Междумирье

Тут вечные сумерки, тёмная густая стена деревьев возвышается над затянутой туманной дымкой землёй, тянется к вечно закатному небу, перешёптываясь с ветрами. Лес, где колесо года застыло сразу всеми своими сторонами. Место мистическое и парадоксальное. Этот лес — место, где мы живём. Этот лес — наш дом. Междумирье. Точнее, одна лишь его часть, соприкасающаяся с миром Яви, как мир людской называли у славян, с мирами Нави и Прави, прилегающими к Земле. Междумирье — это прослойка между этими мирами, а также мирами совершенно иными, к Земле не относящимися. Где-то этот слой тоньше, и там разные реальности соприкасаются, где-то толще, и в таких местах людям чудеса встречаются только в книгах и фильмах. Наш лес как раз такое место, куда нога человека не ступит никогда, а соседи из Нави и Прави без нужды не объявятся. Лес Ханьё, как называют его Ёкаи. Тут обитают лишь полукровки, выброшенные своими родителями, чтобы не позорить перед окружающими. Здесь каждый выживает как может, но поодиночке это практически нереально. Так подумал и наш вожак и собрал свою маленькую стаю. Нас двенадцать, и у каждого хотя бы один из родителей был оборотнем. Не у всех, правда, волком. Среди нас есть оборотень лис, кот и (такое вообще бывает в природе?) панда. Мы все совершенно разные, но мы одна семья. И о жизни этой чудной семьи и будут мои маленькие отрывочные заметки. А начну я, пожалуй, свой рассказ с повествования о самом старшем из нас. О Ким Минсоке, зовущимся Сюмином. А, если точнее, о нашей с ним первой встрече. Дело было в той части леса, где всегда лежат снега, где деревья стоят оголённые, а воздух трескуч от мороза. Здесь колесо года замерло на январской стуже. Будучи сыном лесного духа, я, Лу Хань, старался обходить это место стороной, чтобы не потревожить равновесие местной природы. Уж очень больно мне было смотреть на вечно замёрзшие во сне деревья, которым не дано более пробудиться. Но в тот раз нужда в виде группы порождённых чьим-то извращённым либидо монстров привела меня в это место. Я старался переступать с камешка на камень, со сломанной ветки на другую такую же, идти по толстому насту, лишь бы не коснуться живого, но спящего, лишь бы не оживить нежное и молодое, обречённое здесь на смерть, лишь бы не нарушить баланс. Где-то за спиной рычала погоня, а я перепрыгивал с места на место, внимательно выискивая глазами безопасный путь. Вот только у меня не отцовские трёхпалые, покрытые шершавыми чешуйками, лапы, а материнские, волчьи, скользящие когтями по прочной ледяной корке. Я сам не заметил, как покатился вперёд. Сам не понял, как зацепился рогами в ветках деревьев и замер, не способный сдвинуться ни вперёд, ни назад. И быть бы мне съеденным, если бы не Он. Он вышел из чащи, когда погоня скалилась почти у самого моего хвоста, такого же волчьего, как и доставшиеся от матери-оборотня лапы, прикрывающего очень чувствительную на неприятности, а сейчас вообще сжавшуюся от страха в горсточку попу. Так вот, Он… Он величественно выплыл из чащобы, облачённый в странные одежды — не то кимоно, не то мантия. Но красиво, да, с вышитым морозным узором и блестящими в скудном сумеречном свете камушками. Снежно-белая ручка держала расписной веер, прикрывающий нижнюю часть столь же белокожего лица, оставляя открытыми лишь хитрющие глазищи. На голове в копне чернильных волос воинственно торчали тёмно-медные лисьи уши, а большой пушистый хвост с беленьким кончиком плавно покачивался за Его спиной. — Уходите с этих земель, — молвил он сладким голосом, обращаясь к собравшимися уже куснуть мой филей монстрам. — Оставьте это прекрасное создание в покое. Монстры заржали низким скрипучим смехом и послали его так, что меня краской залило от самых рогов до когтей на лапах. А Ему хоть бы хны — стоит, бровку выгнул, мол: «И это всё?» А потом как махнёт веером в их сторону. Возле попы похолодало, но повернуться и посмотреть не дали зацепившиеся за ветки рога. Мой спаситель помог выбраться из ветвей и даже наколдовал вокруг корку льда, с рёбрышками, чтобы я мог спокойно ходить, не боясь наступить на открытый участок земли. А потом, пока я любовался ледяными скульптурами чудищ (не иначе у него маменькой была Юки-онна), Он улыбнулся так мило-мило и проговорил ласково: — Я спас тебя, прекрасный дух, изволь скорей одарить меня вознаграждением. Я вздохнул тяжело, но решил, что моя жизнь того стоит, и коснулся его промеж ушей своим рогом, насылая на него благодать и удачу, отдавая ему часть своей драгоценной силы. Мой спаситель удивлённо поморгал, потрогал место, где его мой рог коснулся, и произнёс: — Это ещё что за чертовщина? — Ну так, благодать от лесного духа, — недоуменно ответил я ему, — ты же сам просил тебя отблагодарить. — Да на кой хрен мне твои благодати? — возмутился Он. — Камни давай драгоценные, металлы, амулеты волшебные. — Нет у меня ничего, — я прямо оторопел. — Да нахрена ж я тебя тогда спасать полез, тупого оленя? — разъярился мой собеседник, а на когтях его загорелся ледяной лисий огонь. И лежал бы я уже мёртвым, да в тот момент на полянку, где мы диалог вели, вышел властитель этих земель. Разозлился он и вышвырнул нас со своей территории. Меня за то, что захожу куда нельзя, лиса за то, что не завернул нас на подлёте, стоя на страже, а застывших отморозков за то, что портят пейзаж своей уродливостью. Побрёл я куда глаза глядят. Лис за мной. Мол, пока вознаграждение не получит, не уйдёт. Так и кочевали мы по лесу, пока колесо года в Яви три раза не обернулось. Многое мы пережили вместе. И я, наверное, мог бы назвать лиса своим другом, несмотря на выверты его характера, но не стану. А то мало ли, что учудит тот корыстный монстр, что живёт у него внутри — не иначе, в предках у моего спутника не только лисы да снежные девы отметились, но и гномы или даже лепреконы, от которых тот унаследовал свою жажду наживы, хроническую клептоманию и низкий рост. Бродили бы мы вдвоём и дальше, коли не повстречали бы на своём пути Сухо. Но это уже другая история.