назад
— Как по-вашему, мистер Константин, на что это похоже? — На летальную стадию атипичной пневмонии, естественно. Что вы спрашиваете? Рана на шее. Обескровленность. Его кусали. И кусало его несколько… — …вампиров? — …особей. — Но они вампиры? — Нет, блять, они почётные доноры внутренних органов. Если называть всех, кто пьёт человеческую кровь, вампирами, то — да, они вампиры. — Но демоны тоже пьют кровь. — О, да, расскажите МНЕ про демонов. — Но демоны правда делают это. — Демоны делают не только это, уверяю. — Но демоны правда это… — Ох. И люди правда. Правда делают это. — М? — Пьют кровь. — К чему вы ведёте? — К тому, что ни люди, ни демоны не становятся вампирами только от того, что попили крови. Я вот например сейчас вас укушу… — Какая гадость. — Я сказал «например». Естественно, я не собираюсь вас кусать. Ещё отравишься. — Это оскорбительно. — Нет. — Да. — Нет… стоп. Вы о чём? О том, что я не хочу вас кусать? Вас это правда оскорбляет? Как интересно. — Вы пьяны. — И сильно. Вы только что заметили как будто. — Ну вы более-менее держитесь. — Это вы ещё не видели, как я блевал в клумбу перед департаментом, прямо из такси. — Вы правда думаете, что мне это интересно? — Ну не знаю. Мне показалось, что вас занимает тема. — Меня занимает убитый. Кто, и как его убил. И почему. — А что, разве это не очевидно?! И кто, и почему. Точнее, для чего. — Как с вами тяжело, мистер Константин. — Но вам, очевидно, нравится, раз вы с упорством маньяка виснете на мне каждый раз, когда случается пиздец.вперёд
Винсент Вентимилья. В шёлковой пижаме, от пестроты которой хочется визжать зарезанным голосом, и в шёлковом же, длинном — до полу — халате, накинутом поверх пижамы. Заспанный и непонимающий. И с ночной масочкой для сна, сдвинутой в данный момент на лоб. И с сеточкой для волос, призванной сохранять безупречность укладки. И с выражением бесконечного потрясения на красивом загорелом лице. Ибо голос, орущий у него на пороге, разумеется, должен был узнать сразу же, по первым же аккордам, но, очевидно, долго не мог поверить в то, что обладатель его ведёт себя столь непристойным образом: вопя в ночи и дубася в дорогую дизайнерскую дверь кулаками и даже ногой. — Кто вас сюда пустил?! — ужасается молодой демон, ошалело глядя на припозднившегося посетителя, с вызовом выкрикивающего: — Это кто бы тут рискнул меня не пустить!.. — Тишшшше же, тише, комбаттенте! — воровато стреляя глазам по сторонам, шипит Полуночник, напуганный, что его репутация приличного человека будет на веки вечные скомпрометирована буйным нетрезвым визитёром. — Ну что вы творите, это же элитный дом, в нём живут элитные люди, у меня тут элитные соседи… — Да, и все они будут плакать на очень элитных похоронах, когда в большом дорогом и очень элитном гробу будешь лежать строгий и красивый ты, а вся твоя сицилийская братва мрачно-пафосным караулом элитно выстроится вокруг двумя чёрными рядами. — Какие сицилийцы, ну о чём вы… Говорил же: нету у меня сицилийской родни… Теперь на лице демона недоумение: он считает однозначно странным посещение в два часа ночи с целью выяснения чьих-то семейных корней. А Джона — Джона Константина — магистра тёмной магии, демонолога и экзорциста, некстати прибивает мыслью, что если ночь — время, когда силы зла властвуют безраздельно, Полуночник Винсент, как яркий представитель тех самых Сил, вместо того, чтобы «властвовать» бездарно просыпает отпущенное ему время суток, как какой-то… банальный гангстер. Ну или демонов решили подвинуть в сторону на той самой сцене, на которой они привыкли чувствовать себя примами. Наконец-то подоспела конкурентоспособная смена. Загадочная и таинственная. — Мне по херу. Тем более, что я отлично знаю, где проживает твоя настоящая родня, и к какому племени она относится. Но вернёмся к тому, о чём мы с тобой тут на днях говорили… — Вернее, НЕ говорили, — неожиданно едко поддевает демон, и его уже менее заспанное лицо приобретает так хорошо знакомое Джону такое характерное для демонов выражение. — Я пытался поговорить с вами у управления, комбаттенте, а вы на меня только что не плюнули. Хотя я был, как обычно, очень вежлив, и я тактично дождался, когда ваш знакомый якобы-из-ФБР оставит вас одного. Я не хотел поставить вас в неловкое положение! Я ничем не заслужил такого грубого к себе отношения! Пока Джон, оторопев от такой бесстыдно наглой отповеди, собирая силы для ответного удара прохлопывает свои карманы в поисках зажигалки, Полуночник, в чисто демонской манере, круто меняет курс на приязнь и симпатию: — Ну ладно, не здесь же беседы беседовать, — снисходит он, и приглашающе взмахивает рукой, отступая назад в квартиру: — Бенвенуто! И это выходит у него настолько естественно и непринуждённо, что Джон невольно делает шаг навстречу, и даже заносит ногу над порогом. Всё потому, что он пьян, а Винсенту Вентимилье, по прозвищу Полуночник, лучше всего удаются роли хороших и милых парней. Вентимилья стоит в своей нелепой пижаме, не шелохнувшись, и даже словно затаив дыханье. Лишь бледной тенью нехорошая улыбка мелькает, тут же соскользывая с губ, да секундная вспышка пурпуром в глазах опасным проблесковым маячком вспыхивает. Но, как бы ни был пьян Джон, ему, тем не менее, этого хватает, чтобы опомниться, и отскочить назад. Смерив собеседника убийственным взглядом. — Я просто пытаюсь быть гостеприимным, комбаттенте, — разочарованно огрызается на неозвученный упрёк демон, пожимает плечами: — Ну, стойте здесь тогда, раз вам так хочется… ждите, когда я переоденусь… — и мстительно добавляет: — Надеюсь, соседи не вызвали полицию.назад назад назад
Молнии одна за другой раскалывают небо на куски, дождь льёт тропическим ливнем, но как выжженные по асфальту четыре силуэта, оставшиеся от четырёх тел, заботливо уложенных в крест ногами к центру, остаются видны даже под весело бегущей по шоссе речкой. Буква «К», вырезанная на лбах покойных, вплавилась в асфальт так же намертво — Джон видит её, видит их: четыре буквы «К» по краям креста. Это какая-то грёбаная богохульная пародия на Туринскую плащаницу, думает он, и он уверен, что Кей делает это намеренно. Сам Джон никогда не задавался целью оставить от своих уничтоженных врагов отпечаток существования — много чести. Он делает это не для них, — хихикает Внутренний Голос, — и ты это прекрасно знаешь. Знает. И он пятится. Пятится всё дальше и дальше назад, не желая видеть отпечатки исказившихся безглазых лиц и истерзанных тел, пятится, пока не упирается спиной в дверцу белого «хаммера». — Ты выпустил джинна из бутылки, Джон, — Миднайт сидит на корточках у креста и упорно старается покурить, хотя с его сигары стекает задорный ручеёк. — Ты отдаёшь себе отчёт в том, что этот твой пацан делает с ними? Отдаёт, ага. Джон Константин находится в сложных отношениях с автомобилями, но сейчас не тот случай, чтобы перебирать, а хозяева автомобиля уже мертвы, и главное теперь — не слететь в темноте с мокрого полотна объездной дороги. И не вспоминать яростный, обвиняющий взгляд, которым полоснул напоследок забившийся в свой новенький «БМВ» демон Миднайта. Вдоль дороги лишь деревья, да останки пары ферм, заброшенных ещё в начале прошлого века — гиблое место, и климат больной, кто здесь поселится. Старый, ветхий особнячок до сих пор красив. От дома, отчаянно нуждающегося в незамедлительном и очень-очень капитальном ремонте, всё равно веет своеобразным очарованием. Мрачным. Потусторонним. Джон предпочитает не зависать на размышлениях, кому наследовал этим особнячком его нынешний обитатель. Здесь могла бы жить семейка Аддамс. Или целое гнездо упырей. Забор высок. А ворота железны. И, как и любое железо, крепки. Цепи вот только новому хозяину стоило бы поменять — проржавели, охрупчали. А потому ворота выносятся с первой же попытки тарана. Джон не удивится, если и входная дверь окажется не заперта, а просто подпёрта каким-нибудь стулом. Вихляясь и снося установленные по обе стороны идущей от ворот аллеи декоративные чаши из посеревшего камня, «хаммер» пролетает по ней почти до самого дома, там не очень ловко пробует паркануться у старых усыхающих кустарников, которые уже никакой самый сильный ливень не может спасти от печальной участи умирания. Затормозить получается уже только въехав в эти кустарники. Свезя половину из них, и подняв фонтанчики из мокрых гравия и песка, щедро осыпая взметнувшейся в воздух перемешанной взвесью крышу автомобиля, аккуратно запаркованного у валяющегося на земле небольшого заборчика. Заборчик, понятное дело, стал валяться на земле только после соприкосновения с «хаммеровским» бампером, до того это был вполне себе благопристойный и красивый старинный каменный заборчик с причудливой лепниной и мордочками химер, шедшими поверху. Камешки, веточки, гранулы и песок задорно стучат по крыше чужой машины. «Четыреста семьдесят семь лошадей! И все четыреста семьдесят семь — очень прожорливые! А кормить их надо исправно, и жрут они двадцать литров на сотню, но! Но! Это Лексус!» «Лексус» АрСи надменно взирает на незваного гостя, Джон, проходя мимо, рассеянно накрывает мусор на его крыше и небрежно возит рукой, порождая один из отвратительнейших звуков во Вселенной — скрежет по металлу. Пиздец ЛКП. Не то чтобы Джон питал к «лексусам» какую-то особую классовую ненависть. Но некоторые машины слишком много о себе воображают. Особняк молча пырится на Джона тёмными окнами, и Джону они кажутся пустыми глазницами мертвецов. Вполне возможно там, в глубине этих костей сохраняющих какое-то человекоподобие лишь благодаря утягивающему их в единое целое ветхому сюртуку недр, отыщется пара освещаемых каким-нибудь несильным источником света — к примеру, ночником, торшером, или и вовсе свечами — комнат. Подведено ли тут вообще электричество?.. Едва ли. Дом заброшен века полтора назад, какое электричество. Разве что генератор поставить. Или солнечные батареи. Дверь — разумеется — не заперта: заходи, кто хошь, бери — что хошь. Щелчок зажигалки высвечивает пространство огромного холла. Арочные проёмы, красивая, уводящая наверх лестница, ковры, портьеры, гобелены, громадная люстра высоко, под самым потолком. Готовые декорации для съёмок «Призрак дома на холме». Подсвечивая себе зажигалкой и без моральных терзаний стряхивая пепел прямо на пол (а КТО виноват, что тут ни одной пепельницы в зоне видимости?!), Джон бегло осматривается. Всё вокруг из другого времени: никаких электронных приборов, никакой техники. Старая мебель, слои пыли кругом, обстановка запустения и заброшенности. Впрочем, кое-где это нарушено. Кто бы может и не заметил, а Джон видит цепочки рунической вязи, рассыпанные по углам гранулки и горошинки, украсившие ножки стульев и стенки шкафов древние символы и рисунки, которые полагались навечно канувшими во все Леты, Стиксы и прочие Флегетоны. Растёт, растёт молодая смена. Прямо смотреть бы, да и радоваться, да вот что-то как-то не получается. Где-то наверху что-то ворохнулось — словно там, на втором этаже, кто-то прошёлся, и Джон, остановившись, прислушивается. Ему кажется, что он улавливает отголоски каких-то звуков, но он не уверен в их реальности. Дома подобного рода тихие, но не безмолвные: полные старых тайн, загадок, воспоминаний, они постоянно протяжно вздыхают по ушедшим временам, что-то нашёптывают, бормочут. Невозможно здесь жить, и не свихнуться. Невозможно захотеть тут поселиться — никому, кроме как уже свихнувшемуся. Джон не знает, что бы стало с ним самим, со всей его циничностью и периодически выходящим из летаргии мизантропизмом, если бы он жил в этом месте. Возможно, через пару месяцев он стал бы охотиться уже не только на демонов. Ступеньки деревянной лестницы даже выглядят скрипуче, и едва Джон ступает на неё, она, естественно, тут же разражается жалобным причитанием на весь дом. Матерясь яростным шёпотом, и уже махнув рукой на конспирацию — под ногами трещит и скрипит так, что слышно даже прикопанным на десять футов под землёй мертвецам с ближайшего кладбища, что уж о живых говорить — Джон взлетает наверх. Лестница замолкает, но шорохи и бормотание становятся ещё слышнее и оживленнее. — Блядь, — высказывается Джон. Думает, что «ближайшее кладбище» имеет все шансы располагаться прямо на территории, принадлежащей дому, ведь жившие здесь когда-то, но сейчас уже, несомненно, умершие люди должны были быть где-то похороненными. протестую они могли мумифицироваться где-то в доме Джон передёргивает плечами: такое ощущение, что он собрал на себя всю висевшую по углам и под потолком паутину, и та сейчас липким покрывалом обернулась вокруг него, прикидываясь, что считает себя его погребальным саваном. На всякий случай он несколькими взмахами проходится ладонями вдоль себя, отряхивая приставшую нематериальную грязь. Отряхивая на тонком уровне: энергетическом, информационном, астральном. Сколько такой грязи налипает на того, кто решается поселиться здесь?.. Как много вообще на него наслаивается того, что готова наслоить на живое существо эта неблагая обитель?.. Ничто доброе, всепрощающее, благое и гуманное в схватке со злом просто не боеспособно, — с отвратительными менторскими интонациями произносит в голове Джона Константина сам Джон Константин, поучающий молодое поколение. А звуки меж тем становятся отчётливей, теперь уже сомневаться не приходится. И они абсолютно точно отдают «Нирваной». И даже какой-то как слабый отсвет впереди появляется. И Джон продвигается к этому слабому свету скрипя половицами, стукаясь об выступающие углы предметов мебели, ну в общем — натурально и полноценно как слон в посудной лавке, так что любой идиот услышит. Поэтому Джона не удивляет равнодушный и приглушённый голос: — …а вот теперь замри и не двигайся. Джону Константину всегда и во всём класть на любые директивы, но ему совсем не хочется, чтобы какая-нибудь дурацкая ловушка на вурдалаков или демонов облила его бензином и подожгла. Ну или там снесла голову серебряным серпом. Кстати, серпом вполне могло снести и не голову, но это тоже было бы не радостно. Вообще как-то не было никакой особой уверенности, что в его отношении у этого маленького мудака прямо абсолютно стопроцентно точно не имелось подобных намерений, или хотя бы позывов. Распахиваются двери в большую комнату, заполненную мягким и очень тёплым, хотя и тихим светом, в коридор выливается поток перемешанных ароматов: кофе, корица, «Джеймсон», разогретая кожа, пепел, табак. — Наступай вот сюда и сюда, — указывает ему пальцем на половицы хозяин дома, и, подумав, и неприятно улыбнувшись, добавляет: — Вроде бы. Но это не точно. Мысленно Джон закатывает глаза: чтобы не увидеть путь надо вообще звёзд с неба не хватать, но пацана понять можно: поди, первый, от и до полностью самостоятельно проложенный маршрут. Оглядывается по сторонам, обозревая уютный и очень умиротворяющий гадюшник вокруг. На низком круглом столе с краешка скромно примостился ноут, поющий Кобейном, оставшаяся часть столешницы заставлена бутылками «Джеймсона», четыре пепельницы, рассредоточенные по комнате, под завязку набитые сигаретными бычками, с десяток кофейных чашек — все в разных местах, и одна из них с тремя ложками. Турник, силовой тренажёр, шведская стенка с подозрительными висюками и беговая дорожка. Полотно дорожки также уставлено бутылками «Джеймсона», но уже пустыми. — Ты тут напиваешься, или тренируешься? — отстранённо уточняет Джон. — А ты собираешься присоединиться, или воспрепятствовать? Кей аккуратно прикрывает двери, возвращается к ноуту, не глядя замечает Джону: — Мне стоило бы заставить тебя вылизать пол в доме, чтобы неповадно было стряхивать пепел куда ни попадя. Это звучит почему-то обиженно. Может быть потому, что Кей набрался просто под завязку, и Джон думает: ещё один глоток вискаря, и всё выпитое пойдёт назад. — С чего ты взял — про пепел? — У меня всё нормально с логикой, ты жобаешь каждые две минуты, от тебя несёт табаком, у меня нет расставленных в коридорах и комнатах пепельниц, ты не стал бы стряхивать пепел в свой карман, какого чёрта зачем ты вообще припёрся я тебя не звал, — всё это выдаётся на одном дыхании, что, вероятно, оказывается чрезмерной нагрузкой для юного охотника, тут же вновь присосавшегося к бутылке для восполнения потраченных сил. — Другие позвали. — А, наябедничали уже, — догадывается Кей. И нет, Джон Константин опять ошибся в своих ожиданиях. Никто здесь вискарём блевать не намерен. Кей царственным жестом указывает Джону на диван, сам падает на сиденье тренажёра, откинув голову на хромированную сталь креплений, прикрывает глаза. Удивительно некрасивое, худое и нервное лицо ещё сильнее заострилось за прошедшее время, и стало уже больше похожим на череп, а залегшие под глазами тени лишь усугубляют впечатление. Что бы там ни жрало Кея изнутри — оно его определённо уже доедало, и Джон не может понять, осталось ли там сейчас вообще хоть что-то в достаточном объёме, чтобы было можно называть это Кеем. Он даже не уверен, было ли этого в достаточном количестве вообще изначально. — Я пришёл… — медленно произносит он, — вот поэтому. И швыряет извлечённые из кармана сувениры к ногам своего визави. Скосив глаза на чужое добро, Кей хохочет, как выпь в ночи: — Боооожжже, то ж демонские чётки! Когда вы стали мародёром, магистр Константин! И дальше ржёт уже совершенно безумно. Джон мысленно скрипит зубами. Он сам умеет хохотать вот именно так же: абсолютно невменяемо, одинаково пугая подобным хохотом как людей, так и демонов. Как же неприятно сталкиваться с тем, что тебя так явно и неприкрыто зеркалит. — Демонские чётки, да, — кривится Джон. — Знаешь, что они означают? — СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО! — торжествующе вопит, воздев к потолку сжатый кулак, охотник, моментально входя в образ идейного фанатика, и так же моментально сбрасывает его, как пальто не подошедшего размера. — Ой, простите, перепутал, это совсем из другой оперы. И снова присасывается к вискарю. — Что, у тебя сегодня твой личный день Святого Патрика? — качает головой Джон. И, хотите знать, что?.. Он никогда, никогда, никогда, никогда не пил столько, сколько пьёт этот мальчишка. Шотландский односолодовый — пара-тройка, ну край — в период пиздостраданий — десяток порций. Это максимум, что он может вспомнить. Пить ирландский виски бутылками — это просто моветон. — А? Да-да, магистр. Прямо в точку. Это всё тот клурикон виноват. — Демонские чётки. — Джон последнее что собирался делать — так это устраивать вечер воспоминаний. Приближаться к своему «коллеге» и бывшему напарнику не тянет ничуть, но Джон тупо себя заставляет. Присев у его ног: парнишка, почувствовав движение, лениво приоткрывает глаз, индифферентно наблюдая, как Джон, взяв в руки чётки, тасует резные бусины замысловатой формы. — Демонские чётки: терпение, смирение, непричинение з… Новый взрыв хохота. — Магиииииистр… — почти стонет Кей. — Ну вы сами-то себя слышите?! Демоны — смирение?! Демоны — непричинение зла?! Эти их чётки — это один лишь пафос и притворство. Жалкая демонстрация псевдо-соблюдения «правил», закона сосуществования в нашем мире. Возможно, даже насмешка над нами, над теми, кто охотится на них. Эти чётки ничего не значат. Он расслабленно трёт закрытые глаза, накрывает их ладонью, вторая рука безвольно свешивается вниз, и выпавшая из разжавшихся пальцев бутылка покатилась бы по полу, заливая потасканный старый ковёр, но Джон мягко подхватывает её на лету, аккуратно ставя рядом. — Хорошая реакция, — неразборчиво бормочет из-под ладони Кей. — Ещё несколько лет точно протянешь. Майка-безрукавка позволяет в полной мере оценить результаты ежедневного убийственного терзания тренажёра и весов: у пацана к себе жалости не больше, чем к кому-либо другому. Тонкие белые шрамики порезов. Когда Джон видел их в предыдущий раз, их было не больше десятка. Сейчас он даже не хочет их считать, но… Четыре свежих надреза. Блядь, блядь, блядь. И ещё раз блядь. Четыре силуэта крестом, ногами друг к другу. Джон закрывает глаза. Дойдя до «десять Миссисиппи» открывает. — Эти чётки значат, — тихо и нудно произносит он, — что демон, который их при себе носит, живёт в нашем мире по всеобщим правилам. Он делает что-то во имя интересов своего Хозяина, скупает души, создаёт поводы и мотивы. Но он не разрушает. Не уничтожает. Он часть системы, и он… — …он точно такой же кусок адского говна, высранного Люцифером, как и все они, — всё так же неразборчиво выдаёт Кей. — Их всех — надо убить. Ты их убиваешь. Я их убиваю. Братья Винчестер, Ван Хельсинг, Питер Морган и весь его Орден Подвязки, и даже лемуры — те, что проросшие. Не еби мне мозги, Джон, на предмет того, что есть демоны хорошие, а есть плохие, ты сам не веришь в это. А вот это да. — Я и не… не пытаюсь. Нет демонов хороших и демонов плохих. Есть просто демоны. И их можно условно поделить на тех, кто непосредственно здесь и сейчас угрожает жизни людей, и тех, кто сосуществует с нами, принимая правила игры. Вот этих последних — их убивать просто так, потому что захотелось — нельзя. В них — свой смысл. Они — тоже нужны для общей и цельной картины миропорядка. — Ебал я такой миропорядок, — взмахнув рукой, резюмирует Кей. — Во все его технологические отверстия. — Ну пока что ебал ты далеко не абстракцию миропорядка, а нечто гораздо более конкретное, — со внезапно вспыхнувшей злостью и отвращением выпаливает Джон. Ярость, полыхнувшая от него, считывается мальчишкой на раз, и он даже встряхивается от своей дремотной оцепенелости, отлепляется от станины тренажёра, взглянув на Джона с интересом. Обоими глазами взглянув. — Ну, — он прищуривается, выгибая губы в юродствующей усмешке, — пусть даже и так. Вам что до подробностей моей интимной жизни? Вас ебёт? Хоть в прямом, хоть в переносном? Вообще говоря, Джона ебёт. И в прямом, и в переносном — теми, кто предъявляет ему, что это он выучил мальчишку порочной доктрине террора полукровок. — И вообще… — молодой охотник с удовольствием потягивается, распрямляя ноги, и устремляясь вверх руками, словно демонстрируя своё тренированное тело. — Ну вы-то откуда узнали про сегодняшнее моё маленькое развлечение? Этот придурошный квартет на хаммере… они, за исключением одного, обычные демоны, ничего особенного. — Винсент-Полуночник, — зло бросает в ответ Джон. — Вентимилья работает… работал с кем-то из этой четвёртки. — Воу, воу, воу! — почти радостно ржёт Кей, громко прихлопнув себя ладонями по затянутым в чёрную кожу облегающих брюк бёдрам. — Полуночник! Ну конечно! Кто ж ещё! Наш калифорнийский гангстер в чёрно-белых лакированных оксфордах! Вот уж кого я точно когда-нибудь с таким удовольствием прихвачу за яйца. И Джон думает, что, с учётом чьих-то наклонностей, сказанное вполне может иметь смысл далеко не переносный. Но предпочитает не уточнять. — Не за что пока, — нейтрально комментирует он, — нет поводов. Полуночник — вполне себе обычный торгаш, ничего не нарушает. — Не нарушает? — льдисто-голубые глаза сощуриваются уже совсем до узеньких щелочек. — Ну так ведь когда нарушит — а он нарушит, инфа сотка — уже поздно будет. — Нельзя убивать дем… — Вам нельзя? Ну да, вы что-то даёте всё больше поводов говорить, что Джон Константин отошёл от дел. Ну, за вас их убил я. — И вырезал букву «К» на лбу каждого. — Да, и вырезал букву «К». — И вынул им глаза. — Ага. И глаза. — Что ещё ты сделал? — Э… До того, как убить, или после? Джона невольно передёргивает под злорадное хихиканье. — Полуночник нашёл этих четверых, — выдавливает Джон, — и он видел все твои метки… — Знай я, что он объявится, сидел бы там, как коза на привязи, и терпеливо ждал, сколько потребуется. А вы вот якшаетесь с кем ни попадя. Вязаться с демонами — это создавать себе не лучшую репутацию в профессиональной среде. От вас и так уже все шарахаются. Не доводите до ситуации, когда начнут охотиться. Ведь рукой уже подать. Не сегодня-завтра Вентура на вас Кайла Кристмаса натравит. — Вязаться? — Джон поднимает брови. — Ты полагаешь, что из нас двоих с демонами вяжусь именно я?! Он ловит взгляд исподлобья — и презрительный, и жалостливый одновременно. — Магистр… — крошечная пауза. — Ну ведь Вентимилья не первый. Кей вертит головой, как будто что-то ища, и, не найдя, хмурится, протягивая руку раскрытой ладонью вверх: — Угостите сигареткой. Я чёт похоже увлекся и выкурил вообще всё, что у меня было, — и признаётся, доверительно понизив голос: — Алкоголь. Всё он, проклятый. И кофе. Кофе — зло. Начинаешь пить кофе: чашка, третья, шестая… Сердце разгоняется, организм требует чего-то покрепче, а где виски, там и никотин… да вам ли мне это объяснять! Ну, долго смотреть будете, сигарету дайте? Джон смотрит. Да, он мог бы долго смотреть. Всё тот же открытый жест и открытый взгляд: сигареткой угостите. Бросает пачку: — Можешь оставить себе. — О добрый, добрый Джон Константин! — мальчишка прикуривает от его зажигалки. — Мерси, магистрррр. Мяу-мурррр. — Обращайся. Джон сказал на автомате, и сообразил, лишь когда поймал вновь — характерный заинтересованный взгляд. Поскорее он старается переключить этот интерес: — Те четверо. — Скорее, тот один. — Кей выдыхает колечко дыма. — Мне заказали только одного. Ну чё уж там. Ладно. Троих я бонусом добавил. — Заказали? — У меня две причины убивать демонов. Первая — вам известная. Вторая… хахах, вторая — тоже известная. — И кто заказал? — Тот, кто живёт на обратной стороне Луны. Джон думает о процарапанной до самого металла крыше «лексуса». Пацан огорчится, когда увидит. Возможно, будет орать, пока не сорвёт голос, что уебёт этого чёртова Джона Константина, уебёт в хлам, уебёт по самое небалуй. — А кто живёт на обратной стороне Луны, Кей? Кей замирает, красноречиво крутя в пальцах следующую сигаретку, и Джон снова щёлкает зажигалкой, дожидается, когда на него вновь обратится стылый взгляд блёклых глаз. — Слетайте сами посмотрите, магистр.назад
Вираж по кругу перед управлением — последняя соломинка. И всухую этот круг, превращённый стараниями озеленителей городских властей в роскошную клумбу, одолеть не получится. — Тормози! Тормози вот здесь! Конечно, таксист начинает уныло препираться: — Нет ну я не могу тормозить здесь, вы же видите, вон, полицейские машины, это ж для служебного тра… Джон стискивает зубы, но всё упрямо рвётся наружу. — Тормози мать твою, ПРЯМО СЕЙЧАС!!! — Нет, я… — Или я тебе сейчас всё твою такси заблю… — он давится характерным звуком. Таксист, выругавшись, втапливает педаль тормоза в пол, с визгом шин машина останавливается. Некоторое время кучкующиеся у здания офицеры и все мимокрокодилящие могут наслаждаться зрелищем высунувшейся в распахнутую дверцу такси темноволосой головы, блюющей в нежную зелень лужайки на круге, а потом полощущей рот минералкой. Проблевавшаяся голова Джона возвращается в машину, закидывается половиной банки мятной жвачки и устало, но склочно требует: — Поехали уже, может? Мне с другой стороны здания надо, там ждут. Таксист цыкает зубом: — Что, лишнего в себя закачал? — и звучит практически с завистью. — Наоборот. Не добрал до своей нормы, выдернули из бара раньше времени. И вот вам результат. — С вас будет… — таксист ударяется в сосредоточенные подсчёты, но его грубо обрывают: — Нет. Не будет. Не с меня. Вон кто за такси заплатит, я сюда не по своей инициативе приехал, спокойно пил бы и дальше. «Пока бы не вынесли». Джон тыкает очередной нервно выкуриваемой сигаретой в направлении маленькой компании, объебавшейся у служебного входа рядом с автомобилем экспертизы. В компании двое с физиономиями типичных детективов и ещё одна мрачная русоволосая личность отчётливо британского оттенка, в костюме типичного федерального агента и с выражением лица «кто нассал в мой чай». Британская личность с санным чаем перекашивается ещё больше, когда замечает вылезающего задницей вперёд из такси Джона. — Но… — таксист немного стремается качать права прямо напротив управления: мало ли там, привлечёшь внимание, пристанут с лицензией или с неоплаченными штрафами. — Никаких «но», — твёрдо и непреклонно говорит Джон. Не слишком грациозно вывинчивается из салона. Спотыкается. Чертыхается. Роняет целую кучу какой-то хрени из огромных карманов своего совершенно невтемного сегодняшней погоде плаща. Подбирает хрень. Едва не роняет при этом уже себя самого. Удерживается, побалансировал в воздухе. И, наконец, придав себе более-менее подходящее для ходьбы положение, отправляет свои ноги нести тело к тусящему неподалёку народцу при исполнении. Русоволосый тип, как только что с кастинга на главную роль в ремейке «Люди В Чёрном», нацепив солнцезащитные очки, меж тем с умным видом кивает словам одного из двух своих собеседников, и старательно делает понимающее лицо. Не обращая более внимания на горестные призывы таксиста за спиной, Джон прислушивается к разговору. — … и чёрт же его знает, специальный агент, — удаётся разобрать ему обрывок фразы, — если, как вы говорите, это уже серия выходит… — Выходит, — сквозь зубы подтверждает специальный агент. — Один и тот же почерк. — Ну, раз ФБР забирает у нас это дело… — коп старается контролировать себя, но на лицах его и напарника читается несказанное облегчение: никто не хочет заниматься чем-то подозрительно напоминающим вампиров. — Ну, и, с нашей стороны мы конечно обеспечим все возможное для того, чтобы передать вам… — Салют, — подгребая неспешной (и крайне развязной) походкой Джон снисходительно (и крайне неосмотрительно) машет всем рукой, чем нарушает состояние того хрупкого равновесия, в которое с таким трудом себя привёл, и начинает заваливаться вбок. — Ого! — успевает искренне, хоть и заторможено удивиться сам себе он, плавно приближаясь к точке соприкосновения с землей. Впрочем, соприкосновения не происходит. — А вот и наш эксперт подъехал, — не дрогнув ни голосом, ни мускулом лица, сообщает агент, успевая поймать на лету продолжающего невозмутимо курить и в падении Джона, и придавая ему вертикальное положение. Детективы глядят на «эксперта», как мировой пролетариат на буржуя с рябчиком и банкой ананасов. — Этот?!.. — хором спрашивают они, и от них отчётливо веет Арктикой. — А деньги, деньги-то, мистер! Кто мне заплатит?! — взвывает при виде направившегося в помещение офиса клиента таксист. Две руки: одна — в тёмно-тёмно-зелёном костюме, вторая — в чёрном плаще, молча вскидываются в синхронном жесте, указывая на оставшихся на улице детективов. — С каких пор гражданские жертвы интересуют нацбезопасность? — Джон, не терзаясь тем, что они идут служебными коридорами на ходу небрежно прикуривает очередную сигарету и выпучивает возмущённо глаза, когда его спутник, так же, на ходу, выхватывает её у него изо рта и тушит в кадке с каким-то пальмообразным растением. — Да вы что себе… — Прекратите вести себя, как ребёнок, мистер Константин. — У вас какое-то извращённое представление о детях. Джон знает, с каким страшным занудой имеет дело, поэтому прежде, чем его спутник снова открывает рот, падает на колени, поясняя: — Надо поискать улики. Его специальный агент явно пытается подобрать слова, чтобы как-то потактичнее намекнуть сильно не трезвому «эксперту»: убитый был убит на улицах города, минувшей ночью. И с момента смерти по месту преступления пробежало целое стадо, прежде чем появилась полиция, и искать какие-либо улики даже там представляется не очень перспективным мероприятием. Что уж говорить об их поиске на полу полицейского департамента, который имеет отношение к смерти лишь тем, что в его отделе патологоанатомической экспертизы теперь пребывает тело. Пока он мнётся, Джон извлекает на свет люминесцентный маленький пузатый пузырёк с серым содержимым и, ползая по полу с деловым видом, начинает насыпать маленькую дорожку поперёк коридора, по которому должна была ехать каталка с трупом. — Это зачем? — Сказал же: ищу улики. — Насыпая дорожки из песка? — Что, — Джон криво усмехается, — недостаточно высокотехнологично для вас? Узенький ручеёк истёртой в порошок земли пересекает коридор от стены до стены, и… И ничего не происходит. — Каким образом песок… — Это не песок. — Джон немножко подталкивает гранулы пальцем, смотрит на них то с одной, то с другой стороны, но они ведут себя спокойно, заставляя его хмуриться. — Это земля с могилы одного из современников Дракулы, тоже вампира, из замка, выстроенного на карпатском перевале в Румынии. — Но ничего не происходит. — Так и должно быть. Нет, не должно. Ну, или речь идёт не о вампирах. Поправка: не о тех вампирах, которые известны Джону Константину. Повернув голову, Джон упирается взглядом в тёмные очки, фыркает: зачем солнцезащитные очки в помещении?! Ну, если ты не вампир. Потом замечает кое-что ещё. — Специальный агент, вы бы лучше… Поздно. Над ними обоими, старательно ползающими по полу на четвереньках, раздаётся полный изумления голос: — А что здесь вообще происходит?! Джентльмены, могу я узнать, кто вы, и что вы делаете в департаменте полиции Эл-Эй?! И, конечно, задрав головы, они видят главу департамента. Агент начинает было своим металлическим голосом лязгать что-то официальное (и, несомненно, лживое), но Джон от неловкости перебивает его, рявкнув: — У нас следственный эксперимент, вы своим присутствием сбиваете результаты! — и агент давится воздухом. Шеф полиции — тоже. — …это самые странные вампиры на свете, что встречались людьми, — признаёт Джон уже над телом убитого, а за его спиной переглядываются оба его сопровождающих. — Они и жертв себе выбирают странно, — откликается его агент, — и совершенно нехорошо, что выбрали его: это был наш человек. Он был задействован в одной нашей комбинации, и уж как-то очень вовремя, точнее, невовремя — для нас — он был… убит. Если тут уместно это слово. — Уместно. Если человека сожрали, то, тем самым, его убили. Вашего парня именно что сожрали, — Джон своеобразно взмахивает рукой, шеф полиции закатывает глаза: пьяный в стельку эксперт его определённо не впечатляет, но он точно так же определённо рад, что стрёмное дело удаётся сплавить ФБР. Полиции своего криминала хватает. Они выходят на улицу и Джон издаёт тихий, но очень страдальческий стон: рядом с управлением отирается группа колоритных товарищей, один из которых с преувеличенной вежливостью приподнимает свою шляпу и кивает издалека. — Что, знакомые? Выглядят как гангстеры. — Гангстеры и есть. А этот ещё и демон. Винсент Вентимилья интеллигентно дожидается, чтобы Джона оставили одного, прежде чем попереть на него, как Т-34 на Берлин в мае сорок пятого. — Винченцо?! — шокируется гоп-компания у него за спиной, когда видит, как лихо Полуночник перемахивает через забор, перебираясь на территорию ПД. — Что скажете, комбаттенте? — Тебе ничего, — Джон с недовольством смотрит в свою пачку: ну вот и кто искурил все мои сигареты, м?! — Даже «добрый день»? — демона не смущает неприветливость. — Особенно это. — Жаль, но… сейчас я бы предпочёл услышать от вас что-то по поводу убитого. Мы надеялись забрать его, но нам сказали, что передают и дело и труп другой инстанции. С каких пор в ведении ФБР вампиры? — Прямо сразу вампиры? — усмехнувшись, Джон прикуривает сигарету. — Не лепреконы, не русалки? — Вампиры, комбаттенте, — мягко улыбаясь, укоряет его в лживости Полуночник, — вампиры. — А с каких пор они, — прищуривается Джон, — в ведении местной мафии? Вентимилья смотрит уже серьёзно, без улыбки. — Убитый был наш человек, комбаттенте, — помолчав, наконец выдаёт он, и Джон делает над собой усилие, чтобы не придраться: «как?! и ваш тоже?!» — Работал на семью. — Джон не спрашивает. — Не только. — Что ещё? Не томи, Вентимилья, я быстро устаю от разговоров с нечистью, уже через пару минут начинаю хотеть уебать, и, заметь, безо всякого сексуального подтекста. — Это ничего, вы всё равно не в моём вкусе. Дело в том, комбаттенте, что что-то в последнее время жизнь меня не радует. — Не заметно. — Спасибо. Я стараюсь держаться. Кто-то убирает людей… ключевых. — Ключевых? — Именно что ключевых: для меня, моей деятельности. Как будто целенаправленно действует против меня. Этот человек, что погиб ночью — он один из. Без него теперь у меня накрывается важная операция. «Как?! И у тебя тоже?!» — это не смешно, но Джону хочется смеяться. — Соединимся в противоборствующем вампирской силе союзе? — вдруг как нехер делать предлагает Вентимилья, пристально глядя в глаза Джону. — Вы хотите достать этих уродов. Я хочу достать этих уродов. «Некая секретная организация хочет достать этих уродов. Полиция Эл-Эй хочет достать этих уродов. Демоны, наверное, пока ещё не хотят, но как только просекут, что вампиры им на пятки наступают, захотят обязательно». — Без тебя… Полуночник. Я ещё не докатился до того, чтобы работать с демонами. Это просто ООООЧЕНЬ забавно, но — Вентимилья выглядит задетым. — Когда докатитесь, как бы поздно не оказалось.вперёд
Землетрясение превратило в руины сразу несколько кварталов — не слишком благоустроенных, совершенно не престижных, не представляющих интереса ни для туристов, ни для граждан. Логично, что за четверть века руки у городских властей до этих руин так и не дошли. Таксисты либо не понимали, о чём толкует Джон, либо не хотели понимать, наконец, один мексиканец согласился его везти, и чуть было не уехал раньше, чем Джон расплатился с ним. Джон был уверен, что дело в криминогенной обстановке: любой брошенный квартал всегда очень быстро прибирается к рукам городской гопотой. Но сейчас, когда он уверенно шпарит тёмными проулками, а гулкое эхо его шагов мечется между руинированными зданиями, взлетает вверх, туда, где были крыши домов… Приютом бомжам, диггерам, неформалам, сектантам, оккультистам-сатанистам-нигилистам, и прочим, уже и вовсе не мирным и не приятным (а главное — сильно небезопасным для общения с ними) личностям этот квартал так и не стал. Здесь вообще ни одного человека, кроме самого Джона. Ни души. Что как бы намекает. Ибо полукриминальная шушера, двинутые поклонники тайных обществ и бездомная шваль не отличаются повышенной трепетностью или привередливостью, и должны быть какие-то сильно серьёзные основания для того, чтобы так радикально отшибить им желание кучковаться во вполне пригодном, казалось бы, для обитания лабиринте из покинутых цивилизацией зданий. Что-то отпугивало неблагородную публику лос-анджелесского дна от этого места. Ощущение, что идёшь по кладбищу. Маленькая площадь с заросшим сквером нашлась очень быстро. Вентимилья был прав: невозможно миновать, невозможно не заметить. В этом районе все дороги прямыми лучами выводили к общему солнышку, единому центру, по кругу которого, сориентированные по сторонам света, стояли когда-то ворота в количестве четырех штук: одни из них сейчас прямо по курсу. Вернее, конечно, не сами ворота, а то, что от них осталось — и, судя по рунам «N», нанесенным на основания столбиков, это были Северные Врата. Напротив них, на другом конце площади видно основание Южных, от Западных не найти даже намёка, а вот Восточные Врата, как единственные уцелевшие, сохранили название площади: Mezzanotte. Именно это название Полуночник прислал на номер Джона. И вот она, та площадь, Хранитель которой должен стать ключом. Царство запустения и разрухи. Тот Хранитель по ходу бездарно балду пинал все двадцать пять лет. Пробившие асфальтовое покрытие корни деревьев, разросшиеся кустарники, загромоздившие пространство груды кирпича. Догнивающие скамейки. Проглядывающие сквозь траву кусками разбитого камня останки скульптур. Погнутые и покорёженные медленно ржавеющие железные конструкции и ажурные решетки. Центр площади когда-то украшала затейливая композиция — тоже заключенная в круг. Ныне самая вразумительная часть от неё представлена мозаикой из натуральных камней. Ну как мозаикой — сохранились лишь остатки окончаний слов: ** ****ello *el ***tode, на месте многих букв чернеют прорастающие травой дыры, не оставляющие шансов восстановить первоначальный текст. Куски асфальта вокруг были когда-то изрисованы цветными мелками. Мелком. Красным. Приглядевшись, здесь тоже можно различить отдельные буквы, повторяющиеся слоги, как будто кто-то упорно писал одно и то же слово. «*****esch*», «Vi********», «****are***», «*****res**». Самый большой кусочек слова представляет собой некое «zaresc», и что бы это могло значить, остаётся только гадать. От всего окружающего — стойкий сюрреалистический и постапокалиптический привкус. Джон доходит до самой стены. Разворачивается и считает шаги: тринадцать. Тринадцать шагов, Combattente, тринадцать, как хорошо, что вы не суеверны, в отличие от нас. Вот и он — очередной круг этой странной площади, едва различимая граница, резанув ладонь, Джон медленно обходит его против часовой стрелки, давая каплям крови впитаться в землю. Ииии… Что бы там ни должно было вызваться этой странной пародией на ритуал, оно, похоже, взяло самоотвод. Джон вслушивается напряжённо, и только потому улавливает очень тихий, странный звук: шипящий шёпот, повторяющий одно слово. Но расслышать это слово не удаётся: отвлекает сторонний шум. Менее мистический и более физический. Шаги. Обычные шаги?.. В необычном месте. Что-то ходит за домами. И приближается. Дробовик в позицию-один и, проорав: — Тварь, кем бы ты ни была, яви себя!!!.. — Джон застывает изваянием. Узнаваемой походкой. Ступая по пыли и нанесённому ветром песку. Винсент Вентимилья. Полуночник собственной демонской персоной. — Ми скузи, обстоятельства вынуждали…— неискренне виноватится он, сияя при этом, как бриллиант, цепляется взглядом за дробовик и нравоучительно сообщает: — Нельзя убить демона только за то, что он сказал пару слов по-итальянски. — Точно. Демона я убью, конечно же, не за это. А за то, что тот демон все границы перешёл, и заманил меня в какое-то безлюдье. Где твой Хранитель площади, полукровка? — Джон выщёлкивает себе сигарету, однако расслабляться не торопится — ситуация не определялась. — Полагаю, вымышленный персонаж? — Ошибаетесь. — Но. — Джон взмахивает руками, описывая ими окружающее пространство. — Здесь никого нет. — Ма нон э вэро, — демон искренне радостно смеётся, что ж, хоть кому-то тут весело. — Я передумал. Полагаю, я всё же способен убить демона за пару итальянских слов. — Я просто пытался вас растормошить, вы показались мне немного скованным. Ну, вы не правы насчёт «здесь никого нет». Как минимум, здесь есть я и вы. Джон зло щурится. — Что значит «как минимум», — невнятно говорит он с сигаретой в зубах, — хочешь сказать, квартал обитаем? — Нет. Квартал заселён. Джон оглядывается, хотя всё, что ему надо, он уже видел. Нет. Никакой живой жизни. — Здесь никто не живёт. — констатирует он. — Нет тут Хранителя Площади. Только мы двое. — А вы не Хранитель? — Нет. А ты? — А я — да. Джон роняет недокуренную сигарету. — Хранитель площади Mezzanotte? — бормочет он, не сводя взгляда со своего собеседника: тот с извиняющимся видом пожимает плечами. — А Mezzanotte это… — Полночь, комбаттенте, полночь. Ну, кому же быть Хранителем площади Полночь, как не Полуночнику?! Демон стопудово чего-то не договаривает. Чего-то довольно содержательного. — Значит, этой мерзкой пародией на ритуал я на самом-то деле вызывал тебя, — деловито уточняет Джон. — Меня, — признаётся Вентимилья. — А можно узнать, а на кой оно нахуй было всё надо? — вкрадчиво продолжает Джон. — Мы вроде как с тобой разговаривали уже тет-а-тет, когда ты с таким воодушевлением свою помощь предлагал, и ты меня отправил сюда, якобы на рандеву с тем, кто даст разъяснения. — И что не так? Вот — вы здесь, вот — вы вызвали меня, вот — я готов давать разъяснения. Заебал сиять своими улыбками. Что во всём этом фарсе так забавляет демона, Джон категорически не понимает. — Вы мне не доверяли, комбаттенте, — вдруг произносит Полуночник, словно бы что-то своими словами объясняя. — Точно. Не доверял. И не доверяю. И не буду доверять. — Ой да куда вы теперь денетесь! — легкомысленно машет рукой адвокат мафии. — Вы ж себя со мной собственной кровью повязали. Когда до Джона доходит, у него вытягивается лицо. Ритуалы на крови — не детские шутки. Особенно если это кровь твоя, лично тобой же и пущенная. — Ты, тварь, — еле слышно, стремительно белея, выдыхает он, — ты на что меня вписал?! — А что вы со мной так грубо? — обижается демон. — Ритуал… да вы не беспокойтесь, комбаттенте. Ничего опасного. Просто это место, эта площадь, — он обводит окружающее пространство изящным жестом, — это когда-то, на протяжении многих-многих лет было… ну, скажем так, зоной моей ответственности. Это точка, где пересекаются многие пути. Перекрёсток, так вам, наверное, понятнее будет. Демон Перекрёстка. О мать твою, Полуночник — демон Перекрёстка. — Так, — осторожно зондирует почву Джон, потихоньку прощупывая содержимое карманов плаща, — ты, значит, хозяин этого места, и… — Хранитель, — перебивает демон, — я — Хранитель. Это очень большие разницы, комбаттенте. — Ты — Хранитель этой площади. — Это больше, чем просто площадь. — Окей, пусть так. А я… я — что? Что с этим кровопусканием? Вентимилья смотрит в сторону, покусывая губы и выглядит придумывающим какую-то, должную прозвучать максимально правдоподобно, ложь. — Вы мне заплатили, — выдаёт он очень медленно, едва ли не по слогам, — своей кровью внесли плату за… пользование определёнными возможностями, которые я, как Хранитель этого места, могу вам предоставить. — Супер. — Джон аплодирует. — Просто супер. Меня заманил демон. Мало — заманил, ещё и обманом вынудил излиться кровью для вспоможения усилению демонского скилла… а ты хорош, Полуночник. Прямо-таки затейник. — Цель оправдывает средства, — оправдывается демон. — А ты ещё поумничай. — Ох, я не умничаю, комбаттенте… — и улыбка на этот раз выходит вымученной, прогорклой, а оглядывается вокруг демон с какой-то затравленностью и тоской. — Я совсем-совсем не умничаю… Я давно здесь не появлялся. Не было возможности. Не с кем было. Вас не было, Джон Константин. У меня не было вас. Вы даже не представляете, не осознаёте, сколько в вас… — он резко обрывает фразу, застыв над той самой композицией, с мозаикой. Не замечая осторожно подбирающегося со спины экзорциста. — Он всегда прятался на обратной стороне Луны, — заунывно произносит Вентимилья, оборачиваясь, — а с Земли нам видна лишь одна сторона Луны. Та, что освещена Солнцем. Но у Луны есть ещё и тёмная сторона. Это область неизведанного. Не доступного людям. На тёмной стороне Луны прячется Ви… Джон резким движением швыряет прямо ему в лицо пригорошню голубоватого порошка и демон взвывает, хватаясь за глаза, и приседая от полосующей боли и от неожиданности. — Комбаттенте, вы что! — Ничего, ничего, — приговаривает Джон, торопливо ведя прямо по земле, по траве, большой мягкой кистью, которую окунул в кисет с тем же порошком, — ничего, Полуночник. Ничего мы с тобой вместе делать не будем. Никогда. Подносит зажигалку к кругу, и отступает, любуясь на свою работу. Вентимилья, кое-как протерев покрасневшие глаза, вытаращивается на окружающее его кольцо из голубого огня. — Ну, — со смешком замечает он, — без меня вам тут всё равно ничего не светит.вперёд
Стройка. Движение сбоку. Джон видит его. Повернув голову, он смотрит на него какие-то доли секунды — но смотрит. И видит. Тот, в общем-то, совсем обыкновенный во всём парень, что был в бункере у «чёрных копателей», приятель Ксентрая и Филиппа. Все называли его «Шленогий Хью». И, да — они не просто похожи. Этот — тот самый двойник, обнёсший мафиозное казино. Доппельгангер.назад
Джокер, Валет, Покерфэйс, а эти — они называют его Чип, и он сейчас сидит с виноватым видом. Они постоянно что-то добывали. То раскопали ихтиозавра в России (и потихоньку продали его по частям). То спиздили части метеорита в Китае. То заделались волонтёрами в городские уборочные работы при постройке храма в Иерусалиме, прокопали ход к древнему захоронению, и жутко пересрались, обнаружив на погребальных урнах имена Иосифа, Марии и Иисуса. — Кувшин из-под неё мы уже загнали, — извиняется Филипп, передавая Джону холщовый мешочек, — один чувак верещал, что это похоже на сосуд с джинном, было бы жестоко отказать ему в покупке. Но зато тебе мы оставили соль, которая почти две тысячи лет пролежала в земле обетованной рядом с останками Святого семейства! — Прикольно будет, если насыпать её на хвост какому-нибудь бесу! — радуется Ксентрай. Чипу, кажется, очень херово, он уже весь измаялся, и за то время, что Джон Константин находится в бункере, изверг из себя уже дюжину страдальческих стонов, и весь уже выстелился, изнемогая, по барной стойке. Доппельгангер, разбирает неожиданно Джон. Они повторяют это несколько раз. Они постоянно перебивают друг друга, и Джон ни хрена не понимает, с кем был в казино Чип, кто такой некий загадочный «второй» (и кто тогда, в таком случае, первый?), кто кого куда швырял, и при чем тут внезапный Гальяно с доппельгангером. — Я начну с самого начала, — объявляет незнакомый Джону парень. Его называют Шленогим Хью. Настоящее имя прозвучало всего раз, причем все дружно пояснили тут же, что «Владимир Ильич Ленин здесь ни при чём», это зомбированные бандитской романтикой середины девяностых родители Хью назвали его так в честь какой-то Цветомузыки. — Было полнолуние, — вспоминает Чип, но Ксентрай качает головой и категорично возражает: — Не полнолуние, а затмение! — Гроза началась просто адская, — морщится Филипп, — насчёт луны ничего не могу сказать. — Это случилось ночью, в ночь с 31 октября на 1 ноября, — вновь пытается перехватить микрофон Шленогий Хью, но Ксентрай и Чип взвиваются одновременно: — Не было ещё 1 ноября, это ровно 31 октября произошло! Филипп решает навести порядок: — Давайте все заткнутся про Остров, мы вообще никогда не разберём, что там было. Пусть вон Чип, как очевидец, спокойно, по порядку и без экспрессий расскажет про казино! Чип кивает: да-да, он готов. — Я вообще приехал, чтобы играть. Если б не сезон игр, мне б ваша Калифорния ну не упёрлась никуда! — Чип. — Хью бьётся лбом о стойку. — Она не наша, поверь. И даже у Джона нет на неё эксклюзивных прав. — Ну, я образно. Так вот, скажу прямо — мне было надо выиграть немножечко денех. Дело в том, что я хочу… хотел. Да. Я хотел поехать в отпуск. Мне был нужен отпуск. В смысле, он мне и сейчас нужен. Я устал. Я очень устал. У меня весь последний год не год вышел, а жопа бегемота, кругом и отовсюду, ну просто прилетало едва ли не каждый день, мне пришлось разбираться с ворохом проблем, мне в Рио… — Чип. — Филипп переглядывается с Джоном, и продолжает: — Всем насрать. — Ну как это? — обижается Чип. — Тебе вот прямо сказать, как? — Не надо! Так вот, я пошёл поиграть. Я, чтоб вы знали, всегда играю в соответствии с одной из схем моего собственного изобретения. Проигрыш исключён. Я разрабатывал их много лет, и я… — … и ты блять не придумал ничего лучше, как пойти с ними в казино итальянской мафии! — фыркает в полном восторге Ксентрай. — Так, давайте я, как самое адекватное лицо, буду вести трансляцию, — устало потирает глаза Филипп, — а вы все помолчите. — А чё это ты самое адекватное! — А я не согласен! — Ну как всегда: пришёл, всех заткнул, все умолка… — Вот потому я и говорю, что я самый адекватный. Итак. Наш добрый старый Чип действительно решил заработать себе немножк денех. И пошёл в игорный дом. К сожалению, выбрал тот, который держит небезызвестный в Эл-Эй Гальяно… простите, не помню его настоящего имени, что-то типично итальянское наподобие Майло Корлеоне. Тринадцать-Флёр, если вам что-то говорит. К сожалению, Чип выбрал день, когда там зависал сам Гальяно. К сожалению, Гальяно выбрал для той поездки свою любимую «феррари», также очень известную в городе. Крашена не то в золото, не то золотом. Знаете, бывают случаи, когда уже не разобрать, где заканчивается факт и начинается легенда. Когда-то эта тачка была пошло красного цвета, но мистер Гальяно предпочитает пошло золотой. Ну вы понимаете. Эти итальянские доны и их примитивное представление о «дорохо-бохато». В общем, у мистера Гальяно БЫЛО нечто бессмысленно эксклюзивное, но упорото им любимое. На с нажимом произнесённом слове «БЫЛО» лицо Чипа отчётливо кривится. И Джон понимает, что с феррари окажется связано что-то предельно трагичное. — Я всего-то хотел выиграть тысяч пять, — в горле у Чипа что-то пискнуло, — всего-то жалкие пять тысяч и я б свалил оттуда… — В прошлый раз ты говорил «пятьдесят», — суховато приткнул Филипп, а Ксентрай, как верный друг, тут же подпел ему: — Ну очевидно же, что в следующий это уже будет рассказ про пятьсот долларов… которые злые дядьки-бандиты зажали бедному нищеброду на жвачку и кинотеатр. Суть в том, что наш дорогой Чип прочно завис за покерными столами, и играл, играл, играл, играл. Сначала он хотел ограничиться полстами тысяч, но потом решил, что когда в сумме выигрыша присутствует пятёрка, выигрыш быстро профукивается. И он решил играть, пока не дойдет до ста. Он как раз был очень близок к ста, когда вдруг… — Я почувствовал взгляд. Такой… пристальный, — Чип рассеянно трёт голову, — не фигурально выражаясь, меня действительно как будто ощутимо пихнули в затылок. Физически. Оглядываюсь — вижу Шленогого Хью. — Ох, пожалуйста, ну давайте не будем называть его моим именем! — Ну я ж сказал — все заткнулись, я вещаю. Итак, Чип заметил Шленогого Хью. И даже не подумал удивиться — а с какого это фига наш лошковский лох Хью… — Филипп! — Да я вас сейчас просто всех повыгоню, буду с Джоном тет-а-тет общаться. — А меня-то за что?! — За компанию, Ксен. Чтоб им не обидно было. Так, ладно, ещё раз — глохните все, это последнее китайское. Итак, Чип даже не задумался, а что, собственно, может делать в игорном доме, да у покерных столов парень, который вечно всю жизнь за простейшим дураком им же всегда и оставался. И вообще едва отличает пики от крестей. Чип радостно замахал другу рукой, и тут же начал бахвалиться своими успехами на покерных нивах. А друг сказал — а чо бы нам, молодым и интересным, не поднять выигрыш в десять раз больше? А не слабо? А Чип ответил — да нам с тобой и в сто раз — не слабо. Давай, говорит ему Хью, в четыре руки? А давай, отвечает ему Чип. И пошли они играть. И наиграли они казино ни много ни мало, а на десять миллионов. Были очень довольны собой, жизнью, и судьбой, и как дураки побежали за мешками, собираясь паковать свой выигрыш. Но вы понимаете: гангстерские игорные дома не для того предназначены, чтобы всякие залётные глупые мальчики в них деньги выигрывали мильёнами. И мальчики были ТАК поражены, когда им на это намекнули, что тяжёлая артиллерия из боевых единиц Гальяно, посланная им на перехват, даже испытала неловкость в связи со своим служебным долгом. Неловкость испытала, но долг превыше всего. Чип мысленно уже простился с деньгами, с Хью и со своей жизнью… а вот Хью не напугался. Выпихнул Чипа с простреливаемого пространства, и просто голыми руками порасшвырял всю тяжёлую артиллерию, разможив головы кому об стену, кому об колонну. Просто хватал за шкирки, как котят, и разбивал об пол, о столы, о ступеньки. Стреляли по нему? Уж конечно, стреляли. Попали в него? Да уж хоть разок-то да должны были. Повредило ли это ему? А вот хуй там. Разметав небольшую толпу бандитов, Хью уцепил за шиворот уже Чипа, но не шмякнул им, как сырым яйцом об стенку, а деловито сунул ему в руки мешки и рявкнул «живо, собираем деньги!». А потом наши двое дорогих друзей стали активно делать оттуда ноги. И Чип, опять же, ну ни разу не удивился, что хлипкий-тонкий Хью, за все свои четверть века с гаком в качалку носа не казавший, вот так легко… — Я УДИВИЛСЯ! Я ВАЩЕ ФШОКЕ БЫЛ! Я… — Молчать. Раньше надо было голос подавать. Так вот, раскидывая всех, пытавшихся задержать их, направо и налево, силами Халка-Хью, ребята вынесли двери и себя на улицу. Где встал ребром вопрос — как уходить от погони? Решили делать это красиво, и с шиком, как в голливудских фильмах, благо атмосфера располагала. Надо угнать тачку, деловито поделился Хью с Чипом. И Чип такой план одобрил. Хью посмотрел по сторонам, и, конечно, увидел торжественно размещённую на самом видном месте гальяновскую любимицу. Угоним феррари, сказал Хью. И Чип это одобрил. Они сели в бандитскую феррари, мимоходом спровадив на больничный пару-тройку холуёв, которые намеревались им воспрепятствовать, и угнали её. Естественно, им вслед была выслана мощная погоня. Они носились по всему городу. Гангстеры стреляли. Мальчики уворачивались. Сколько и чего было при этом сбито и повреждено в городе — устанавливается. Феррари сильно досталось. К моменту, когда Гальяно догадался позвонить своим долбоёбам и сказать, что ежели хоть царапина на его детке — головы снимет со всех, детка была вся в интересную дырочку. А потом преследователям наконец удалось загнать беглецов на причал, и, промчавшись по нему, феррари лихо занырнула в воду. — Это было просто ужасно, — не выдерживает всё же Чип. — Мы мчались с дьявольской скоростью. И когда я увидел впереди океан… А этот, рядом… Он же за рулем-то был. Он ко мне поворачивается, а глаза такие весёлые-весёлые… были бы весёлые, если б он человеком был… но только он перестал уже притворяться, к сожалению. И говорит мне: ну что, пацан, а поныряем теперь? Ну-ка, задержи, говорит, дыхание, и вспомни навыки подводного плавания, потому как, говорит, стрелять сейчас по воде и по нам будут сверхзадорно. И мы… прямо с причала… пролетели по воздуху. В воду. — Чип показывает всё это рукой: полавировав ладонью по барной стойке, резко выбрасывает кисть вперёд, в воздух, демонстрируя, как летела мафиозная феррари, прежде чем приводниться в Океан. — Доппельгангер, — авторитетно кивает Филипп. — Пацаны его даже на записях камер видели, на Острове, мы там все тогда отдыхали. — Я думал, это шутка. — Шленогий Хью неожиданно темнеет лицом. — Это была просто шутка, понимаете! Мы, как сейчас помню, чуть-чуть выпили… — ХЬЮ. Это произносят три осуждающих голоса одновременно. — О, блядь, хорошо, мы тогда реально упоролись вдрызг, выпросили у кого-то доску для спиритического сеанса, решили вызывать духов. Пересрались между собой вусмерть, из-за того, чьего духа будем вызывать, написали их имена на бумажках, и тянули наугад. И с духом вызванным говорили — мы даже не посмотрели, кого вызвали, я уверен был, что одна мелкая падла, рвавшаяся написать Бодрова, таки его и написала, и мы разговариваем с ним. А он, этот дух, странный такой оказался, знаете… Он знал как будто всё про нас. И «до встречи» сказал на прощание. «Шленогий Хью» окунает лицо в ладони и замолкает. А заканчивает Филипп, глухим, тихим голосом: — Мы потом уже в бумажку посмотрели, чтоб знать, с кем говорили-то — с Пушкиным там… С Высоцким… Смотрим, а там написано… — Это Хью у нас типа так прикололся, — совершенно без своих обычных улыбок поясняет непривычно мрачный, Джон его ещё таким не видел, Ксентрай. — Взял, и себя написал, чтобы доказать нам, что глупость это, все эти спиритические сеансы, вызовы духов… — Мы. Вызвали. Его, — шёпотом произносит Чип. — Того, кто сейчас где-то с десятью миллионами лос-анджелесской мафии гуляет. Мы его вызвали, этого духа, демона, беса, кто он там. Он — двойник Хью. Доппельгангер.назад назад назад и в этот раз Джон сопротивляется: потому что какой ещё нахуй «назад», если — вот оно?!.. но, по ходу, доппельгангеры интересны тут только ему, а в строке поиска личного гугло-архива Джона Константина шаловливыми демонскими ручками вбито сейчас нечто вроде
Робин Минт — телохранитель, водитель, жилетка для активного плаканья в неё, и просто хороший парень — объявляется на пороге квартиры Джона Константина рано поутру. — Сочувствую, — только что и говорит он, всучивая Джону повешенный на плечики отглаженный костюм в пакете, и сгружая за порог стопку коробок. И Джону тоже начинает хотеться поплакаться ему в жилетку. Причём — он уверен — Робин даже не сочтёт это чем-то предосудительным, и отнесётся с пониманием. — Разве сегодня девятнадцатое? И, знаете, что? Какие-то микродоли секунды Джон честно надеется услышать что-нибудь вроде «нет, Джон, сегодня восемнадцатое, она просто заранее послала меня привезти тебе шмотки, соответствующие амплуа бойфренда богатой и эксцентричной сумасбродки». Но нет, нет, жизнь жестока, и Робин просто кивает в ответ. — В шесть, — напоминает он. — У неё со вчерашнего вечера ошивается в доме некая прорицательница, и она просто жаждет показать её тебе. Ну, а тебя покажет своим поклонникам. — Приятно, чёрт побери, выступать в роли собачки, которую носят под мышкой… — бормочет Джон, и смешнее всего, что и правда — приятно. Иногда. Из-за того, что ему сегодня надо на эту невыносимую ангельскую выставку, приуроченную к дню рождения хозяйки, ему приходится ехать в далёкие загородные ебеня, в лемурскую оранжерею, где он минут сорок бродит между ровными рядами разноцветных орхидей, под любопытными взглядами разноцветных глаз местных садоводов. — Эта, — всовывая ему в руки подарочный пакет-пирамидку категорично заявляет Билли, который, конечно, ни хуя ни в каком месте не Билли. Им, этим ребятам, жуть как нравится называться американскими именами. Хотя ну как американскими, Джон знает здесь ещё вон того паренька с фиолетовыми волосами, и паренёк этот на полном серьёзе именуется Иннокентием («но для друзей можно просто Кот»). «Кот» издали приветственно кивает Джону. — Говорят, в городе стало слишком много лемуров, — Джон вяло пытается в иллюзию контроля и соблюдения, Билли так же вяло подыгрывает: — Всё в рамках, Джон, ты же знаешь, никакой контрабанды, мы все приезжаем открыто. — Говорят, что приходящие с Амазонки торговцы привозят в своих трюмах вместе с запрещёнными растениями и животными проросших лемуров. — Что, кого-то съели? — Молитесь за то, чтобы не съели. — Мы не умеем, — встревает «Кот», и Джон фыркает почти весело: — Молиться или есть? — Есть вас и без нас найдётся кому, — тонко улыбается Билли.вперёд
Джон Константин возвращается к себе домой мрачнее тучи, полный ещё более мрачных прогнозов относительно состояния левого бока. Кто-то (то ли интуиция, то ли паника, а может быть, собственная физиология) в ужасе вопит, что не стоило пробивать собой крышу ангара и падать на конструктор «собери себе свой самолётик сам». В особенности, не стоило падать на конструктор «собери себе свой самолётик сам», ощетинившийся вертикально торчавшей арматурой. Поскольку непосредственно после падения в небе над головой ещё слышался рокот вертолёта, из которого Джон и совершил свой полёт навигатора (и Джон никогда и ни за что никому не признается, что намеревался, вообще-то, упасть в озеро, а не в крышу ангара), времени жалеть себя и охать и ахать не было. Валим отсюда, — хладнокровно скомандовал Внутренний Голос, который — надо отдать ему должное — в самых днищенских ситуациях умел проявить проблески разумности. Валим отсюда, хуй там с ним, с боком, ты его чувствуешь, значит, он на месте. Потом будешь разбираться, какова степень его повреждения, есть вероятность, что ты не насадился на ту балку, а просто ободрался и ушибся о неё, а теперь ходу, ходу, ходу! Да не потеряй футляр. Футляр Джон потерять не боялся — руки настолько намертво вцепились в него, что волевым усилием он так и не смог их разжать до самого дома. Джон представляет, как он примерно выглядит. Чтобы не пугать посетителей боулинга на первом этаже, он дальновидно решает зайти со стороны спортивной площадки, где носится с мячом стайка ребятишек: латиносов, в основном. На полминуты дети даже забывают про мяч и, пока Джон старается поскорее скрыться за дверью, оживлённо указывают на него друг другу и что-то обсуждают, взволнованно стрекоча. Да что они могут обсуждать, утешает себя Джон. «А ба говорит, что этот тип наёмный убийца», «его зовут Бугги-мэн, я это прямо точно знаю», «он живёт с каким-то террористом, и они готовятся взорвать Лос-Анджелес, я видел, как они выносили чемодан с взрывчаткой», «его два раза копы привозили, он наверное тайный агент». Что ещё они могут сказать. Ввалившись к себе в коридор Джон первым делом восстанавливает руническую цепочку, закрывающую выход из квартиры. Замирает. Слушает тишину. И — хоп! — едва различимый слухом звук мягкого прыжка. Как можно так бесшумно прыгать с таким весом и ростом. Когда он заходит в комнату, демон с самым невинным видом щёлкает кнопками телевизионного пульта. Джон закатывает глаза. — Прежде чем изображать, что смотришь телевизор, стоит его хотя бы включить, для начала, — сухо комментирует он, отбирая пульт, и успевает заметить ленивую надменную усмешку. А. Ну да. Тут никто даже и не трудится заметать следы и старательно скрывать, что опять шарахался по потолку. Из вежливости только поизображал, что скрывает. Джон не желает принимать, что иногда его до подгибающихся ног пугает ставшая регулярно наведываться такая до боли знакомая и бесячая надменная ухмылочка. Впрочем, сейчас она пока что ещё не стала постоянным спутником образа. — На, — он суёт в руки Бальтазару ветхий футляр с завязками, — твои кенты только что из моей шкуры меня не вытрясли, чтобы не дать мне раздобыть это. Хотелось бы узнать, за что ж они с такой остервенелостью сражались. Бок, как оказывается, вполне себе мужественно держится, несмотря на огромный кровоподтёк — Джон таки нехило шибанулся об уголок из непокрашенного металла. Но хотя бы не пробил насквозь. Джон обрабатывает ранение, шипя сквозь зубы, и исподтишка следит за демоном: расправившись с завязками, тот разворачивает футляр, и роняет что-то на пол, тут же вскакивая и отходя подальше назад. — Что это? То, что видит Джон, смысла не имеет. Оно маленькое, как тюбик женской помады. Оно и похоже на помаду, вот только помада не может падать с таким громким и тяжёлым стуком. — Что это, Балти? Нет, это абсолютно точно не помада, Джон вертит маленький предмет в руках, но не понимает, абсолютно не понимает, что же это за хрень. Он лишь видит, что демону эта вещь активно не нравится. — Я опять неверно ставлю вопрос, — уныло думает вслух Джон, наблюдая, каким пристальным взглядом провожает демон кувыркания странного (и непонятно с чего такого тяжёлого) предмета в человеческих руках. — Давай попробую зайти с другой стороны? Для чего это? Как это использовать? Потому что оно ни на что не похоже. Это может быть чем угодно. Обломком штурвала Ноева ковчега. Или куском урановой руды. Откуда-нибудь с Юггота. — Балти! Кажется, Бальтазар всерьёз рассматривает вариант ускакать на потолок и отсидеться в безопасности там. Во всяком случае, на потолок он поглядывает с вожделением, а к Джону подходит с большой неохотой. И странный предмет берёт едва ли не с отвращением. — Только помедленнее, чтобы я успел уловить, — тихо предупреждает Джон, и вновь чувствует укол тревоги, когда тонкие губы полукровки складываются в знакомую надменную усмешку. Но пока что демон просто не умеет удерживать её на лице дольше чем на долю секунды, и когда он вновь вскидывает взгляд на Джона, Джон с облегчением видит в этом взгляде обычный задор, привычно сдобренный уверенностью в своём превосходстве. Так смотрят на людей кошки: с сознанием собственного превосходства как представителей высшей расы. Так смотрят кошки и демоны. — Помедленнее, — напоминает Джон, когда демон протягивает на раскрытой ладони псевдо-помаду. Бальтазар подчёркнуто медленно ведёт пальцами вдоль металлической поверхности, чтобы Джон мог успеть заметить и пульсирующий тонкой голубой нитью узор рун, и странный смешной символ, похожий на какую-то маленькую извивающуюся тварь, напротив которого рука полукровки замирает в воздухе, а потом нажимает. С лёгким щелчком откидываются боковые вставки, и помада похожа теперь не на помаду, а на некое подобие crux immissa. Не хватает четвёртого конца, конечно, но это именно что crux immissa. Причём, crux immissa, который перевернули. Джон абсолютно уверен, и нежная ангельская медовая улыбочка, которой его одаривают, однозначно говорит за то, что Бальтазар это сделал намеренно. А потом демон просто протягивает этот перевёрнутый недокрест Джону. — И что бы мне с этим делать? — с недоумением говорит Джон хмуро, и, знаете, что? У него есть некоторые идеи, куда было бы можно употребить оный предмет, чтобы некоторые тут на будущее поостереглись бы выёбываться своим Великим Тайным Знанием Демонов-полукровок. Не в последний раз его посещает подозрение, что демоны, пусть, может, и не читают мысли в прямом смысле, но что-то определённо считывают с человека. Потому что Бальтазар красиво заламывает бровь, и прикусывает нижнюю губу, словно старается сдержать смех — нет, на самом деле хуй он там старается, он именно что демонстративно даёт понять, что направление хода мыслей примитивного Джона Константина — это сплошной монорельс. Идущий прямо и никуда не сворачивающий. И Джон только начинает было что-то там недовольно бухтеть, когда демон чисто кошачьим движением огибает его, заходя со спины, и встаёт почти вплотную. Укладывает подбородок Джону на плечо, заключает в кольцо своих рук, обхватывая кисти рук Джона, и невозмутимо выстраивая их рабочее положение для запуска артефакта. И искрящая голубым блеском сеточка узоров и рун снова выдаёт себя призрачным отблеском, Джон то видит её, то не видит, возможно даже, что он может уловить её только под определённым углом зрения, и ему кажется, что он уже вроде как начинает разбираться и постигать дзен этого секрета, но тут ёбаный демон просто берёт и прижимается к нему в своей очаровательно непринуждённой манере. И Джон, покосившись на него, видит светящиеся багровые зрачки в недозволительной близости от своего лица, а Внутренний Голос, уссываясь со смеху, бьёт в тромбон и подбадривающе орёт: «момент не упусти!». У этой чёртовой красной майки херовый покрой, не оставляющий простора воображению, Джон завороженно и почти обречённо изучает рельеф мышц на руках демона. А ещё думает, что выбор для Бальтазара настолько анатомически облегающих джинсов был в корне неверен, потому что Джон просто недооценил в очередной раз силы воздействия порочного демонского обаяния. — Балти, хватит баловаться, — тихонько фыркает он, — и хватит уже тереться о мою задницу, а то… добалуешься до стояка. Не до моего! — поспешно повышает он голос, потому что успевает заметить на лице демона выражение живого интереса. Бальтазар мягко обхватывает его запястье, накрывает ладонь Джона своей и снова ведёт пальцами вдоль поверхности металла. Эта руна похожа на два соединённых друг с другом треугольника, и это один из самых древних символов в мире. Джон даже не удивляется, когда лёгким нажимом демон побуждает коснуться его. Свист металла, и недораспятие выстреливает в воздух клинком длиной едва ли не в три фунта, Джон только что не давится от неожиданности, и с неприятным для себя осознанием разочарования от того, что демон прекратил к нему прижиматься, оглядывается назад. — И что это? — Джон тут же начинает склочно претензировать. — Такой вариант демонского лайт-сайбера, что ли? Не, ну здорово, конечно, можно, например, пронести куда-нибудь под видом помады, как будто пяти минут не можешь прожить без того, чтобы не подкрасить губы, а потом — вжух!!! активируешь меч и начинаешь джедайствовать. Но ему отчего-то адски тошно держать это странное оружие в руках. Оно слишком… неправильное. Несуразное. Нелогичное. Слишком длинное лезвие. Слишком гладкое. Слишком тонкое. Слишком узкое. Слишком тёмное. Джон даже не может понять, что это за металл, и металл ли это вообще. А ещё Бальтазар. Который, стараясь не слишком привлекать к себе внимание, пятится от Джона до тех пор, пока не упирается в стену. — В чём дело? Он опасен для демонов? — Джон мог бы и не спрашивать, это и так ясно. — Дай руку. Бальтазар кривится, но руку нехотя протягивает, и только недовольно хмурится, глядя на Джона почти с обидой, когда тот ведёт остриём лезвия по загорелой человеческой коже демона. — Ну вот, — ворчит Джон, — я-то уж было подумал, что эта штука одним прикосновением убивает любого демона… а то и весь клан, состоящий с ним в кровном родстве… а тут… за что ж они так дрались-то насмерть? Ну что, ничего мне больше объяснить не хочешь? Но Бальтазар увлечённо изучает потолок.***
Резко возвращаться к самостоятельному и автономному управлению собой и своими ресурсами неприятно и почти болезненно. Лёжа под крепко прижавшим тебя к кровати демоном — и вовсе отвратительно. Не получается избавиться от стойкого ощущения, что в тебя что-то грубо затолкнули с размаху, а потом так же грубо и быстро выдернули. Джон сгруппировался. Собрался. Так. Бить демона заклинанием на латыни, когда ты глотка воздуха не можешь сделать, не то, чтобы хоть слово из себя извергнуть — это фантазии жанра. Увы, в жизни труднодоступные. Но есть и более слабенькие средства. Слабенькие — но для ослабленного пребыванием в квартире экзорциста демона должны сгодиться. Хотя для «ослабленного» Бальтазар душил Джона что-то чересчур задорно. Однако крайних мер не потребовалось. Неожиданно хватка с горла исчезла. И чужое колено не давило больше на грудь. Джона рывком приподняли, встряхнули — так что голова на шее мотнулась безвольно туда-сюда, и заботливо посоветовали голосом, в котором медовая патока причудливо мешалась с ядом гадюки: — Джонни, давай, дыши, мальчик. И ободряюще похлопали по спине. Блять. _________________ *Сrux Immissa — согласно традиции, тот крест, на котором умер Иисус Христос