"Спасибо за заказ, приходите еще!"

      — Вот.       Мидория ставит на стол поднос с их заказом и приземляется на стул напротив Тодороки-куна.       Шото отрывается от созерцания весеннего пейзажа за окном, кивает в знак благодарности, берёт свои бургер и напиток и пододвигает поднос, на котором ещё остаётся его большая порция картошки, ближе к Изуку. Простой жест, но в нём кроется так много значащая для Мидории мелочь: Тодороки-кун всегда позволяет ему съесть картошку за себя, зная, что он считает её самой вкусной частью обеда здесь — и второй самой вкусной едой в мире сразу после кацудона, — но стесняется брать двойную порцию.       Изуку чуть краснеет от признательности и смущённо улыбается, подцепляя самую длинную картофелину и отправляя её в рот.       — Ммм, — мычит он от чистого удовольствия: уже вечер пятницы, позади трудный загруженный день в геройском офисе и ещё более непростая рабочая неделя, и эта картофелина — его первая еда за последние несколько часов, поэтому она просто божественно ощущается на истосковавшемся по вкусной еде языке. Пусть этот заказ — всего лишь фастфуд, но это уже намного больше, чем перекусы покупными сэндвичами из супермаркета на соседней улице, которые за последние четыре месяца его усиленной стажировки приелись до тошноты и потеряли всякий вкус. Эти редкие походы в подобные заведения являются буквально отрадой для его желудка.       Изуку выуживает разом ещё с пять картофелин, суёт их в рот и снова не может сдержать стона.       — Иногда я начинаю забывать, что на свете есть что-то помимо хлеба, холодной индейки и салатных листов, — шутит он, облизывая пальцы от соли, и только теперь замечает неподвижно застывшее лицо Тодороки-куна. — Эй, всё в порядке?       Тот не реагирует, и Мидория быстро оглядывается по сторонам, ища возможные причины его ступора, но вокруг лишь гудит разговорами подвижный разномастный народ и никто не выказывает никаких признаков тревоги или опасности. Он вновь поворачивается к Шото: тот так и пялится в одну точку, и до Изуку наконец доходит, что эта точка — его перепачканные в масле пальцы. Он смущённо вытирает их салфеткой; Тодороки-кун, наконец, стряхивает оцепенение.       — Прости, я сделал что-то не так? — негромко спрашивает Изуку, и Шото смотрит на него с ещё не до конца обретённой осмысленностью в глазах, пару раз моргает и опускает взгляд на поднос.       — Нет, — его голос слегка сипит. — Кхм. Просто то, как ты ешь… — Он опять смотрит на Изуку, но не договаривает. — Кхм.       — Оу. — Мидория густо краснеет. Ну да, он действительно не особо аккуратен, вечно обсыпается крошками или находит прилипшие к лицу рисинки, но раньше Тодороки-кун никогда не высказывался на этот счёт, лишь тактично указывал на его измызганность, чтобы он не выглядел глупо с молочной пенкой над верхней губой или вроде того. — Извини, тебе неприятно? Я иногда совершенно не задумываюсь о том, как выгляжу со стороны. Ха-хах. — Изуку смущённо трёт затылок.       — Всё в порядке, — вполголоса заверяет Шото и, наконец, разворачивает свой бургер. — Я просто немного задумался.       — Да? — Мидория тоже избавляет двойной чизбургер от упаковки и впивается в него зубами. Боги, до чего же вкусно. — И о чём? — с любопытством интересуется он, не до конца прожевав и роняя пару крошек от булки на поднос. Опять он ест, как свинтус, но Тодороки-куну, кажется, нет до этого никакого дела. Он просто смотрит на нетронутую еду, которую держит перед собой, и действительно кажется погружённым в какие-то раздумья, но в тот момент, когда Изуку вновь нападает на картошку, поднимает на него напряжённый взгляд.       — О том, что… — Он прослеживает путь кончика языка Изуку, собирающего соль с указательного пальца, и с трудом сглатывает.       Мидория замирает, как пойманный в свет фар зверёк.       — Ох, прости, я сделал это снова… — Ему становится невероятно неловко за отсутствие у себя элементарных манер. Может, раньше Тодороки-куна это и не беспокоило, но теперь же они официально стали героями, а значит, должны являться примером для окружающих, ведь так? Пусть они пока лишь проходят стажировку у более опытных Про. — Ничего не могу с собой поделать, эта картошка такая чертовски вкусная! Сейчас, я только прикончу вот эту последнюю и клянусь, что отныне начну следить… — Он с непониманием моргает, когда Тодороки-кун мягко перехватывает его ладонь и тянет к себе, погружает картошку в свой приоткрытый рот, слегка царапая подушечки пальцев Изуку зубами, а потом совершает что-то совершенно безумное: скользит языком по первым фалангам, медленно обводя их по кругу и подхватывая во влажный плен горячих губ, запечатлевает на них последним штрихом невесомый поцелуй, и это всё в совокупности такая невероятно откровенная эротическая смесь, что кровь Мидории резко устремляется от его горящих щёк в пах, от чего ему даже становится дурно.       — Т-т-тодороки-кун! — слабо пищит Изуку.       Шото ласково переплетает их пальцы и улыбается, глядя на него глазами, полными любви и — о боги! — совершенной, невозможной, неприкрытой разнузданности. От тесноты брюк в паху становится больно.       — Скажи мне, Мидория, — произносит Шото совсем тихо, но в тембре его голоса Изуку слышится рокот нарастающего пламени. — Всю эту неделю ты мечтал лишь о картошке, или… — Он впритык пододвигается к столу, их колени под ним соприкасаются. У Мидории начинает кружиться голова. —…о чём-нибудь ещё?       Эта уникальная черта Тодороки-куна — внешне сохранять абсолютную невозмутимость при всей живости его взгляда — стала для Изуку одной из самых любимых его особенностей с тех пор, как он сумел пробиться через заслонку его отчужденности и научился видеть, что закрытым на первый взгляд от внешнего мира эмоциям на самом деле позволялось жить в глубине разноцветных глаз; для самого Шото, по его личному признанию, Мидория стал первым, кто по-настоящему захотел увидеть в нём больше, чем он привык показывать, и хотя поначалу непривычный чужой интерес обострял в Тодороки желание выстроить ещё более плотные стены вокруг своего внутреннего «Я», до которого настойчиво, с огромной самоотдачей докапывался Изуку, в какой-то момент он всё же позволил пасть этому форту эмоционального онемения и явил всю ту сокрушительную гамму чувств, что в какой-то мере таилась даже от него самого. В тот день они впервые занялись любовью.       Но сейчас они сидят посреди кафе, полного народа, и на обманчиво сдержанном лице Тодороки-куна так ярко выделяются чёртовы омуты его глаз, хранящие в себе за стеной ледяного спокойствия настоящий голод, не имеющий никакого отношения к еде в кафе, но обращённый лишь на него, Изуку, что возбуждение тянет внутри тугим огненным комком, а член буквально подпирает снизу стол, и становится ясно: если они прямо сейчас не покинут это место, то один из них — или сразу оба — точно воспламенится безо всяких причуд.       — Ох-х, — только и способен выдохнуть Мидория, колени рефлекторно сжимают просунутую между ними горячую ногу Тодороки-куна. Гетерохромные глаза приобретают какой-то уж совсем дьявольский блеск, на что Изуку окончательно теряет способность связывать мысли, мозг и тело в единую конструкцию. — Я-я-я…       — Да? — шепчет Шото, перегибаясь через стол к нему и обдавая лицо разгорячённым воздухом. — Ты хочешь уйти отсюда?       О боги, да, да, да! — кричит его сознание, но самого Мидорию хватает только на то, чтобы судорожно закивать и не потерять при этом сознание. Кто-нибудь точно должен засчитать ему это в качестве настоящего геройского подвига, мать вашу!       Тодороки-кун улыбается ему одним лишь уголком губ, неспешно встаёт и берёт со спинки стула свой пиджак, перекидывая тот через предплечье и обводя помещение приметливым взглядом, выискивая любой интерес в их сторону. Но зал и впрямь переполнен в это время дня, а они ещё не успели обрести настоящей геройской славы, потому никому нет особого дела до пары молодых людей за дальним столиком.       Шото переводит взгляд на Изуку и чуть склоняет голову.       — Идём, Мидория?       Изуку неуклюже выбирается из-за стола, громко проскрежетав по полу металлическими ножками стула, суетливо подхватывает свои вещи, стараясь прикрыть низом толстовки топорщащуюся ширинку, и делает первый шаг в сторону выхода на плохо слушающихся, ватных ногах, но, по иронии судьбы, стеклянные двери распахиваются в этот момент, впуская в кафе самую, во всех возможных смыслах, взрывоопасную парочку новоиспечённых героев.       — И здесь херова туча народу, — не потрудившись снизить громкость, с порога заявляет Бакуго. — Какого ебучего случая всем не сидится по своим сраным конурам? — Он обводит яростным взглядом меню на панели под потолком и цыкает сквозь зубы: — Ты не мог выбрать место получше, дерьмоголовый?       — Да брось, Бакуго, здесь отличное место, — сверкает улыбкой Киришима, закидывая руку на его плечи. — Дёшево, вкусно, а главное — быстро! За это я и люблю фастфуд. — Он по-акульи скалит зубы и пробегает взглядом по строчкам. — Ого, у них новая супер-большая порция сырных наггетсов! Закажем на двоих?       — Я ненавижу сыр! — рявкает Кацуки, скидывая с плеч левую руку Эйджиро, которую тот тут же сменяет на правую. — И с хера лысого здесь быстро — ты что, не видишь эту толпу неудачников?!       Несколько человек с концов очереди оборачиваются на них, и Киришима, виновато поморщившись, чуть отводит Бакуго в сторону, отгораживая его собой от толпы, или, скорее, отгораживая толпу от него.       — Давай так: ты занимаешь нам место, а я сделаю заказ?       Кацуки кривится в ответ, но потом достаёт из заднего кармана кошелёк и грубо впихивает его ему в руки.       — Двойной Биг Мак без ёбаного сыра, большую картошку фри и огромную колу. — Он поворачивается лицом к залу и добавляет через плечо: — И возьми эти сраные наггетсы!       — Но они же с сыром, — растерянно отвечает Киришима.       — Они для тебя, чёртов тормоз! — отрезает Бакуго, суёт руки в карманы и направляется к столикам. — И пусть это действительно будет быстро, или я взорву тут всё к херам.       — Это не слишком-то по-геройски, — смеётся ему в спину Эйджиро.       — Завались и тащи свой зад за моей едой! — припечатывает Кацуки.       Киришима счастливо улыбается, чуть покраснев, и встаёт в очередь.       Изуку, пока ещё не замеченный сквозь толпу продвигающимся в их сторону Бакуго, в панике поворачивается к Шото. Чего им точно сейчас не стоит делать, так это попадаться на глаза парню, ставшему ещё более невыносимым в своём отношении к ним после того, как перед самым окончанием Академии они перестали скрывать от одноклассников, что встречаются. Возможно, что-то и изменилось с тех пор, ведь они не пересекались с ним все эти четыре месяца после выпуска, и Мидория слышал от Урараки-чан, что Киришима-кун и Кач-чан с некоторых пор живут вместе, и это не просто соседство. Но проверять, сдетонирует ли Кач-чан при встрече на этот раз, ему совсем не хочется, особенно если учесть, что сейчас брюки в районе паха у него напоминают покосившийся шатёр.       — Тодороки-кун… — начинает было Изуку, но тот подхватывает его за запястье свободной рукой и, быстро бросив: «Сюда!», тянет за собой в сторону уборной.       — П-погоди, мы что, спрячемся в туалете? А если они тоже пойдут туда? — Мидория успевает обернуться на Кач-чана, рявкнувшего на каких-то младшеклассников, которые едва успели занять их освободившийся столик. Детишки бросаются врассыпную, а самодовольный Бакуго бухается на один из стульев — к счастью ускользающих за угол парней — спиной к ним.       Мимо них проходит только что вышедший из подсобного помещения работник зала. Тодороки, прямо за его спиной, в последнюю секунду подхватывает закрывающуюся магнитную дверь и, проскользнув внутрь, рывком притягивает к себе Мидорию.       — Ты что делаешь?! — шипит Изуку, оказываясь прижатым к стеллажу с какими-то глухо брякнувшими содержимым коробками. — Это служебное помещение, на нём снаружи стоит кодовый замок! — Он пытается проморгаться в тусклом свете непогашенной лампы над дверью. — Я уверен, что нам не стоит здесь находи-мнм! — Его затыкает напористый, жадный поцелуй, и руки сами собой обхватывают чужие плечи.       — Я больше не мог ждать, — оторвавшись, выдыхает ему в губы Шото и отбрасывает в сторону пиджак, прикрывавший его пах. Теперь до Изуку доходит, что не одному ему приходилось прятать свою эрекцию, и это осознание остро бьёт в голову. — Через час я заступаю на ночное патрулирование, а мой выходной только во вторник.       — Тодороки-ку-нх… — стонет Мидория, когда горячий язык широко проходится по его шее, от ключицы до впадинки за ухом. Сверху влажный след чувствительно обжигает жаркое дыхание, и у Изуку подкашиваются ноги.       — Мы почти не виделись всю эту чёртову неделю, — тихо говорит Тодороки, продолжая покрывать мягкими поцелуями линию его челюсти. Мидория мычит что-то нечленораздельное — он ни за что не признается, что его заводит то яростное нетерпение, сквозящее в этих словах, ведь он полностью разделяет его: их редкие встречи за обедами или ужинами в таких вот кафешках недалеко от геройских офисов их нынешних наставников так ничтожно мало по сравнению с тем, сколько времени они уделяли друг другу раньше, до выпуска из ЮЭй. Разумеется, они знали, на что шли, но это не значило, что они собирались полностью жертвовать своими отношениями. Их выходные были «плавающими» и часто не совпадали, но оба понимали, что этот период нужно просто перетерпеть, и со временем они найдут способ компенсировать недодачу общения и ласк.       Например, обжимаясь в подсобке какой-то кафешки, — думается Изуку, и тоненький голосок совестливости звенит у него в голове, ведь они — герои, и должны служить примером для остальных, а их действия можно описать как незаконное проникновение на закрытую территорию, и им точно стоит как можно скорее покинуть это место, пока их кто-нибудь не застукал. Вот только Тодороки-кун окончательно стирает свободное пространство между ними, ловит губами его губы, вжимается в него бёдрами, делая ими движение вперёд и вверх, их члены наконец соприкасаются, и это приглушённое слоями одежды ощущение оставляет в голове Мидории лишь шум стучащей в ушах крови и желание большего здесь и сейчас. Он открыто стонет сквозь их поцелуй, и между приоткрывшихся губ проскальзывает чужой язык. Их сердца колотятся об грудные клетки друг друга, и Шото шумно вдыхает, когда Изуку, не сдержавшись, повторяет то его движение бёдрами; руки проникают под толстовку, выдергивая заправленную в брюки майку, и одна из них щекочет прохладой, а жар другой граничит с нестерпимым, но Мидория полностью плывёт от этого контраста, особенно когда эти невероятные руки спускаются вниз по пояснице, беззастенчиво оказываясь у него в штанах и крепко сжимая зад.       — Тодороки-кун! — вырывается возглас из Изуку, когда прохладное прикосновение резко перемещается на живот, скользит ниже, умело преодолевая пояс штанов, сдвигает вниз резинку трусов и наконец — да, да! — охватывает его член. Он едва не кончает только от этого, удовольствие подступает к самому краю, заставляя пальцы ног поджаться, Мидория тихо скулит, закусывая губу, и лишь каким-то непостижимым образом ему удается сдержаться, не кончив прямо на сжатые на нём пальцы.       — Т-тодороки-кун… — жалобно выстанывает Изуку, и тот слегка отстраняется, вглядывается в его лицо, с трудом ловя мутный взгляд, и интимно, доверительно шепчет:       — Назови меня по имени.       Изуку весь поджимается, даже задерживает дыхание, как и всегда в моменты, когда Тодороки-кун просит его о подобном. Они вместе уже не первый год, но Мидория до сих пор сильно смущается вот так свободно преодолевать этот внутренний порог.       Рука на его члене начинает первое бесконечно медленное движение, и дыхание Изуку становится поверхностным и частым.       — Назови меня по имени, — повторяет Тодороки, плавно скользя ладонью по стволу вниз. Мидория мелко-мелко дрожит и всхлипывает от вновь подступающей острой волны разрядки, и тогда длинные пальцы плотно смыкаются на основании его члена, позволяя ей схлынуть. Тодороки-кун прислоняется лбом к его лбу и смотрит так проникновенно, что щемит под ложечкой.       — Пожалуйста, Изуку.       И его словно прорывает.       — Шото… — шепчет Мидория, и в тот же момент Тодороки судорожно вдыхает, впивается в его губы жарким, страстным поцелуем, и рука вновь движется по его члену, на этот раз размашисто и быстро. — Шото, Шото, Шото, — в голос стонет Изуку, сильнее обхватывая крепкие плечи, хаотично вжимается губами в губы, подаётся навстречу ласкающей его ладони, отдавая каждый выдох и каждую свою мысль этому имени, этому человеку, этому чувству. — Шото! — Он в последний раз дёргает тазом, ловя встречное движение на середине, и тело пронзает оглушительный, ослепительный оргазм.       Мидория возвращается в реальность спустя пару секунд, а может быть, минут или даже дней, абсолютно обессиленный и размякший, словно желе. Его тело тряпичной куклой висит на чужих плечах, бережно поддерживаемое надёжными, тёплыми объятиями.       — Ты в порядке? — чуть слышно спрашивает Тодороки, на пробу ослабляя хватку и позволяя Изуку постепенно вернуться к самостоятельной опоре на ноги.       — Д-да… — выдавливает из себя он, с трудом отцепляясь сведёнными от напряжения пальцами от его рубашки. По венам расползается такая сладкая, ленивая нега, что он едва способен поддерживать своё тело в вертикальном положении. Между ног у него совсем мокро, но он даже не успевает посмотреть вниз, чтобы оценить масштабы катастрофы, потому что всё ещё придерживающая его начавший обмякать член рука смещается ниже, мягко обводит мошонку и движется дальше, пока длинные, перемазанные в его собственной сперме пальцы не проскальзывают между ягодиц. Свободная рука уверенным движением расстёгивает пуговицу и ширинку на его штанах, наконец, ослабляя тесное давление ткани на бёдрах и даря больше простора движениям.       — Ах-х! — Изуку задыхается от ощущения проникающего в него пальца, вторая горячая ладонь так же скользит к нему под бельё, оглаживает накаченные полушария задницы, а затем резко сжимает одно из них, чуть отводя в сторону и позволяя легче проникнуть сразу второму пальцу.       Мидория с тихим стоном откидывает голову, тут же ощущая скольжение губ и языка по открывшейся шее, и старательно выверяет дыхание.       Шото изо всех сил старается не торопиться, мягко и плавно растягивая его с каждым движением, но сдерживаться при этом ему удается с великим трудом, и Изуку чувствует всё его затаённое нетерпение в каменных, едва не дрожащих от напряжения мышцах и твёрдом члене, упирающемся ему в бедро и отвечающем горячей пульсацией на каждый издаваемый им стон; и всё это, а также то, как Тодороки ловит губами его выдохи и сам при этом дышит, загнанно и часто, срывает в голове Мидории какой-то вентиль. Он отклоняется спиной на стеллаж, находит в нём опору для рук, перенося на них свой вес, и, подкинув бёдра, сцепляет икры за поясницей Шото, притягивая его к себе кольцом ног так тесно, что головка его члена сквозь брюки упирается ему прямо под яички; глубоко и жёстко насаживается на его пальцы, и — о, чёрт, да! — это немного болезненно, но одновременно так ошеломляюще охрененно, что он протяжно дико стонет:       — Ах, боже, да-а-а…       Тодороки издаёт ошарашенный полувыдох-полустон и смотрит на него почти безумным потемневшим взглядом.       — Изуку.       Брюки Тодороки слетают к лодыжкам вместе с плотными спортивными боксерами так быстро, что Изуку даже не успевает заметить это движение, лишь тихо всхлипывает от того, как пальцы резко выскальзывают из него, на мгновение оставляя после себя чувство пустоты, и вскрикивает от предельной жгучей заполненности, когда Шото единым мощным толчком входит в него на всю длину.       Момент единения так сильно затапливает их, что они замирают, тяжело дыша и обвив друг друга руками, привыкая к ощущениям. Но Тодороки и так сдерживался слишком долго, и без всякого предупреждения он начинает двигаться, почти полностью выскальзывая и вновь до предела врываясь в тело Изуку. Небольшая кладовка наполняется звуками шлепков, стонами, прерывистым дыханием, и они полностью отдаются нарастающему с каждым толчком удовольствию. Мидории сносит голову от наполняющего лёгкие аромата кожи Тодороки, уникального, ни с чем не сравнимого вкуса его губ, от того, как сплетаются их языки и твёрдая плоть ритмично движется внутри него, и везде, в каждой его клетке только Шото, Шото, Шото, и он сам не замечает, как вновь зовёт его по имени вслух, но чувствует вибрации от чужого глубокого рокочущего стона, их бёдра сталкиваются в последний раз, наслаждение подхватывает Изуку на гребень своей волны, и сквозь пелену ворвавшегося в его сознание повторного оргазма он слышит своё имя и чувствует, как Шото изливается глубоко внутрь него.

***

      Они покидают кладовку десять минут спустя, и Мидория выглядит самым помятым из них. Его брюки чудесным образом оказались не заляпаны — а вот принявшие весь основной удар на себя трусы пришлось снять и сжечь причудой Тодороки как улику, — и у предусмотрительного Шото оказались с собой влажные салфетки, которыми они смогли замести все оставшиеся следы содеянного, но это никак не помогло Изуку справиться со всплывшими после всего стыдом и чувством вины. Они читаются на его красном лице, когда он, воровато озираясь, выходит вслед за невозмутимым, как скала, Тодороки-куном в служебный коридор, где, к его величайшему облегчению, их вовсе не ожидает гневная толпа людей, готовая затоптать их за творимое непотребство. Это позволяет ему слегка расслабиться, а когда Шото протягивает ему руку и переплетает их пальцы в замок, Мидория и вовсе перестаёт тревожиться насчёт любых последствий: всё-таки произошедшее стало просто фантастическим сексуальным опытом для них обоих, и он не может не признать, что изрядную долю пикантности придавало именно не покидающее опасение того, что их поймают. Да чего уж там, это было чертовски возбуждающее чувство.       Главное, ничем не выдавать себя Тодороки-куну, иначе тому хватит дерзости взять за новую привычку затаскивать его в любые более-менее безлюдные помещения и затрахивать там до потери чувств.       Мидория смотрит на дрогнувший уголок губ Шото и понимает, что тот прекрасно угадывает все его мысли в этот момент, и, несмотря на заливающие щёки румянец, какая-то часть Изуку всё же трепещет от этой многообещающей ухмылки. Кажется, сегодня он открыл в себе новую извращённую наклонность.       — Ты самый настоящий совратитель, Тодороки-кун, — обиженно бормочет он, пряча пылающее лицо в предплечье.       Тодороки-кун хмыкает и легонько целует его в висок.       — Нужно идти, Мидория, — говорит он, и вернувшая будничность их обращений друг к другу подводит окончательную черту под этим эпизодом. — Старик ждёт меня на смену к девяти. Не хочу в очередной раз лишиться выходного.       Изуку понимающе кивает: Старатель не любит, когда сын опаздывает, хоть такое и случилось лишь однажды, да и то по вине попавшегося на пути Шото злодея; но отговорки Старатель не любит ещё больше, чем опоздания. Он действительно не делает никому поблажек, но себе тоже не даёт никаких послаблений, и Шото уже давно разглядел в этой отцовской черте признак профессионализма. А на следующей неделе Мидория ужинает в компании семейства Тодороки, так что им и впрямь не стоит лишний раз нервировать Героя №1. Изуку не переживет, если у Старателя в его присутствии опять начнут плавиться в руках столовые приборы, а то в последний раз он половину фамильного серебра растопил, когда узнал, что они рассматривают вариант создания совместного геройского офиса после того, как поднаберутся опыта. Вспоминая лицо Старателя в тот момент, Мидория не может сдержать смешка — кажется, тот до последнего не верил в серьёзность их связи.       Они без опаски пересекают зал: по всей видимости, свой заказ Бакуго и впрямь получил быстро, и они с Киришимой тут не задерживались. Впервые Изуку мысленно благодарит Небеса за то, что у всех них после выпуска настали скупые на свободное время дни: прежде чем стать настоящими Про им потребуется приложить кучу усилий, и такой стимул не даёт подолгу рассиживаться на одном месте.       Он немного печалится, осознавая, что как раз-таки отсутствие лишних свободных минут не даёт им с Шото насладиться друг другом в полной мере, вынуждая делать это урывками и подстраивать свои планы так, чтобы иметь возможность хотя бы иногда встречаться в таких вот кафе — и заниматься любовью в подсобке одного из них, — но он предпочёл бы ужинать с ним дома, за одним столом и, как бы сентиментально это ни звучало, засыпать в объятьях родных рук.       Они оба сейчас живут на съёмных квартирах и пару раз пробовали ночевать друг у друга, но это становилось возможным только в редкие общие выходные, потому как в другие дни расположение их квартир создавали неудобства: Изуку приходилось долго и с кучей пересадок добираться до своего рабочего места из апартаментов Шото, а тот, в свою очередь, тратил львиную долю времени, чтобы доехать из квартирки Мидории до офиса Старателя.       Но ведь у этой дилеммы было решение, все четыре месяца лежавшее на поверхности.       — Тодороки-кун, — зовёт Изуку, наконец-то решившись озвучить то, о чём он думал уже некоторое время. Они как раз выходят на улицу и шагают в сторону геройского офиса Старателя, и Тодороки накидывает свой пиджак, ненадолго расцепив их руки.       — Мм? — Он бросает быстрый взгляд на наручные часы, чуть хмурится и ускоряет шаг. Это окончательно придаёт Мидории решимости.       — Давай начнём жить вместе.       Тодороки останавливается так резко, что не успевший затормозить так же быстро Изуку едва не наворачивается на ровном месте. Шото подхватывает его за плечо и разворачивает к себе лицом.       — Ты это серьёзно, Мидория?       — Да, — со звенящим вызовом в голосе отвечает Изуку. — Я хочу жить с тобой, потому что устал упускать то время, что мы могли бы проводить вместе. Мы и так живём сейчас на съёмных квартирах, и один из нас мог бы подселиться к другому, но каждый из этих вариантов будет полностью удобен лишь кому-то одному; однако, если бы мы подобрали жильё, максимально подходящее по удалённости от наших офисов, то смогли бы существенно сократить затрачиваемое на дорогу время…       — Мидория…       —…плюс, нужно принять в расчёт радиус охвата секторов, в которых мы наиболее часто ведём патрулирования, чтобы в дни дежурств иметь возможность так же добираться без потерь личного времени…       — Мидория.       —…и по моим прикидкам, по всем этим параметрам нам подходят район Тосима и район Накано, однако съёмное жильё в Накано располагается в основном в значительной удалённости от сетей общественного транспорта, а это значит, что на пеший путь будет затрачиваться в среднем…       Тёплые губы Шото касаются уголка рта Изуку, вырывая его из потока бормотания, ладони охватывают его веснушчатые щёки, заставляя поднять лицо и смотреть только на него.       — Я согласен жить даже по соседству с Бакуго, лишь бы ты жил со мной.       — Тодороки-кун… — поражённо выдыхает Мидория.       Разноцветные глаза чуть расширяются.       — Хотя, конечно, нам лучше не селиться рядом с парнем, который на последнем курсе взорвал стену общежития из-за того, что ему мешали спать.       Изуку тупо моргает пару секунд, а потом разражается смехом, и его охватывает такая лёгкость, что кажется, он способен взлететь, как Уравити. Отсмеявшись, он подаётся в объятия Тодороки-куна и, зарывшись носом в его рубашку, бормочет:       — Представляю лицо твоего отца, когда за ужином мы сообщим, что съезжаемся.       Шото довольно хмыкает.