***
Ицки помнил, что величайшую радость и гордость за брата он испытывал, когда видел его стоящим на Олимпийском пьедестале с серебряной медалью на шее. Ицки почти не кодировал сияющего от счастья Ханю, зато не мог налюбоваться тем, как здорово и по-свойски смотрится его братец: сонный, нахохлившийся, как воробушек, растрёпанный и в огромной для него куртке. Размер формы всегда вызывал некоторые неудобства: несмотря на то, что семья исправно присылала мерки, всё равно хоть одна вещь из комплекта постоянно оказывалась слишком большой. Чаще всего Шёма тонул именно в куртках. Олимпийский пьедестал был мечтой: всех, но не Шёмы. Когда они увиделись после, он сразу же предложил поиграть в игры: вообще не до медали. Ицки глядел на братца и думал, что с год назад его мечта была явной: это был Юдзуру. А чего брат хотел сейчас — было непонятно. «Хочу продолжать кататься, улучшаться, восстановить сальхов...» — это всё были мелкие цели, но не мечты. О чём мечтал Шёма? Выспаться, поиграть в игры, отдохнуть... Ицки догадывался, что эта Олимпиада вымотала Шёму не соревнованиями. Что приложился к этому нынешний двукратный уже олимпийский чемпион. Ицки спросил во время игры: — Часто с ним ночевал, да? Шёма пропустил удар, реабилитировался, закусил губу. — Почему ты спрашиваешь? — Просто любопытно. — М. Они прошли ещё нескольких мелких врагов, прежде чем Шёма всё же ответил: — Почти каждую ночь. Я не выспался. — Значит, дома будешь спать сутки? — Буду. Ицки играл ещё несколько минут, а потом опять подал голос: — Хорошо провёл время? Шёма вздохнул. — Да. Они и правда часто были вместе. И не только по ночам: Юдзуру бессчётное количество раз затаскивал Шёму в совершенно неожиданные комнаты, которые непонятно когда находил. Однажды он втащил его в просторное светлое помещение, разложил там на столе, а потом... а потом они через пару дней в этой же комнате давали интервью прессе. Шёма от неловкости никак наушник не мог в ухо вставить, табличку с именем уронил... и Юдзуру потянулся ему помочь — а Шёму от прикосновения пробрало словно током. А следующей ночью Юдзуру его за это же ухо искусал. Они очень часто были вместе. Часто и коротко: даже по ночам не тратили время на то, чтобы снимать одежду, или на излишние прелюдии. Шёма всё пытался подобрать этому определение помягче, но ничего, кроме грубого и неподходящего «трахались», в голову не приходило. Он всё думал об этом, потому что они практически не были вместе с самых Фантази, которые Ицки вообще обозвал медовым месяцем, за что получил маленькой декоративной подушкой, — а на Фантази всё было по-другому. Шёма не жаловался. На самом деле он так уставал, что был рад, что их с Юдзу-куном «заходы» были бурными и короткими, а не долгими и нежными: Шёма бы наверняка просто засыпал бы, а это не было бы здорово. Ему нравились эти встряски, нравилось не задавать вопросов и не предаваться долгим поцелуям. Во время Олимпиады им обоим было нужно, Шёма точно понимал это, именно что-то такое. Оно позволяло сбросить излишки чувств, но не высасывало силы. Это было правильно, только не называлось «заниматься любовью». Грубые слова Шёме не нравились. Потому что он был уверен, что грубые слова призваны отражать грубость, но никто из них не был груб. Юдзуру сказал: «Я возьму золото». И Юдзуру взял золото. И был такой счастливый. Он обнял Шёму и целовал его. В плечи, в шею, в щёки, даже руки его целовал, из-за чего Шёма чуть не испёкся от смущения: а потом налетели фотографы, просили показать медали, Юдзуру сиял, Шёма краснел, зацелованными пальцами приподнимая медаль повыше: было неловко. Неловко от того, что Юдзуру так бурно и ярко реагировал на всё, и счастье это обрушивалось именно на Шёму. Он себя немножко виноватым чувствовал, сам не понимал, почему. Может, потому, что не мог быть таким же ярким и эмоциональным... — Ты не должен! — Юдзуру держал его лицо в ладонях, прижимая телом к стене и касаясь лбом лба. — Уж кто-кто, а ты и не должен! Так что не извиняйся никогда за то, какой ты есть, не передо мной. А то возникает чувство, будто что-то не так с моими чувствами к тебе. — Извини, — Шёма улыбался неловко и тёрся щекой о ладонь Юдзуру, — я не хотел задеть. Шёма очень хотел выспаться, но он не мог сказать, что чем-то недоволен. На самом деле, пусть и без сна, но он был... счастлив. Юдзуру выловил его в перерыве между совершенно сумасшедшими съёмками и интервью и подтянул к себе за бока, засовывая ему руки в карманы: — Шё, слушай, у меня есть безумная идея, но я очень хочу её воплотить. — Надеюсь, она не связана с парным катанием или пятерными прыжками... Юдзуру залился смехом так, что даже качнулся: Шёму повело следом, но оба устояли — разве что руками Шёма рефлекторно схватился за Юдзуру, обнял его. — Ты генерируешь интересные мысли, хм... Но я не об этом. Шё, я хочу кое-что устроить для нас с тобой. Шёма вопросительно вскинул брови. — Свидание. У нас не было ни единого, а сейчас я хочу. Сходить куда-то мы не можем, поэтому я приглашаю тебя к себе. Вечером, как только от тебя отстанут, ты напишешь мне, как только отпустят меня, я напишу тебе, и мы сориентируемся по времени. — Ох... — Шёма опустил мохнатую голову. — Юдзу-кун, а когда я высплюсь? — Когда Игры кончатся! Ну или когда мы с тобой разъедемся. Идёт? Шёма вздохнул: — Идёт. Они были золотым и серебряным призёрами Олимпийских игр. СМИ ходили за ними по пятам, Юдзуру сиял словно само Солнце, Шёма использовал все возможности для сна, которые находил. Конечно, он слышал, что после медали становится больше внимания, но он не мог и подумать, что настолько. Они были счастливы. Юдзуру плевал на пожарную безопасность и устраивал ужин при свечах, они касались рук друг друга украдкой, они улыбались и наслаждались объятиями. Они были счастливы, Юдзуру был счастлив, Шёма плавился от этого счастья.***
Это было так недавно, словно с месяц назад. Было так ярко, как пламя. Ицки стоял у двери в комнату и впивался ногтями в дверной косяк, видя то, как одним лишь телефонным звонком Юдзуру Ханю бьёт его драгоценного брата в самое сердце. У Ицки перехватывало дыхание от злости. А Шёма сказал: «Всё нормально...»