрастаял — шагает к Джону с улыбкой уже не ехидной, а словно бы чуть виноватой.
Вот так приручают надменных заносчивых небесных снобов, мысленно самодовольно заключает Джон, когда темноволосый шухер на ангельской голове склоняется к руке «специалиста по тёмной магии», держащей зажигалку.
Ангелов приручают сигаретами. Да. А демонов — детскими игрушками. Калейдоскопами, к примеру.
Как всё просто.
Серьёзно? Просто?
Приручить одного из этих небесных ублюдков. Это забавно.
— Ты называл мне своё имя, я запамятовал… — Джон щёлкает пальцами, ангел холодно улыбается:
— Ну так вспоминай.
Ага. Имя — как персонификация личности. Как признание личностью.
Пернатый мудак — вот самое персонифицированное обращение, которого от него дождался ангел за всё время знакомства, в большинстве же случаев от Джона Константина можно было услышать что-то типа «грёбаные ангелы» — выцеженное сквозь зубы, как плевок.
— Что здесь вчера произошло?
Джон смотрит на ангела — тот молча курит, выразительно глядя в сторону. Курящий ангел, где вы ещё увидите такое. Только там, где гигантский разлом, порожденный сдвигом древних плит Земли, порождает самые большие в мире странности. Только рядом с очень странным Джоном Константином. Странному человеку — странный ангел в Хранители. Весь вид этого ангела выражает усталость и утомлённость от вопросов Джона. Вопросы Джона Константина — они такие, всех всегда утомляют, раздражают. И, как правило, редко получают ответы.
— Так разговора не будет? — нажимает Джон сильнее.
И — вы не поверите — но нимб над ангельской головой становится почти заметным, а потом расплывается, заново собираясь в огромные сияющие буквы.
КАК ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ. ОТЧЕ, ЗА ШТО.
И это длится долю секунды, а буквы тут же растворяются в воздухе.
— Ладно.
Ангел интересно решает проблему ликвидации окурков. Он делает едва заметное круговое движение пальцами, и «бычок» исчезает в никуда, любознательный Джон Константин не считает лишним расставить точки над «и», и перечеркнуть «т»:
— Куда они деваются?
— Окурки? Отправляю их в Ад.
Ангел смотрит серьёзно, и говорит так же, а Джон открывает рот, закрывает, потом хочет всё же спросить — а не шутит ли ангел, хотя знает — конкретно
этот ангел не из самых больших шутников, его чувство юмора довольно специфично, чтобы не сказать уж прямо: совершенно убого. И, вновь открыв рот, Джон снова же его закрывает. В Ад? Ангелы это могут?!
—
Я это могу, — тут же огрызается ангел, по рассеянности упуская из виду, что крайне тупо подставляется, натурально расписываясь в том, что опять влезал в чужие мысли.
— Не смей подсматривать, о чём я думаю, — тут же реагирует Джон, довольно беззлобно (для него).
— Прости, — тут же виноватится ангел, довольно искренне (для него).
Одна из стен недостроенного тринадцатого этажа — та, на которой недавно сидел, свесив ноги, крылатый небожитель, возведена почти полностью. Проёмы под окна, подоконники, нет стёкол. На огороженном участке внизу кучи строительного мусора, навал бетонных плит, торчащие отовсюду, словно зубы дракона, куски арматуры. Джон не хочет, но есть такое слово — «надо», и теперь он стоит за плечом у ангела, замершего у окна, и неловко мямлит то, что он не умеет говорить.
— Да пожалуйста, — отрывисто произносит ангел, чуть напряжённо, и с некоторым удивлением, — просто, если и вправду благодарен, постарайся в будущем хоть как-то прислушиваться к тому, что я говорю.
И, безо всякой улыбки, добавляет вдруг с вполне различимой злостью:
— А то у меня скоро все силы только и будут уходить что на восстановление оболочки, в очередной раз пострадавшей из-за того, что я опять вписался за тебя.
Всё произошло очень быстро — вчера, Джон не особо и успел-то понять, что происходит.
Крутился здесь, куда взбежал в поисках того неведомого соглядатая. Мелькнувшая тень, слишком медленно развернувшийся Джон, быстрое движение — и Джон Константин вылетел барражировать над Лос-Анджелесом. Неудержимо стремясь к земле. Точнее, к бетонным плитам и прутам металлической арматуры. Даже испугаться не успел.
Ангел подхватил без рывка, очень мягко, Джон лишь ощутил, как стремительное продвижение вдруг стало очень плавным, очень замедленным… а потом его просто поставили на ноги, на асфальт, и он ещё успел, вне себя от изумления, взглянуть на весьма вовремя нарисовавшегося здесь ангела. А тот, в свою очередь, ещё успел коротко рявкнуть ему «вали отсюда!» — прежде чем сверху к ним сигануло нечто сверхреактивное, тёмное, и ангел перехватил это «нечто», отшвыривая в сторону — вместе с собой, сцепившись в клубок. В сторону от этого мира.
— Кто это был?
— Он не представился.
Джон замечает, как у ангела непроизвольно дёргается щека. Но не сильно терзается переживаниями: несколькими часами позже после инцидента он видел ангела вновь, на Лос-Анджелесских улицах, а значит, не так уж сильно крылатого и потрепали в схватке.
— Ты убил его?
Снова крошечное сокращение лицевых мышц. Наследие человеческого тела, мешка с костями. Того существа, внешность которого ангел выбрал себе сам. Почему ангелы не являются в образах котиков? Наверное, потому, что котики любят не ангелов, а демонов, наподобие Бальтазара.
— Так ты убил его?
— Нет.
Однако.
— Что ж помешало?
Вот уж вовсе нехорошо. Мало того, что не понятно, как, зачем и почему возник пришелец в жизни Джона, так ещё и оказывается, что неведомый агрессор слишком силён даже для небесного воина, не полукровки.
— Он… сильный, — ангел хмурится, — но главное, очень ловкий, и непредсказуемый. Не встречал ещё таких… демонов.
— Так он всё-таки демон? — Джон спрашивает максимально небрежно: заминку в речи ангела он срисовал просто прекрасно, равно как и тень сомнения, на миг омрачившую красивое лицо собеседника.
— А кто же ещё?
Ангел выглядит удивлённым. Кто б другой и поверил, что пернатокрылый удивлён. В самом деле, кому ж ещё лезть заявлять свои претензии на Джона Константина, как не представителю тёмной стороны?! За светлую сторону вчера играл сам ангел, значит, противник был из другого лагеря.
Впрочем, замешательство, мелькнувшее на светлом ангельском лике, проступает всё более чётко. Ну да. Ангел только сейчас дал себе за труд поразмыслить над идентификацией видовой категории вчерашнего хулигана, или вдарился в тягостные раздумия уже вчера?
— Демон? — дожимает Джон настырно, и ангел не по-ангельски досадливо морщится на него, и пытается тянуть время:
— Ну… как сказать… не то чтобы…
Но Джон непринуждённо перебивает:
— Ладно, не мучай себя лишней ложью, хотя все вы, с Небес сошедшие, лжёте, что гладью вышиваете, — и, хотя и видел по яростному выражению лица ангела, как сильно тот хочет отрицать обвинения во лживости, невозмутимо продолжал: — Вон, глянь, там, у лестничного пролета. Что, думаешь, я там ползал враскорячку, пока ты на меня сверху таращился? В крестики-нолики играл, или граффити мелками изображал? И аутодафе для перышек я тоже не для саморазвлечения устраивал.
— Маркеры демонов, — ангел не спрашивает.
— Маркеры, маркеры. Только ни одного демона тут вчера не пролетало. Тебе есть что сказать мне по этому поводу?
Крылатый вестник вновь обходит Джона по кругу. Лицо ангела принимает привычное — холодное, отстранённое, и совершенно не просветлённо-доброжелательное выражение, он окидывает Джона взглядом, неожиданно исполненным презрения и отвращения.
— А что же настоящий демон, — неожиданно кривит губы в усмешке ангел, — с которым ты якшаешься последние несколько часов в таком тесном физическом контакте, что несёшь на себе его вкус и запах, словно вы слившись в единое целое время проводили; что же он — ничего не попытался объяснить тебе насчёт вчерашнего нападения?
Джон, поначалу даже не въехав, о ком там ангел рассусоливает, уже собирался пофыркать, так как с Вентимильей они не так уж и «тесно» общались вчера, а сегодня и вовсе лишь по телефону говорили, но тут до Джона доходит, кого ангел на самом деле имеет в виду.
Тваюмать, тваюмать.
«Ты впитываешь всё, как губка, Джонни».
Точно.
Но… как ангел сказал? «Якшаешься»?! Не теми же ли самыми словами и Кей-Киллер попрекал.
— Нет, — глядя в упор, и не размениваясь на глупое блеяние в попытках самооправдаться, ровно отвечает Джон, прикуривая очередную сигарету, и расслабленно выдыхая дым, — ты представляешь, он, этот демон, ну ничего не попытался мне объяснить. У ангела-хранителя своего, говорит, дознавайся, это ведь, говорит, его дело — тебя оберегать-хранить-защищать.
Большое кольцо дыма летит прямо к скривившемуся от омерзения ангелу. На этот раз он не просит сигарету.
Он очень плавно делает шаг назад. Не разрывая зрительного контакта с Джоном. И Джону ясно, что это — ответ. Весь ответ, который он может получить от ангела сейчас.
***
Двое тощих китайских поваров ловко орудовали лопаточками, обжаривая морепродукты, и Джон Константин, примостившись за стойкой, с привычной тупой завороженностью залипал на мельтешение рук-лопаток-шампуров-овощей-креветок.
В жизни каждого человека обязательно должны быть вот такие дежурные, привычные, ежедневные вещи, на которых можно отправить свой мозг в невесомость, отключив его функции. Состояние кратковременной выключенности мозга — залог успешной работы человеческого организма, который проводит перезагрузку и обновление всех программ и функций в это время.
К сожалению, в мире существует такая отвратительная вещь, как телефон. К ещё большему сожалению, телефон имеет свойство звонить.
— Пожрать спокойно не дадут, — прокомментировал Джон без какого-либо возмущения, нажимая на «ответить». — Джон Константин.
Маленький худенький китаец торжественно и столь же стремительно, как и всё, что он делает, водружает на тарелку маленький эверест из креветок, мидий и овощей, а тарелку столь же торжественно водружает на стойку перед Джоном.
Жаренные овощи, жареные моллюски. Всё плавало в огромном количестве масла и обтекает теперь на тарелке им же. Джон Константин — не самый достойный пример для иллюстрации здорового образа жизни, если кто не знал.
