Гончие Белерианда

После того, как Гэллиан сбежал от Айкавано в Барад Эйтеле, прошел почти год. За это время роккортур успел вернуться обратно в Тин Сорон и вновь принять командование над тяжелой конницей. При первой же встрече он потребовал, чтобы его и Морифинвэ оставили одних, и выложил своему лорду все, что сумел узнать и выяснить за время путешествия. Карантир бесновался. Он издевался над своим роккортуром за то, что тот позволил обвести себя вокруг пальца какому-то человеку. Он смеялся над Фингоном, над тем, что тот не видит, что творится в его владениях - прямо под носом у Верховного Короля. Он был вне себя оттого, что Фингон помогает Нарготронду, а не Тин Сорону, но его пыл охлаждало то, что Финрод, оказывается, отрекся от короны Нарготронда в пользу своего брата, Ородрета. И это он сделал из-за клятвы верности какому-то человеку! Человеку!! Пока Айкавано ездил в Барад Эйтель и обратно, Морифинвэ успел побывать в Амон Химринге и воочию увидеть того избранника судьбы, за которым последовал "мудрейший" из эльфийских владык. Карнистр и раньше считал Арафинвэ ненормальным, но после его выходки в совете, выглядевшей как ссора при первом свидании: "Ах! Вы меня не любите! Вы разбили мне сердце! Тогда я ухожу от вас!" четвертый сын Феанора и вовсе крутил пальцем у виска при упоминании о Финроде. Так этому Берену было мало того, что он потянул за собой своего короля, он еще ухитрился поклясться владыке Дориата, чудаку Тинголу, что ради его дочери вынет Сильмарилл из короны Моргота! А после этого пришел просить помощи у Феанорингов! И Финрод его в этом поддержал. Вообще-то Карантир всегда думал, что он самый ненормальный из нолдорских принцев, и это даже льстило ему. Теперь же это звание оспаривает добрая половина нолдор из рода Финвэ и некоторые синдарские владетели. Однако по молчаливому приказу Маэдроса, хоть и отдавшего корону, но оставшегося главой Первого Дома, было решено не мешать человеку разбираться с его проблемами. Пообещать Сильмарилл - это одно, а вот на деле вернуть его - совсем другое. "В общем, когда Камень будет в руках дортонионца, тогда и будем думать", - отвечал Карантир Моринсулу, заканчивая долгую и неприятную беседу. Со времени того разговора многое изменилось. Берен оказался не таким неудачником, каким его хотели видеть сыновья Феанора. Даже попав в плен, он смог подготовить восстание и теперь готовился обрушить на голову заигравшегося в политику Саурона подготовленное им же войско. Одновременная атака сил Фингона с запада и Маэдроса с востока ставила под вопрос владычество Тху в горах и холмах Дортониона, но все должна была решить битва. Силы оказывались слишком равными. Айкавано было не до того. Он почти забросил свои обязанности конного тысячника, перевалив все на командирское знамя, а по сути, на своего заместителя Роккоэлдо Воронхела. Сам же Моринсул все лето, осень и зиму носился от Эред Луин до Эред Горгорот в поисках хоть каких-нибудь сведений о ненавистном Алхоране. И, надо сказать, преуспел в этом. Эльф не ездил во враждебный Дортонион, так как не любил скрываться, а лгать было выше его сил. У него были другие способы добыть нужные сведения: острыми клинками, каленым железом, деревянными кольями и любыми другими подручными средствами Айкавано выбивал из немногочисленных пленных все, что они могли знать или предполагать о Гэллиане эр'Алхоране. За это время его счет поднялся до восьмидесяти четырех, и Айван очень надеялся, что восемьдесят пятым будет его кровный враг. Оказалось, что Гэллиан восемь лет провел на рудниках Ногрода, потом бежал и попробовал было вернуться в свой родной Ангмар, но там уже похозяйничали вастаки, и Черного Волка встретило мертвое пепелище, уже поросшее травой. Тогда он с горя подался обратно в Ангбанд и попросил у Моргота позволения стать Воином Твердыни. Тот согласился и направил Гэллиана в подчинение Саурону. Новый хозяин Тол-Сириона смекнул, что владение языками, которым Алхорану пришлось обучиться в Ногроде, а также некоторые другие таланты ангмарца небесполезны для разведчика. Скоро Гэллиан стал тысячником и, блестяще проведя несколько разведывательных операций, прочно завоевал непререкаемый авторитет среди своих людей. Однако на его статус среди рыцарей Твердыни это не повлияло. Официальное звание айкъет'таэро уравнивало его с рыцарями Аст-Ахэ, но лишь на бумаге. Плен же и последующее рабство делали невозможным общение на равных, поэтому Черный Волк куда лучше находил общий язык с такими же волками, как он сам. Или с орками. За это его презирали еще больше, но в лицо высказываться побаивались, зная горячий и скорый на расправу нрав ангмарца. В общем, его карьера в армии "Хэлгор" продвигалась исключительно за счет личной протекции Саурона. Естественно, никто не знал, где находится в тот или иной момент командир разведки. Более того, если бы это было известно каждому, то грош цена такому командиру. Но вот те, кто находился в его подчинении, поневоле вспоминали места, куда им следует отсылать донесения. Однако о местонахождении своего кровного врага Айкавано узнал не от очередного замученного до смерти пленника и не от разведчика, посланного в Дортонион следить за перемещениями армии противника, а от самого лорда Маэдроса. Чтобы не терять драгоценные дни на переброску конницы с предгорий Эред Луина к холмам Эмин-на-Тон, тяжелая кавалерия Карантира уже второй месяц обитала неподалеку от Амон Химринга. Нельяфинвэ следил за Дортонионом через палантир и наткнулся на троих всадников, пробирающихся нагорьем Гвайр навстречу армии орков, вышедшей из Лотланна. Судя по одежде и знакам, это были как раз те самые разведчики, главой которых являлся Гэллиан. Причем один из них был явно высокого ранга, то есть вполне мог недавно встречаться со своим командиром. Маэдрос прекрасно знал о чувствах роккортура, которые он питал к главе разведчиков Саурона, и потому, как только нашел этих нежелательных гостей, попросил Айкавано к себе. Вручив палантир роккортуру, Нельяфинвэ объяснил тому, куда смотреть. Айван не знал, зачем именно Маэдрос показывал ему это, но как только он увидел знакомую эмблему на плече всадника, ведущего лошадь по горной тропе, то моментально прервал видение, перебросил палантир его хозяину и стрелой вылетел из покоев лорда. Через четверть часа он скакал вперед на своей любимой Алькве, уже привыкшей и к шуму, и к бою, и к волколакам, и к своему хозяину. Заводными стали какие-то две лошади-полукровки, которые попались под руку спешащему феанорингу. Это был шанс! Шанс добраться до Гэллиана и отомстить ему за позор и обиды, нанесенные прошлой весной. И Айкавано не хотел его упускать. Он знал, что войска Берена, будь неладен этот Беоринг, готовятся встретить орочье подкрепление из Лотланна на переправе через реку Фреир - в другом месте они просто не смогут их остановить. И он знал, что эта троица по возможности будет следить за перемещениями Беоринга и попытается предупредить как орков, так и своего командира. На помощь к Берену спешили людские войска под предводительством Гортона и Хардинга, набранные из горцев и служащие Маэдросу, но хоть они были все конные и прекрасно вооружены, Айкавано обогнал их в Аглоне и, не говоря ни слова людским разъездам (еще перед ними отчитываться?! Обойдутся!), устремился по крутым горным тропам вверх. Моринсул с одной стороны срезал несколько дней, которые он мог бы потратить на обход предгорий Гвайра, но с другой - он терял те же самые дни, перемещаясь по труднопроходимым горным тропкам. Он почти не ел, почти не спал, и его лошади валились с ног, но он все-таки опередил войска Беоринга на день, а орочьи и вовсе на два. Каким-то десятым чувством Айкавано обнаружил хорошо замаскированный лагерь разведчиков, стоящий всего-то в трех лигах от Бешеного брода. Они, похоже, тоже ждали подхода взбунтовавшихся горцев, и как только те подойдут, должны были отправить послания с какой то птицей. Вечерело. На небе высыпали первые звезды. Лангол, глава группы, стоял в это время в дозоре. Он зорким взглядом осматривал горизонт, ожидая встретить кого угодно: горцев, орков, рыцарей Аст-Ахэ... Но его глаза мало что не полезли на лоб, когда он расслышал явственный перестук копыт по камням и заметил всего в какой-то полумиле к северу от лагеря эльфийского воина. Одного! Эльфийского! Он-то что здесь делает?! Лангол велел разбить лагерь в небольшом распадке, чтобы огонь невозможно было разглядеть ниоткуда, а костер подпитывали только сухими дровами, достать которые по весеннему времени было ой как непросто. Лагерь был в стороне от дороги к Бешеному броду, и его никак не должны были обнаружить, но эльф с двумя заводными конями крупной рысью шел прямо на них. Лангол подал условный сигнал своим спутникам, и те, моментально отбившись от остатков сна, взялись за луки. "Одному с тремя не справиться", - справедливо решил Лангол, натягивая тетиву. На случай, если вдруг где-то еще следят за ними, он приказывал стрелять только тогда, когда воины будут уверены в попадании. То есть шагов с пятидесяти. Лангол сидел у ствола дерева, а двое других прятались за кустами, окружавшими распадок. Их невозможно было увидеть, и потому главным козырем разведчиков должна была стать внезапность. Когда эльф подъехал достаточно близко, Лангол коротко свистнул, и три стрелы сорвались. Хотя нет - две. Айкавано сам не знал, почему был уверен в том, что разведчики засели именно здесь, но разбираться в своих чувствах ему было некогда. Еще только выезжая на линию атаки, он надел шлем (новый, не столь крепкий и красивый, как старый, канувший в болото) и перехватил поудобнее щит. Только в его правой руке было не копье и даже не меч, а сработанный гномами самострел, позволяющий перезаряжать его одной рукой. И как только Моринсул въехал в зону гарантированного поражения, он, не тратя ни мгновения больше, вскинул руку над щитом и выстрелил в кусты на холмике. Восемьдесят пять. Одновременно с этим роккортур применил маневр ухода от стрел: резкий прыжок коня в сторону и вскидывание щита. Болт вошел точно в глаз безмерно удивленному разведчику и вышел бы из затылка, если б не помешала сталь шлема. Он умер мгновенно. Опоздавшие всего на чуть-чуть стрелы лишь вспороли воздух и вонзились в землю за десяток шагов от эльфа. Лангол удивился еще больше: такой прыти от своего противника он не ожидал и прежде всего потому, что никогда не видел, чтобы одновременно три лошади делали не шаг, а именно прыжок вбок. После приземления эльф рванул вперед по пологой дуге, выбрасывая ненужный самострел. Второй залп разведчиков достиг цели, правда, не совсем той: одна стрела вонзилась в круп заводной лошади, а другая со звоном отскочила от щита. Айквано отпустил поводья заводных лошадей и выхватил из ножен Андарут. Он почти распластался на шее коня (Альква в это время отдыхала в заводе) и торопил пятками лошадь, которая и так неслась как вихрь. Лангол и оставшийся в живых разведчик выстрелили в третий раз. Одна из стрел сломалась о щит, другая отлетела от вроде как случайно выставленного лезвия меча. Разведчик понял - дело плохо. Он, конечно, мог сразиться с двумя-тремя горцами или одним рыцарем Аст-Ахэ, но чтобы с такой близи клинком отбивали стрелы, он ни разу не видел. - Сигнал провала! - Прокричал Лангол, и его помощник бросился к клетке с голубями. Успел ли он выпустить черно-синюю птицу с заранее написанным донесением о провале разведки, он не увидел: эльфийская лошадь в два прыжка взлетела на холмик. Лангол ожидал от эльфа всего, что угодно - от броска меча до лихого прыжка сверху. Но Айкавано просто рубанул с седла... перекрестив левую и правую руки. Почти три сотни слоев закалки, мудреный сплав, известный лишь некоторым гномам и эльфам, а также рунные чары на клинке делали его почти неостановимым. Надо отдать должное Ланголу: тот успел заблокировать удар, мало что не срубивший дерево, за которым он стоял. Припав на одно колено от силы взмаха эльфийского меча, Лангол попробовал было достать врага своим клинком, но тот, не останавливаясь, сиганул прямо в распадок. Подковы коня, прыгнувшего с семифутовой высоты, переломили хребет разведчика, успевшего-таки достать из клетки нужного голубя. Восемьдесят шесть. Лангол развернулся и увидел, как его подчиненный валится в костер, вдавливая в огонь и клетку с почтовыми птицами. Эльф, похоже, вообще не собирался останавливаться в этом бою и, вылетев со свободной стороны распадка, ушел на разворот. Это был шанс сбежать, и Лангол им воспользовался. Он вспрыгнул в седло одному из своих коней, стоящему здесь же, в распадке, и послал его в сторону, противоположную той, в которую разворачивался эльф. Не слишком хорошее решение - удирать в предгорья, но иного выхода не было. Айкавано почти что затылком увидел, как последний из разведчиков пытается спастись бегством. Плохо было то, что он единственный остался жив, и допрашивать нужно было именно его. Эльф развернул коня и сильно толкнул того в бока. Скакун заворчал, но не посмел ослушаться хозяина и помчался вслед за отдохнувшим конем разведчика. Моринсул нагнал его почти через милю. Меарская кровь была быстрее крови местных скакунов. Лангол почти с ужасом слышал, как приближаются копыта сумасшедшего эльфа-воителя. Разведчик многое повидал за свои тридцать восемь лет и знал, что так сражаются только безумцы. Когда круп лошади уже был в зоне досягаемости эльфийского клинка, Айкавано, недолго думая, рубанул по нему, перебив лошади и таз, и хребет. Человек почти смешно перелетел через голову умирающего коня и заковырялся в придорожных камнях. Плечо и ногу Лангола пронзила боль - по-видимому, кости не выдержали удара. Над собой разведчик видел темно-синее закатное небо, но никак не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он знал, что распластался, как раздавленная муха на бревне, но уже ничего не мог сделать. Айкавано затормозил взмыленного коня и неспеша вернулся к поверженному противнику. Даже не слезая с седла, Моринсул приставил острие Андарута к груди человека и громко спросил: - Где найти Гэллиана эр'Алхорана, твоего командира? Эти слова он произносил сотни раз, и мало кто из пленников отвечал на вопрос с первого раза. И этот был не исключением: человек что-то прохрипел в ответ на своем наречии. "Скорее всего, ругательное", - решил Моринсул и чуть двинул коня вперед. Стальная подкова остановилась в дюйме от поврежденной руки разведчика. - Где сейчас Гэллиан? - Спросил Айван. - Кто? - Выдавил из себя Лангол. Он говорил, превозмогая боль, но следующий шаг лошади показал ему, что может болеть сильнее сломанных костей. Моринсул особым образом коснулся ногами бедер коня, и тот, нисколько не медля, ударил передним копытом. Вопль зазвучал в скалах криком чудовищной птицы, но его, наверное, никто не услышал. Из раздробленной кисти потекла кровь, но ее было слишком мало, чтобы человек умер от потери алой влаги жизни. Когда шок немного отпустил разведчика, Айкавано ледяным голосом повторил вопрос. - Не знаю! - Выкрикнул Лангол. Он уже не видел ни неба, ни звезд, только алые сполохи боли бесновались перед глазами. Он даже не мог подтянуть левой руки, чтобы зажать ею разбитую правую. - Лжешь! - Крикнул эльф. Следующей жертвой копыта стало колено. От боли Лангол потерял сознание, и Моринсулу пришлось спуститься с коня. В свое время эльф научился не только останавливать свою кровь усилием воли, но и передавать часть своей жизненной энергии тому, кто в ней нуждается. Правда, последний год он использовал этот дар, чтобы не давать невовремя умирать своим пленникам. Ланголу показалось, что он наконец-то ушел в спасительное забытье, переходящее в смерть, но тут его словно обвили сполохи ярого желто-алого огня и возвратили обратно. Увидев, что взгляд разведчика стал немного более осмысленным, Айкавано наклонился к его уху и произнес: - Где сейчас Гэллиан? - Не знаю! - Хрипнул Лангол. Теперь это был крик отчаяния и безысходности. Когда огонь снова вернул его обратно в изуродованное тело, человек с ужасом понял, что между его ног чего-то не хватает. Боль была страшной, но воля эльфа не давала ему умереть. Моринсулу тоже было несладко -подобные пытки отнимали много сил, но они давали свой результат. Он лишь отдаленно чувствовал боль человека и не без удовлетворения замечал, что у эльфов всегда есть спасительный отнорок, способность сбежать в смерть самому. Люди не умели так, и потому выбивать из них сведения было значительно легче. - Где Гэллиан? - Все тем же голосом вопросил Айкавано. И тут Лангол не выдержал. Он больше не мог терпеть, и слова сами сорвались с языка: - Выступление через три дня. Из Каргонда. Через Хогг. "Вот оно!" - воскликнул про себя Моринсул, отпуская сознание человека. Он был уверен, что тот не лгал - не до того ему было, да и к тому же тогда эльф, связанный с пленным, почувствовал бы это. Не желая боле продлевать агонию человека, ответившего на единственный волнующий его вопрос, Моринсул вонзил Андарут прямо в сердце. - Восемьдесят семь, - произнес Айкавано с упоением. Вернувшись в лагерь разведчиков, эльф собрал своих лошадей. Одну из них он решил оставить: с болтом в мягком месте она не выдержит темпа, которым можно добраться от Фреира до Хогга за семь дней. Именно за семь. Три дня у Илльо, главнокомандующего дортонионской армией, уйдет на то, чтобы собрать силы под Каргондом, фамильным замком Беорингов, а еще за четыре они смогут домаршировать до долины Хогг, отягощенные припасами, фурами и метательными машинами. Так что у Айкавано не было в запасе ни одной свободной минуты. Распределив припасы между двумя оставшимися лошадьми, феаноринг пересел на Алькву. Обычных коней, принадлежавших разведчикам, он брать не хотел, как не хотел ничего прибирать за собой. Если кто и увидит следы боя, он будет уже далеко. * * * Все лето и часть осени айкъет'таэро провел в Хитлуме. Постоянно перемещаясь и нигде не задерживаясь более чем на пару дней, он постепенно собрал нужные сведения о приготовлениях к войне Фингона и находящихся под его рукой Хадорингов. Вызнав все, что было возможно, и оставив в важнейших точках страны своих соглядатаев, северянин вернулся на Тол-ин-Гаурхот. В этот раз Саурон принял его радушно и почти весело. И отчасти, как выяснилось, объяснялось это удачным пленением короля Фелагунда и подписанным Беорингом контрактом на служение Владыке Севера. Гэллиан даже не удивился, однажды столкнувшись в коридоре с остриженным, закованным в цепи Инголдо. Ангмарец лишь удовлетворенно кивнул сам себе, в очередной раз убедившись, что не зря ест свой хлеб. Пес в его душе был сыт и доволен. Повелитель Воинов тоже. Он благосклонно выслушал рапорт Черного Волка и даже угостил того одним из лучших вин из своих личных запасов, что говорило о крайней степени расположения. Или о новой ловушке. Но Алхорану было по сути все равно, искренне ли отношение к нему Гортхауэра или это всего лишь тонкая игра. Он сделал свою работу, и сделал с полной отдачей. А уж кинут ему за это сладкую кость или отвесят сапогом в подбрюшье, волку было неважно. Но уж в чем он мог быть абсолютно уверен, так это в преданности Дарна. Оруженосец был по-щенячьи счастлив снова видеть командира и возлюбленного учителя. Юноша едва ли на шею ему не кинулся, сдержало разве что присутствие других рыцарей, а то бы сапоги начал целовать. Юный Иллайни прямо светился и ни на шаг от Алхорана не отходил. А когда увидел свежий шрам на плече, то миловидное, разрумянившееся лицо чуть не свела жестокая судорога, но сын Сов совладал с собой и сдержался. Зато его докладу просто не было цены. От оруженосца Гэллиан узнал и подробности пленения Финрода и Берена, сподвигшего эльфийского короля потащиться на верную гибель, и о самоуправстве сыновей Феанора в Нарготронде, и многое другое. Узнал он также и о том, что новым наместником Дортониона назначен Илльо из рода Белых Лис. Полукровка. Он уже заступил на пост, сменив вернувшегося на Север Велля, и теперь Алхорану предстояло перейти под его командование. Новость не радовала, но и не особенно беспокоила. Выбора у ангмарца все равно не было никакого. Вернувшись в Дортонион, айкъет'таэро отметился в Каргонде, краем глаза пересекся там с Береном и отправился в свою ставку. Его штаб располагался севернее родового замка Беорингов на расстоянии одного дневного перехода. Именно отсюда, из крохотной деревеньки на три дома и тянулась его ловчая сеть, опутавшая своими незримыми, но крайне прочными нитями весь Дортонион, часть Бретиля, а теперь еще и Хитлум. Здесь он провел почти всю зиму, принимая и отсылая донесения и изредка наведываясь с докладом к новому наместнику. В один из таких визитов, а именно в Долгую Ночь, между ними и состоялся первый неприятный разговор. Алхоран появился в фамильной резиденции рода Беора, когда гости уже сидели за столом и вовсю отдавали должное обильному ужину и забористому вину. Гэллиан вошел в трапезную, настежь распахнув тяжелые дверные створы и принеся с собой ощущение лютого холода и промозглого ветра. За стенами замка бушевала метель. Сбросив на руки подоспевшему слуге свой знаменитый темно-серый, подбитый по всей длине волчьим мехом плащ, тысячник Белых Волков коротко поклонился Илльо и занял свое место за пиршественным столом. Но вскоре трапеза ему наскучила и он поднялся на второй этаж, и уже оттуда, с резной балюстрады, ведущей в гостевые покои, наблюдал за развернувшимися событиями. Собственно, появление в зале заморыша-менестреля не произвело на него никакого впечатления, тем более, что парень пару раз забредал и в его лагерь. Пел он, в общем, неплохо, но после дня, проведенного в седле, у айкъет'таэро были желания поважнее, чем приобщаться к горской культуре. Но только заслышав первые слова незамысловатой песни, Гэллиан резко остановился. Мальчик пел о Нолофинвэ. О его поединке с Владыкой и смерти. Но главное - о Нолофинвэ. И в глубине души ангмарца, почти помимо воли, всколыхнулась глухая ненависть, копившаяся все восемь лет рудников и потом, когда он узнал, что объект этой ненависти уже мертв и мстить некому. Горькая, смешанная с кровью, потом и слезами. Разрывающая грудь от невозможности дышать. Ненависть к эльфийскому Королю, движением ресниц обрекшему его на муки. Ненависть к Владыке, лишившему его возмездия смертоносным ударом. Алхоран вцепился в перила так, что вековое сосновое дерево затрещало и едва не треснуло под пальцами. Он стоял, ничего не слыша и не замечая, но тут край воспаленного сознания уловил странные движения Силы. Наверное, не будь он так возбужден, он бы не обратил на мимолетный порыв, похожий на дуновение легкого теплого ветра никакого внимания. Но сейчас он вцепился в эти изменения, как гончая в оленя, пытаясь понять, чем они вызваны. И понял. Беоринг. Дортонионец сидел ни жив, ни мертв. С ним явно творилось что-то странное, хотя внешне он всячески пытался это скрыть и надо сказать, это ему вполне удавалось, учитывая, что половина гостей за столом была изрядно пьяна, включая его самого. А вот источником непонятной метаморфозы горца была та же самая песня... Мальчишка умолк, и наваждение спало, рассыпалось прахом, как будто его никогда и не было. Ангмарец тряхнул головой, отгоняя дурные воспоминания и нелепые догадки, но отметил про себя - поговорить об этом с Илльо. Усталость навалилась с новой силой, и айкъет'таэро вышел из залы, так что о продолжении сцены в виде убийства Береном Фрекарта, он узнал уже утром от самого наместника. Тогда-то он и вспомнил о странных изменениях в поведении Беоринга, о чем и не преминул сообщить. Но в ответ получил взгляд, полный холодного презрения и просьбу не вмешиваться в дела наместника и его людей. Илльо был зол и раздосадован, это было видно, и эта злость вылилась на Алхорана, потому что на Берена она не подействовала. Черный Волк в долгу не остался, и дело едва не дошло до поединка. Плюнув, Гэллиан хлопнул дверью и уехал назад в ставку, откуда почти через три месяца получил приказ о срочном сборе людей и немедленном выдвижении к Каргонду. Объяснилась спешность не только общим сбором войск, но и куда более банальной причиной. Проклятый дортонионец умудрился поднять мятеж, сбежать из-под стражи, а на прощание поджечь собственный замок. Илльо рвал и метал, а ангмарец только криво усмехнулся на новость. Ему было приказано срочно разослать разведчиков в помощь рыщущим по всей округе оркам Болдога. Он разослал, хотя прекрасно понимал всю тщетность подобных поисков. Если уж Берен уходил от его лучших людей четыре года, не имея никакой поддержки среди своих, то теперь-то он точно скроется. И айкъет'таэро крепко подозревал, что появится Беоринг снова в самый неподходящий момент. Так или иначе, а армия "Хэлгор", даже потеряв время и людей, вынуждена была выдвигаться на марше - Повелитель Воинов не любил ждать. Сотня Белых Волков двигалась вместе со всей армией. Гэллиану это не нравилось. Он не привык зависеть от перемещения основных сил и тратить время на перетаскивание обозов. Но спорить с Илльо было бесполезно, в сложившейся ситуации он хотел иметь разведчиков под рукой. Собственно, из-за этого произошла и вторая стычка, когда на подходах к долине Хогг он выслал вперед своих людей и те донесли о поджидающей их армии Беоринга. К тому же почти одновременно с этим со специально обученной голубицей пришло письмо от посланного им навстречу оркам Скулгура небольшого отряда. И письмо это содержало ровно одно слово: "Провал!". Грязно выругавшись, ангмарец зашвырнул ни в чем не повинный клочок пергамента далеко в кусты и еще долго отводил душу, охаживая хлыстом невовремя подвернувшихся под руку орков. Наконец, немного успокоившись, он отправился на доклад к Илльо. Лис встретил его все с той же холодностью. - Я настаиваю на том, чтобы мои люди не участвовали в битве. Это нелепо. Моя сотня ничто против пяти тысяч. А потеря каждого человека равносильна потери двадцати обычных ратников, - стараясь говорить как можно более ровно, пытался увещевать наместника айкъет'таэро. Илльо смерил ангмарца презрительным взглядом. - Не заставляй меня думать, что ты испугался жалкой кучки мятежников. Я всегда был о тебе более высокого мнения, тайро. - Последнее слово Илльо выплюнул, как оскорбление, давая понять, что называть бывшего каторжника братом его заставляет только долг перед Учителем и Его безграничная любовь. - Что изменит моя храбрость, если мои люди бессмысленно сложат головы на мечах и копьях этих выродков? Ты объяснишь Повелителю, что пожертвовал его разведчиками ради собственной блажи? - Алхоран начинал злиться, высокомерие полукровки выводило его из себя. Хорошо еще их не слышали другие командиры, иначе после таких слов Черному Волку было бы не сносить головы. - Попридержи язык! - вскипел Илльо. - Я не намерен терпеть оскорбления от подобных тебе ... - он вовремя замолчал, но Гэллиан и так понял недосказанное, и это взбесило его окончательно. - Ну, говори, что собирался! - зашипел он, подаваясь вперед. - А, коли кишка тонка, так и вовсе закрой рот, полукровка! Рука Лиса метнулась к мечу, но он все же сдержался. Устраивать резню накануне битвы было глупо, поэтому он отвернулся и ровно, словно бы обращался к пустому месту, произнес. - Ты заплатишь мне за эти слова, пес. После того, как я раздавлю Беоринга, мой клинок вырежет твой поганый язык. А теперь отправляйся к оркам. Ты и твои люди будете конвоировать орудийщиков. И... - он выдержал паузу. - Если я увижу, что хоть один из вас покинул поле боя, я повешу всех. Убирайся. Гэллиан только сплюнул под ноги и ушел. Разговаривать с сыном приблудной эльфийки было выше его сил. С каким удовольствием он бы порвал заносчивому выродку горло! Что ж, как тому угодно. После битвы он научит его быть более почтительным. Волк усмехнулся, и проходящий мимо паренек-обозник шарахнулся в страхе. На следующее утро они шли с Болдогом стремя в стремя. Гнедой жеребец айкъет'таэро надменно косил глазом на оркского мерина. Сам Балорх был крайне возбужден: побег Беоринга развязал ему руки, и теперь орк жаждал вражьей крови ничуть не меньше своих волков. Он постоянно потирал лапищи и отпускал сальные шутки. А когда узнал о вчерашнем споре Алхорана с Илльо, развеселился еще пуще. - Погляжу я, как ты этого петуха ряженого на раз-два разделаешь, - Ррзглагольствовал орк. - Хотя мечник он знатный. Но есть у него одна слабина. Если к нему... - Не увидишь, - резко оборвал его айкъет'таэро. Он пристально вглядывался в одну точку на горизонте, туда, где за рекой притаилось войско Берена. Но, поглядев в лицо старому приятелю, Болдог понял, что видит ангмарец совсем не то. - Что ты...? - начал было орк и осекся. - Я сказал, ты этого не увидишь. И я не увижу. Потому что завтра поединка не будет. Один из нас и вовсе не доживет до рассвета, Балорх. - Алхоран говорил без всякого выражения, словно констатируя непреложный факт. И от этого тихого, спокойного голоса обычно не подверженного суевериям Болдога пробрал озноб. Старый орк был одним из немногих, кто знал о даре Черного Волка видеть дальше, чем обычные люди. Он нечасто становился свидетелем подобного действа, но по опыту знал, что человек не ошибается. - Эй! - орк потряс тысячника за плечо, выводя того из транса. - Что ты имел в виду, говоря "один из нас"? Ты имел в виду себя или Илльо? Гэллиан прикрыл глаза и странно улыбнулся. - Я сказал то, что сказал, Балорх. А теперь хватит болтать, у нас сегодня много работы. Ангмарец тронул коня, казалось бы, потеряв к инциденту всякий интерес. Он не заметил, что слышавший весь разговор Дарн побелел как полотно и расширенными глазами смотрел ему в спину. Иллайни-то совершенно отчетливо понял смысл сказанной учителем фразы, но от этого она ему не понравилась еще больше, нежели Болдогу. К середине дня ушей Гэллиана достигла новость о том, что отряд орков, посланный берегом Рерира через долину Фойн попал под обвал. Естественно, это оказалось делом рук лазутчиков Беоринга. Илльо ходил мрачнее тучи и вполголоса ворчал, в который раз проклиная непомерную тупость орков. Но, так или иначе, для того, чтобы выйти к Тол-ин-Гаурхоту, Сауроновским войскам Дортониона нужно было преодолеть последнюю скальную гряду, и в ней оставался только один проход, способный пропустить пятнадцатитысячную армию. И этот проход перекрыл Беоринг. Гэллиан, как айкъет'таэро, присутствовал на военном совете, но не услышал от Илльо ничего нового - кроме того, что стоит переть, переть и еще раз переть вперед, поскольку на их стороне троекратный перевес в живой силе. Правда, половина этой самой силы была набрана из горцев, служащих Саурону из страха за свои плененные семьи, так что основную работу придется делать рыцарятам из Аст-Ахэ и оркам. А люди будут затыкать дыры в строях. Алхоран молчал по поводу того, что такое ведение боя, мягко говоря, ненадежно. Да и зачем ему лишний раз раскрывать рот? У армии "Хэлгор" есть Илльо - пусть он и думает. Ночью в лагере был какой-то шум и драка, а наутро Гэллиан узнал, что это, оказывается, артиллеристы сцепились с орками из-за парня, в котором орки Болдога признали лазутчика. "Хорошая армия, ничего не скажешь! Интересно, а задницы они себе подтирать тоже сами не научились?" - усмехнулся про себя Алхоран и пошел выводить свою сотню на позицию. Она, несмотря на желания Илльо, расположилась там, где и положено быть разведчикам во время боя - в тылу. Первыми шли артиллеристы-горцы и рыцари Аст-Ахэ, сменившие для боя конный клин на пешую черепаху. За ними шумной ватагой располагалась орочья пехота Гаутрунга. В спины этой пехоте упирали мечи и копья отряды дортонионцев, за которыми стояли волчьи всадники Болдога - чтоб людишки не разбежались. А уж за Болдогом на некотором отдалении стоял резерв в виде полуконных-полупеших разведчиков и четырех сотен лучников, набранных все из тех же горцев. Одним словом, ненадежный тыл. Гэллиан бы на месте Илльо не пускал в первую атаку цвет войска, а дал бы напиться крови орочьим ятаганам, но в том то и была проблема - он не на месте Илльо, а на своем собственном. И все, что он мог сделать, это разослать наблюдателей на окрестные высоты, чтобы они своевременно докладывали ему о событиях на поле боя. Протрубили рога, и авангард не спеша начал выдвигаться в устье долины. Скоро прибежал первый разведчик: Илльо добрался до ближайшей преграды - засеки, установленной Беорингом у входа в долину - разбил ее и отбросил горцев на запад. Впрочем, скоро положение изменилось: рыцари попали под обстрел летучих стрелков Берена, что последние полгода изводили всю округу, и понесли некоторые потери. Третий явившийся с докладом обрисовал и вовсе странную картину: неожиданно отряд горцев с женщинами и детьми (разведчик был трезв как стеклышко, но у него самого глаза на лоб лезли) атаковал холм, на котором стояли метательные машины, и ухитрился отбить артиллеристов, а также испортить половину механических устройств. Илльо, естественно, не смог простить обиды горцу и повел своих в атаку. Битва шла уже четыре часа. Запасные полки потихоньку продвигались вперед, чтобы в случае чего успеть на подмогу. Но тут вдруг из долины повалил густой черный дым. Он окутал окрестные скалы и столбом ввинчивался в небо. Запыхавшийся наблюдатель явился через некоторое время и доложил: Илльо пал. Его убил Берен в честном поединке. Рыцари Аст-Ахэ ступили на вереск, пропитанный тем самым земляным маслом, из которого в Друне стоят целые озера. Вереск, разумеется, подожгли, и цвет армии "Хэлгор" загнулся, обуглился и покрылся копотью. Услышав подобную новость, державшийся за левым плечом командира Дарн весь аж позеленел и рванул поводья, намереваясь прорваться к реке. В знамени Совы у него служили два старших брата. - Куда?!! - Ледяным голосом рявкнул айкъет'таэро. - А ну назад! Это всех касается! Никто не ввяжется в бой без моего приказа, даже, если вашу мать прикончат у вас на глазах, ясно?! Иллайни, понурившись, вернулся на свое место. От ярости и горя у парня дрожал подбородок, но поднять глаза на Алхорана он так и не посмел. Гэллиан мысленно выдохнул. Ему только разброда в собственных рядах сейчас не хватало для полного счастья. Илльо, конечно, был идиот, да упокоит Тьма его душу, но все же весть о его гибели была крайне неприятной. И теперь тысячник Белых Волков колебался. Конечно, рыцари - это грозная сила, но помимо них есть еще и орочья пехота. Если Беоринг перемелет и ее, то можно будет с чистой совестью уносить ноги. Или не с чистой, вот в чем вопрос. Так или иначе, но командиру разведчиков оставалось только ждать новых донесений. Но получить последние сведения ему не дали. Неожиданно отряд горцев, что вроде как должны были сражаться за них, развернулся и ударил по хоть и страшным, но уступающим в количестве людям волчьим всадникам. И тогда Алхоран скомандовал атаку. Горцы прорывались с левого фланга, обходя кидающихся на них волков и орков, твердо решив зайти им в тыл. Это означало бы потерю всех волчьих всадников и полный разгром. Гэллиан допустить этого не мог и повел своих заткнуть брешь в обороне. Первыми на место свары подоспели, разумеется, конники во главе с самим Алхораном. Выпустив в спины дортонионцам залп стрел, всадники врубились в их неровные ряды, оттесняя озверевших горцев от не ожидавших атаки и оттого малость растерявшихся орков. К тому же Гэллиан нигде не видел самого Болдога. "Гнида Балорх!" - ругнулся ангмарец, отбивая очередной не слишком умелый удар дортонионца. Его стрелки заняли позиции на окрестных высотах и теперь поливали прущих горцев градом стрел. Правда, долго удерживать лавину разъяренных, жаждущих крови беорингов полусотня все равно не могла, так что скоро разведчикам пришлось отбросить уже бесполезные луки и взяться за мечи. Черный Волк кое-как пробился к одному из орочьих десятников и заорал тому прямо в ухо: "Не спать, ублюдки!!! Разворачивайтесь! Спускайте гауров, сукины дети!" Орк только испуганно хрюкнул в ответ, но тут же заорал на своем ломаном наречии соответствующий приказ. Вид забрызганного кровью, озверевшего ангмарца на него явно подействовал. К тому же Алхоран, как обычно, и не подумал надевать шлем, ограничившись только стальным, вороненым обручем. По этой отличительной черте его знала, должно быть, вся армия "Хэлгор". Многие рыцари еще и потому считали Черного Волка психом, что, стервенея, он становился опаснее бешеного гаура. И находиться рядом с таким берсерком было поистине небезопасно для всех. Дождавшись, пока орки, наконец, сообразили, что нужно делать, айкъет'таэро приказал своим отступить. Выпущенные гауры волной накрыли передние ряды дортонионцев и не успевших отойти орков, да и кое-кого из разведчиков. Но на какое-то время горцы откатились назад, что позволило Белым Волкам отойти за спины орков и перегруппироваться. В этой стычке они потеряли почти треть убитыми и ранеными, уже не способными вернуться в бой. Орки опомнились и теперь уже и сами рвались в свару вслед за своими гаурами, но вот иной подмоги, похоже, ждать было неоткуда. Проклятый Илльо! Проклятый Берен! Проклятый Болдог! Алхоран готов был придушить двоих последних голыми руками. Но отступать уже было поздно, поэтому он приказал пехоте держаться позади, а свою почти не потрепанную, хоть и немногочисленную конницу повел в атаку. Он должен удержать беорингов, иначе это конец. Морн влетел в груду человеческих и орочьих тел, которую уже невозможно было назвать даже подобием строя. Это была бойня, грубая и беспощадная. Вовсю орудуя мечом, айкъет'таэро расшвыривал дортонионцев, тесня их конем, пока какой-то особо ретивый или просто обезумевший ратник не подкатился тому под брюхо и не всадил свою скату21 в пах животному по самую рукоять. Конь вздыбился и тут же опустил копыта на врага, раздробив тому лицо и весь череп, но это было последнее, что успел сделать гнедой жеребец. Издав хриплое ржание, конь завалился набок, а вместе с ним и всадник. Правда, Гэллиан успел-таки освободить ноги из стремян, поэтому в падении перекатился и вскочил на ноги. Но изрядного преимущества это его лишило. Теперь на него наседали со всех сторон, и только ярость вкупе с отточенными приемами не давали попасть под чей-то клинок. Где-то рядом что-то отчаянно кричал Дарн, но слов ангмарец не разобрал, потому что шум крови в ушах и животное бешенство окончательно подавили в нем человека. С хриплым рычанием он кинулся на ближайшего дортонионца, одним ударом срубив тому голову и половину плеча, и тут же с разворота достал второго. Потом третьего, еще и еще. Но тут на его пути попался явный умелец, успевший поймать и заблокировать страшный рубящий удар ангмарца, для скорости перехватившего свой полуторник в обратный хват. На какую-то долю мгновения корпус северянина оказался открыт и этим тут же воспользовался еще один горец. Его топор с хрустом вошел в левый бок Черного Волка чуть пониже ребер, разрубая и прошитую стальными пластинами куртку, и тонкого плетения кольчугу, и, добравшись до мягкой податливой плоти, жадно чавкая, пошел вниз. В уши ударил полный отчаяния мальчишеский крик: "Иймэээээээээ!!!"22 Северянин хрипло, со свистом, выдохнул и левой рукой перехватил черенок топора, одновременно разворачиваясь и срубая обоих противников. Дальше он уже почти ничего не видел. Пошатнувшись, айкъет'таэро начал заваливаться назад, тщетно пытаясь зажать расползающуюся под пальцами рану, но тут сзади его подхватили сильные, крепкие руки, и голос Дарна в ухо выдохнул: "Держись, тарно! Я сейчас!" Подоспели еще двое Белых Волков и, окружив раненого командира, кое-как смогли вынести его из сечи. Алхоран с трудом воспринимал окружающее, потому что горлом шла кровь, а перед глазами все мутилось. Он понял только, что его тащат куда-то в сторону от все еще продолжающегося сражения. Рядом заржали кони, чьи-то руки подняли его в седло, от резкой боли он едва не потерял сознания. - Увози его. Мы прикроем ваш отход. - Это вроде бы Т'хэл, один из его антаров. - Сколько наших осталось? - выдавил из себя айкъет'таэро. - Чуть больше дюжины, кхэнно23. Дортонионцы прорвались и теперь режут оставшихся орочьих выблядков. Мы проиграли. - Отходите через Фойн. Кто доберется до Волчьего Острова, пусть... - он не договорил, закашлялся и начал заваливаться набок, но Иллайни, а может, и кто другой, успел подхватить его и выпрямить в седле. - Не разговаривай, тайро. Мы все сделаем. - Почти нежно отозвался Т'хэл. Сын Сов уже был на лошади позади Черного Волка и, осторожно привалив его к себе, устраивал поудобнее. Руки юноши сжали поводья, он кивнул антару и дал коню шпор. Айкъет'таэро издал протяжный стон, его голова свесилась на плечо оруженосца. На какое-то время ангмарец потерял связь с действительностью. - Идиот! - Крикнул Болдог, издали наблюдавший за тем, как Берен пригвождает его главнокомандующего к земле. С самого начала боя Балорх оставил своих на одного из тысячников, а сам в это время забрался повыше и наблюдал за ходом сражения. Ему не давали покоя слова, произнесенные Алхораном. Орк знал, что разведчик обладает даром предсказывать некоторые события и при этом никогда не ошибаться. К сожалению, дар проявлялся случайно и толку в войне от него было немного, но если Гэллиан произносил слова пророчества, к ним надо было прислушаться. Вот и теперь, когда Илльо подавился мечом Беоринга, Болдог отослал адъютанта проверить, как там себя чувствует Алхоран. Вернувшийся орк с самострелом сказал, что сотня разведчиков пока стоит и не спешит ввязываться в бой. "Что же делать? - думал орк, перебирая толстые вожжи. - Илльо мертв, значит, пророчество Гэллиана исполнено. С другой стороны, если пророчество касалось не Илльо и Алхорана, а Алхорана и его, Болдога, то случиться может все, что угодно. Черный Волк не высунется в бой, пока совсем не припрет, а я желаю достать этого Беоринга во что бы то ни стало! А здесь такой хороший наблюдательный пост... он наверняка придет сюда, чтобы оглядеть дела рук своих. Вот тут то его и зарубим! Но нужны гарантии. А гарантию может дать только Гэллиан со своими предсказаниями. Для этого его, правда, придется убить, но если сражение проиграно, этого никто не узнает". - Гархаш! - Подозвал Болдог своего связного. - Найди пешую сотню Бракхи и передай ему приказ: если Белые Волки соберутся уходить - прикончить их. Всех до единого! Они предатели, а их командир может представлять для меня непосредственную угрозу! - Гаарх!24 - выпалил младший орк и, ударив себя кулаком в грудь, убежал исполнять приказ командира. - Держись, тарно! - В который уже раз проговорил Дарн, стаскивая полубесчувственного айкъет'таэро с взмыленного коня. Гэллиан надрывно застонал, повиснув на руках оруженосца. Ноги не держали, он исходил кровью, пропитавшей уже всю штанину и стекающей в сапог. Иллайни осторожно привалил его к ближайшему дереву и принялся разрывать свой и без того изрядно покромсанный плащ на повязки. При этом сын Сов тревожно всматривался в белое, как мел, лицо Алхорана, боясь, что тот совсем потеряет сознание. Поэтому он постоянно что-нибудь говорил, не давая раненому окончательно провалиться в беспямятство. Возможно, поэтому, а, может, из-за чрезмерного волнения и перенапряжения, верный оруженосец и не услышал, как за его спиной раздались чьи-то тяжелые, неровные шаги, а потом чья-то рука потянула завод самострела. Дарн дернулся и резко распахнул уже не видящие глаза. - Тар... - еще успели пропештать побелевшие губы, и парень завалился на айкъет'таэро. Из затылка торчала короткая тупорылая стрела. От резкой боли ангмарец открыл глаза, ему на руки упало бездыханное тело. Дарн был мертв, а в десяти шагах стояли, криво ухмыляясь, четверо орков Болдога. Превозмогая слабость, северянин потянул из поясных ножен оруженосца короткий метательный нож, одновременно укладывая парня на траву. Нож воткнулся точно в правый глаз стрелка, мгновенно подавив насмешливое похрюкивание. Орки не ожидали подобного поворота событий. Айкъет'таэро нашарил валяющийся рядом меч и, пошатываясь и давясь кровью, с трудом поднялся. - Что, в штаны наложили, мрази? - прошипел он. На его лице появился так хорошо знакомый волчий оскал... Айкавано не хватило всего нескольких часов, чтобы прибыть к долине Хогг вовремя. Он мчался на запад, загоняя лошадей, но все равно не смог преодолеть почти весь Дортонион за полную неделю. Постоянные петляния, спуски и подъемы раздражали феаноринга сверх всякой меры. Его конь не выдержал гонки со временем и пал в одном дневном переходе от долины. Там же остались почти все его припасы. Альква, не в последнюю очередь благодаря своей крови, смогла донести всадника до места. Уже издали Айкавано понял, что опоздал - из долины вырывались клубы черного едкого дыма, словно кто-то сжег там целый пруд земляного масла. А может, так оно и было? Айкавано проклинал себя за ночной отдых, за те четыре часа, когда он и Альква переводили дух до рассвета и пытались собраться с силами перед последним броском. И опоздали! Когда Альква вылетела из-за последнего холма, в долине уже вовсю шел бой, а из ее восточного входа выбежала большая группа орков и принялась улепетывать куда-то на юг. Айкавано понял, что должен следовать за ними. Он почти год мечтал о том, чтобы найти этого проклятого Гэллиана, последние семь дней он видел перед собой только дорогу и его лицо. Поэтому он ТОЧНО ЗНАЛ, что, последовав за орками, он найдет своего кровного врага. И отомстит! Если говорить по чести, то Моринсул смертельно устал. Семь дней почти без сна и нормального отдыха могут сломить даже эльфа. Но у него была одна цель, и он стремился к ней всей душой. Теперь он понимал своих лордов лучше, чем когда только следовал за ними. Ненависть дает сил на последний, самый долгий и отчаянный бросок, когда до цели остается каких-то десять шагов, но пройти их ты уже не в состоянии. Она позволяет достичь ее любыми способами. Айкавано не знал, сколько времени он преследовал орков, но догнал он их на зеленовато-серой от прошлогодней травы поляне, где они ухитрились сцепиться не то с дортонионцами, не то со своими же. Судя по одежде и умению передвигаться, это были те самые разведчики, которые служили Черному Волку. Вот лакомая добыча! Жаль, что орки все веселье портят. Моринсул с разгону влетел в тыл оркам, слишком занятым избиением своих соратников. Андарут засверкал, разбрасывая вокруг брызги темной крови и отрубленные конечности. Нолдо не сбавлял ходу и через мгновенье выскочил на открытое место. Айкавано снял голову с подвернувшегося под горячую руку орка и огляделся: Гэллиана нигде не было. Ни среди двух десятков разведчиков, ни среди наседающих на них трех десятков орков. Он хотел было послать Алькву дальше, как вдруг с ветки ближайшего дерева на него прыгнул очередной разведчик. Эльф инстинктивно вскинул меч вверх, и человек буквально насадился на его оружие, но все-таки сумел рубануть своим мечом. Лезвие людского клинка процарапало наплечник и соскользнуло на руку эльфа. Восемьдесят восемь. Что было дальше, человек увидеть уже не сумел, зато Айкавано почти с досадой почувствовал, как его щит падает на землю с перерубленными ремнями. "Проклятье!" - то ли про себя, то ли вслух выругался эльф. Но сделать уже ничего было нельзя, а в бою щит не починишь. Моринсул хотел было угостить и так мертвого человека мечом, но тут неожиданно сквозь шум боя расслышал слова: - Что, в штаны наложили, мрази? Этот голос он узнал бы из тысячи! Он мечтал услышать его почти год, а теперь он звучал где-то совсем рядом. Айкавано забыл про щит, сорвался с места и помчался на голос. ... Орки зашлись хриплым смехом и обнажили ятаганы. Они не собирались просто так класть свои жалкие жизни и планировали напасть все сразу - одновременно три клинка и так отбить трудно, а раненному так и вовсе немыслимо. Алхоран поднял меч, твердо намереваясь прихватить с собой одну из этих жизней, как вдруг на поляну обрушился крик: - Гэллиан!!! А в следующий миг из-за деревьев вылетел эльф в сверкающих доспехах и на белой лошади. Трое орков обернулись как по команде, однако что-то увидеть смогли только двое: полуторный меч сверкающим полукружьем вспорол грудину и шею самому крайнему. Двое кинулись на эльфа с ятаганами, но воин ловко поставил кобылу на дыбы, заставляя ее остановиться на месте, и отбил вороненые клинки. Эльф спрыгнул с седла и показал оркам, что значит фехтование. Он крутил свой меч словно тростинку, рубил и колол в самых неожиданных позах и местах. Его совершенно не заботило то, что один противник зашел ему за спину - он "обслуживал" двоих одновременно и теснил обоих. Наконец немного выдохшийся орк посмотрел в глаза эльфу. Это были глаза безумца, в которых не читалось ничего, кроме ненависти и желания убивать. Орк промедлили с блоком, и оружие эльфа отсекло ему сначала руку, а потом и голову. Третий атаковал внезапно и безмерно удивился, когда вроде как неспеша развернувшийся эльф поймал лезвие ятагана латной перчаткой. Просто поймал и сжал, словно тисками. А потом так же размеренно вышагнул вперед и прорубил тело последнего орка от плеча и до пояса. Алхоран слегка очумело наблюдал, как невесть откуда взявшийся эльфийскй воин рубит в капусту орочье быдло. Северянин не сомневался, что после орков неизвестный эльф примется за него, но бежать он все равно не мог, да и не собирался. Перед глазами плыло и жутко хотелось пить. А еще лучше привалиться спиной хоть к чему-нибудь и сползти на землю. Левой рукой айкъет'таэро зажимал рану на боку, но любое движение все равно причиняло невыносимую боль. Он молил Тьму только о том, чтобы не выронить меч. Наконец орки отправились в породившую их преисподнюю, а эльф повернул голову в его сторону, явно намереваясь продолжить начатое. Ангмарец поднял меч. Эльф медленно направился в его сторону. - Что, сучий выблядок, не узнаешь?! - эльф не говорил, а орал на весь лес. Гэллиан никак не отреагировал на столь яркие эмоции. Он вообще сейчас не думал над тем, кто еще пришел по его душу. Но все же что-то знакомое было в этом эльфе. Что-то пока неуловимое, но знакомое. Все еще сжимая в руке орочий ятаган, эльф сорвал с головы шлем и бросил его под ноги. Вот тут до Алхорана дошло, кто так бурно приветствует встречу. Если бы он мог, то от души расхохотался, но идущая горлом кровь мешала, поэтому он только ухмыльнулся. - Аааа... Айкавано Моринсул... давно не виделись, нолдо... никак пришел вернуть должок?.. - Он попытался отсалютовать мечом, но поднять клинок на уровень лица не вышло, так что приветсвие получилось довольно жалкое. - Убить тебя! - рявкнул Айван и, в два прыжка покрыв расстояние до противника, обрушил на того Андарут. Гэллиан кое-как заблокировал удар, но тут на его левое плечо обрушился ятаган. И когда только нолдо успел перехватить его за рукоять? Наплечник выдержал, хоть и погнулся, а вот рука отнялась. Пытаясь сделать хоть что-то, Алхоран отмахнулся мечом, уже не думая о защите и... попал в цель. Вялый удар человека Айкавано блокировать не собирался, но тот неожиданно далеко выбросил руку, и эльфу пришлось отстраниться. Тем не менее, острие меча обожгло Моринсулу переносицу. Нолдо взъярился. Он и так был на пределе, а сейчас и вовсе закипел. Параллельным ударом обоих клинков он выбил полуторник из ослабевшей руки Гэллиана, а потом отбросил свои мечи и ударил противника кулаком в лицо. Потом еще и еще раз. Закрываться было уже бесполезно, к тому же в глазах окончательно помутилось. Ангмарец сначала отшатнулся назад, а потом и вовсе рухнул на колени, выблевывая вместе с кровью остатки внутренностей. Нанося неизвестно какой по счету удар, Айкавано подумал, что ангмарец легко отделается, если умрет сейчас. Эльфу страшно расхотелось убивать своего противника, по крайней мере здесь и сейчас. Потому шквал ударов резко прекратился. У эльфа созрел план, и он не без злорадства рассказал о нем человеку, то ли еще понимающему, что к чему, то ли уже потерявшему сознание: - Сейчас мы уедем, а потом ты ответишь мне за все! За всех тех, которых я убил, пытаясь добраться до тебя, сволочь! После этих слов он неожиданно резко взял Гэллиана на руки и перекинул его через спину Альквы. Потом Айван подобрал Андарут, сам сел в седло и погнал свою верную кобылу куда-то на юго-восток к белеющим вдали пикам Криссаэгрима. Северянину было уже все равно, что там собирается делать Айкавано. Шум крови в ушах заглушал все прочие звуки, все тело разрывала боль, а, когда эльф резко поднял его на руки, сознание, наконец, помутилось окончательно, и человек провалился в спасительное забытье. Когда эльф выбрался из-под полога леса, в котором свои же убивали своих, он почувствовал, что его бесценный груз сейчас испустит дух. Только теперь Айван разглядел рану на боку человека, нанесенную, по-видимому, топором. Это было скверно, так как раненый уже потерял много крови, а в ране, скорее всего, остались поврежденные звенья кольчуги. - Не дам я тебе подохнуть! Не сейчас и не так быстро! - сказал эльф и, сняв латницы и перчатки, наложил руки на тело человека. Альква почувствовала важность момента и остановилась. Айкавано переливал те немногие силы, что у него остались, в своего злейшего врага. Пламя Эру горит во всех, даже в тех, кто служит Морготу. И если воззвать к нему соответствующе, оно подскажет, каким должно быть тело, заключившее его в себе. Айван только отдавал силы, а уж механизм, заложенный Творцом в своих детей, делал свою привычную работу. Сознание Алхорана плавало в какой-то зыбкой пустоте, то вспыхивая и расцветая яркими всполохами жгучей боли, то проваливаясь в бесконечную пропасть забвения. Гэллиан уже не понимал, жив он еще или нет, да и ему было безразлично, лишь бы кончилась эта пытка. Но тут сквозь призрачную пелену пробился слабый лучик света. Свет дарил тепло и утишал рвущую на части боль. И человек инстинктивно потянулся к нему, яростно желая хоть как-то унять бесконечную муку. Свет стал ярче, даже яростнее, но он не слепил, а, наоборот, словно бы очищал сознание. Свет был ласковым, как материнская рука, и твердым, как непререкаемая воля пославшего его. Черты северянина постепенно разгладились, дыхание выровнялось. Ангмарец застонал и погрузился в глубокий, спокойный сон. Через какое-то время Моринсул почувствовал, что теряет сознание. Слишком много сил он передал этому Черному Волку! С досады он стукнул того локтем в спину и послал Алькву вперед. Там на опушке какой-то рощицы под северным склоном скалы виднелась старая обветшавшая хижина. Добравшись до нее, эльф стащил Гэллиана с лошади, распахнул ногой дверь и вволок туда человека. Перед глазами Айкавано все плыло, но до того как провалиться в заслуженный полноценный сон, он втащил ангмарца на лавку и крепко примотал к ней веревкой, невесть как оставшейся у него за поясом. На счастье, их не нашли. Ни через час, ни следующим утром. Когда Айкавано открыл глаза, перед ними все плыло, как после хорошей попойки. Болели не только глаза, но и все тело. Он и раньше спал в доспехах, но вот посреди дома делал это впервые. Оказалось, что Моринсул не дополз до тюфяка всего четыре шага. "Наверное, охотник вовремя смылся отсюда перед началом битвы", - решил нолдо, оглядывая хижину. Все вещи были в относительном порядке, и на них еще не скопилось достаточно пыли. По стенам висели какие-то пучки трав, пара черепов не то волка, не то собаки и небольшой подвесной шкафчик. Эльф открыл его дверцу и обнаружил там некоторые лекарские снадобья. Только сейчас он перевел взгляд на своего пленника. Жив ли он? Моринсул быстро присел у его головы и прощупал жилу на шее. Вроде жив, хотя сердце бьется слабо. Тут же у нолдо появился еще один план: "Не зря же судьба довела меня до встречи со своим врагом, - думал Айкавано. - Может, его жизнь еще понадобится? Он ведь кладезь информации обо всей Дортонионской разведке. Если расспросить его умело и со знанием дела, эльфы избавятся от сотен наблюдающих за ними глаз. Так почему бы не доставить этого Гэллиана в Амон Химринг или даже в Тин Сорон, раз уж не убил его сразу? Так и поступим. Только надо бы не угробить его раньше времени. Эх, ну почему же я не лекарь! Ладно, сделаю, что возможно". Айван внимательно осмотрел пленника и пришел к выводу, что самой страшной была рана на его боку. Остальные в худшем случае могли оказаться переломами. Чары, наложенные эльфом вчера, уже ослабевали, и хоть рана начала затягиваться, пройдет немалый срок, прежде чем пленника можно будет перевозить. "Надо бы по-простому зашить рану", - решил Айкавано. Он осмотрел все оставленные охотником пожитки и возблагодарил Эру за то, что среди лекарских принадлежностей в отдельной деревянной трубочке лежала кривая иголка и моток прочных ниток. Перед тем, как начать операцию, эльф снял-таки с себя уже начавшие надоедать доспехи и блажено потянулся. Затем он сходил к ближайшему ручью с ведром, обнаруженным здесь же, и поставил его на очаг. Разжечь огонь было непросто, но скоро в кривой печке заполыхал огонек. Вода через некоторое время закипела, и эльф принялся развязывать и раздевать бесчувственного пленника. Если б не кольчуга, так некстати пропустившая удар, снять вещи с Черного Волка при помощи кинжала было бы минутным делом. Но пока Айкавано осторожно попытался стянуть с него броню, рана успела открыться, и жизнь ценного пленника вновь оказалась под вопросом. Наконец, избавив Гэллиана от вещей, Моринсул промыл его рану, извлек из нее разбитые кольчужные звенья и довольно умело смог зашить ее. Дальше он разорвал плащ Алхорана на повязки, прокипятил их для верности и перевязал разрубленный топором бок. В довершение к этому он возложил руки на рану и снова поделился с человеком своей восстановленной после сна жизненной силой. На этот раз она вливалась в Гэллиана не так ровно, как вчера, а толчками. Словно он сопротивлялся самому процессу его лечения и хотел умереть. "Ничего! У меня не помрешь!" - ухмыльнулся Айкавано и усилил напор силы. Наконец рана вроде как затянулась, и эльф устало сел спиной к стене. Правильно ли он поступает, выхаживая пленника? Может, его стоит убить? Это будет и проще, и милосерднее по отношению к нему, Айвану. А то еще выяснится, что Волк ничего не знает и, получается, зря он за ним столько гонялся?! Эльф опять начал заводиться, как вдруг заметил, что пленник двигается. У человека был жар, он не метался только потому, что от слабости едва мог шевелиться. Но на отрывистое движение конечностями его хватало. Дыхание было прерывистым, губы пересохли и покрылись рваной окровавленной коркой. С них то и дело срывался тихий, протяжный стон. А еще человек бредил, едва слышно шепча что-то на родном языке. "Ланэ... файэ мэи... мэй иэ'орэйнэ...йалла энгъе'тэи ланэ?.."25 Ах'энн! Проклятый язык! Переделанный Квенья! Нолдор терпеть не могли это черное наречие, и Моринсулу стоило больших усилий не двинуть раненому кулаком, чтобы тот не осквернял его слух подобным образом. Вместо этого эльф ударил по стене. В подобном бреду прошло четыре дня. Гэллиан спал, стонал, метался, его мучил то жар, то озноб. Айкавано приходилось по нескольку раз в день применять на нем свои немногочисленные лекарские таланты, а после очередного перелива силы эльф чувствовал себя не лучше своего пленника. Один раз Айван чуть не прирезал человека кинжалом, но в последний момент воткнул его в лавку рядом с головой пленника. Он не мог дать Алхорану умереть, так как иначе получилось бы, что все, что он делал последний год, было напрасно. Но не давать ему умереть было весьма непросто. По всем признакам ему должно было становиться лучше, так как рана затягивалась и даже после окончания действия чар не раскрывалась, если ее не слишком трогать, но Черный Волк упорно не приходил в себя. Он сквозь полубред-полусон что-то говорил на ах'энне, но Моринсул не понимал ни слова, да и не хотел понимать. Когда Гэллиан разговаривал, эльф обычно покидал хижину и занимался нехитрым хозяйством: ходил за водой, рубил дрова (в закромах у охотника обнаружился небольшой ржавый топор, который Моринсул отчистил до блеска и заточил) или объезжал свои "владения", выискивая целебные травы или проверяя силки. Пищи было в обрез, и потому Айкавано вынужден был заняться охотой, благо в этих местах всегда жило мало людей, а дичи было предостаточно. За те четыре с небольшим дня, которые эльф и человек провели в хижине, к ней больше никто не выходил. Один раз Айкавано, объезжавший окрестности на Алькве, издали увидел четверых вооруженных людей, идущих куда-то на юг. Сначала он хотел было напасть на них, поскольку у воинов должны были быть с собой припасы и какие-нибудь лекарские принадлежности, но потом вдруг раздумал. Во-первых, он был без доспехов, и надеяться можно было только на собственную ловкость, да и навыки фехтования задоспешенного всадника отличаются от навыков следопыта или разведчика. А во-вторых, он не знал, за кого воюют эти люди, и почему-то боялся ошибиться и порубить союзников. Вернувшись с очередного объезда, Айкавано, как обычно, зашел в хижину и вдруг понял: что-то изменилось. Он быстро оглядел небольшую комнатушку: Гэллиан по-прежнему лежит на своей лавке, укрытый его, Айвана, плащом, тюфяк у противоположной стены еще смят его же собственным телом, доспехи и часть упряжи сваляны в углу, импровизированный столик, сделанный из дверок шкафчика, стоит рядом с очагом вся посуда точно там, где эльф ее оставил. Но все же что-то здесь не то. Моринсул прошел в полумрак хижины, в которой почему-то не было ни одного окна, и огляделся... В сознание Гэллиан пришел какое-то время назад, и первое, что он обнаружил, было: если не шевелиться и дышать медленно и неглубоко, то боль почти не чувствуется. Это радовало, потому что позволяло вести наблюдения дальше, и все еще воспаленное сознание принялось обрабатывать доступную информацию. Он лежал на лавке, укрытый чьим-то плащом, и при этом его руки и ноги были прочно прикручены к этой самой лавке. Конечно, можно было предположить, что его зафиксировали, чтобы он не метался, но... поглядев на плащ повнимательнее, северянин пришел к куда более неутешительному выводу. Похоже, проклятый Айкавано решил-таки его не убивать. По крайней мере, пока... Алхоран смачно выматерился, пока его никто не слышал. После этого пришлось малость отдохнуть, пока зрение вновь смогло сфокусироваться на окружающих предметах, а мысли проясниться. Оказалось, что он лежит в какой-то крохотной, похоже, охотничьей хижине. Рядом в углу валялись доспехи Моринсула и, кажется, часть упряжи - так повернуть голову айкъет'таэро уже не мог. В общем, положение было неутешительное. Оставалось надеяться только что либо их найдут свои раньше, чем нолдо запытает его до смерти, либо... он найдет способ прикончить себя до того, как начнет говорить. На этой "радостной" мысли вернулся и сам Айкавано. Бегло оглядев комнату, эльф, похоже, сообразил, что пленник очнулся. - Дай воды, - облизывая пересохшие губы, попросил айкъет'таэро. Так вот оно что! Черный Волк наконец соизволил прийти в себя! Значит, уже не помрет. Моринсул, не говоря ни слова, вышел и через какое-то время вернулся, держа в руках небольшую фляжку. Без предисловий он присел рядом с пленником и сунул горлышко тому в зубы. - Пей! Ангмарец бы и рад, но самостоятельно получалось крайне плохо, поэтому на втором глотке он закашлялся, расплескав почти всю драгоценную жидкость по подбородку. - Что? Не получается? Учителя на помощь призови, может, он тебя напоит, - жестоко усмехнулся нолдо и вышел за новой порцией. Вернувшись, он не дал сказать Гэллиану ни слова, а просто приподнял его голову и снова сунул тому горлышко в зубы. Эльф поил осторожно, но в то же время резко. Наконец, когда фляжка опустела, Айван убрал ее и уронил голову человека на лавку. От удара в глазах помутилось (сказывалась черезмерная слабость), к тому же северянин чуть не прикусил себе язык. Он сдавленно зашипел, но ничего не сказал. Отвернувшись к стене, чтобы не видеть ненавистного нолдо, Алхоран принялся раздумывать, что делать дальше. Сделать он, впрочем, мог не многое, и это злило его больше всего. Эльф тем временем снова сходил на улицу и прикатил оттуда небольшой пенек. Поставив его у изголовья, он опустился сверху и внимательно посмотрел на Гэллиана. Пока он ждал пробуждения Черного Волка, в его голове созрел план, как допросить пленного, чтобы понять, знает он что-то или нет, не применяя телесных пыток. А то и так слабый человек может вообще помереть, не сказав ни слова. У Гэллиана воля сильна, и у него хватит духа молчать. Но если сломить его волю... Айквано рывком развернул голову Алхорана к себе и вгляделся в его глаза. Осанвэ26 часто имеет лучший эффект, когда использующий его смотрит в глаза своей жертве. Гэллиан не успел не то что спохватиться, даже глаза закрыть, и эльф проломился в его сознание. Правда, частично. Человек чуть запоздало, но все же поднял щит аванирэ, и Айкавано смог рассмотреть лишь незначительную часть его памяти. Чего-то такого человек и ждал. Не ждал, правда, так быстро и так резко, поэтому первый удар пропустил. К тому же сознание все еще слегка мутилось, и эльф этим вовсю пользовался. Он усилил натиск, так что приходилось напрягать все силы, чтобы не пустить его туда, куда хода не было никому. Кроме Саурона. Мысль пришла крайне не вовремя, потому что Алхоран тут же вспомнил, как Повелитель Воинов сделал с ним это в первый раз. Это было, когда он только перешел под его командование и в первый раз появился на Волчьем Острове. Выслушав короткий доклад ангмарца, майя широко улыбнулся и заявил, что хочет быть полностью уверен в своем новом разведчике. Гэллиан тогда и сообразил-то не сразу, чего хочет от него Гортхауэр, а когда сообразил, было уже слишком поздно. Стальная воля вошла в его разум, рассекая себе дорогу, словно отточенный клинок. Тогда он кричал и бился, пытаясь высвободиться, пытаясь не позволить забраться так глубоко, как того хотел черный майя. Но... противостоять бешеному напору было все равно что противостоять бушующему урагану или ревущей стене лесного пожара. Саурон добрался до того, чего хотел. До плена и рабства. Как же он оттянулся тогда, смакуя подробности. Видно, нечасто даже на Тол-ин-Гаурхот приходилось наблюдать, как насилуют пятнадцатилетнего пацана. Снова и снова, вырывая мучительный, полный боли и отчаяния крик. А потом бросают, как тряпку, и как о тряпку вытирают о тебя ноги. И так каждую ночь. Пока ты сам не становишься таким же, как они. Не вытравливаешь из души последние остатки человечности и не начинаешь делать то же с другими. Так же грубо, так же похотливо, так же жестоко. Воспоминания жаркой волной накрыли обоих, эльфа и человека. И неизвестно, кому из них пришлось хуже. Гэллиану, для которого пребывание в Ногродских копях навсегда осталось вырезанными на душе шрамами памяти, или нолдо, который если и привык к жестокости яростной сечи и даже безжалостным пыткам, то такое явно видел впервые. Измотанный мысленным поединком Алхоран еще успел увидеть, как нолдо резко дернулся и вылетел из хижины, словно спущенная стрела. Северянин мысленно усмехнулся и провалился в тяжелый бред. Он слишком устал, чтобы думать хоть о чем-нибудь. К тому же у него снова начинался жар. Отвалившись лицом к стене, он со стоном вырубился. Моринсул в ужасе отшатнулся, на ходу разрывая все связи с человеком. Ну, он, конечно, слышал о чем-то подобном, но всегда думал, что это россказни или пустые домыслы. Проблема оказалась в том, что осанвэ передает не только мысли и образы, но и оттенки ощущений, иногда даже запахи. А это было слишком сильное чувство, чтобы просто так его проигнорировать. Эльф со стоном почти что выбежал из хижины, напугав Алькву, щиплющую травку неподалеку. Он добрался до ближайшего дерева и облокотился об него. Это было настолько омерзительно, что Айван не мог думать об этом. Но и не думать он тоже не мог. В конце концов, желудок не выдержал этих метаний и решил избавиться от завтрака и обеда сразу. Обессиленный эльф вернулся обратно почти через час. Гэллиан к тому времени не то спал, не то был без сознания, но человек его сейчас не волновал. Моринсул выпил воды прямо из ведра и рухнул на тюфяк. Больше он никогда не полезет в голову к этому ненормальному! Уж лучше он запытает его до смерти. Два дня эльф входил в хижину только из крайней необходимости, такой как поспать или вновь поделиться с пленником своей силой. При каждом взгляде на Алхорана он вспоминал увиденную им сцену, и к горлу снова подкатывала дурнота. Он подсознательно опасался насмешек человека, но, как оказалось, совершенно напрасно. Гэллиан снова провалился в бред и, скорее всего, не снизошел бы до насмешек. К тому же лицо человека начало покрываться щетиной, а Моринсул терпеть не мог небритых людей. Как бы то ни было, но рана на боку у человека начинала уверенно зарастать, и скоро Гэллиан вполне осмысленно открыл глаза. Вновь придя в себя, северянин какое-то время просто лежал с закрытыми глазами. Пока он был в отключке, эльф вроде бы больше не пытался вломиться к нему в сознание. По крайней мере, Алхоран очень надеялся на это. Странно было и то, что нолдо его игнорировал. Взял в плен, вытащил из боя, выхаживает по мере сил, а ведь мог убить, и дело с концом. И ведь собирался. Не поймешь этого Айкавано. Вот уж воистину, эльфы чудные созданья. Но был еще один момент, который не давал ангмарцу покоя. Дарн. Мальчишка умер за него. Перед мысленным взором айкъет'таэро стояло бледное лицо юного Иллайни, расширенные, полные любви и беспокойства глаза за мгновение до того, как орочья стрела размозжила ему затылок. Проклятье! Он должен выяснить хотя бы, где теперь его тело. Раз уж не смог уберечь. Тъирни27. Прости меня, малыш. Северянин повернул голову к проходящему мимо Моринсулу. - Ответь на один вопрос, нолдо. Что с телом моего оруженосца? - Остался на добычу воронам! - зло усмехнулся Айкавано. Ангмарец скрипнул зубами. Вот этого он точно не простит эльфу никогда. Мысль о том, что прекрасное лицо обезобразят волки и вороны, приводила в бешенство. Алхоран не выдержал. - Какого хрена ты меня не убил, мразь?!! Лучше бы я там сгнил, чем этот мальчишка! - Ты мне нужен, скотина, а твой ублюдок пусть гниет в лесу! Ему там самое место. Раз он подался служить таким как ты и твой Учитель. Таким же ворам и изменникам. - Ах ты сучий потрох!!! - Северянин дернулся, но веревки не пустили, да и рана отдалась режущей болью. - Ты и ногтя этого мальчика не стоишь, даже со всей своей гребаной эльфийской магией! На себя посмотри, ты такой же вор и убийца, как и я. И нечего кичиться своим происхождением заморским! Служишь таким же предателям и негодяям, что, скажешь, нет?!! - Айкъет'таэро выдохся и уже глухо, сквозь зубы, процедил. - Я себе не прощу, если до него добралось зверье или орки. Похоронить бы надо. - Не прощай. Мне без разницы. Я-то знаю, что я не вор и не убийца. Я воин и убиваю только тех, кто сопротивляется или угрожает мне. Но ради тебя я его хоронить не собираюсь. Может, найдется какой сердобольный орк, избегнувший моего меча, что похоронит товего сосунка. Или зажарит и съест. Говорят, орки любят запеканки из мозгов... Волк зарычал. Если бы он не был так слаб, веревки его бы не удержали. И тогда нолдо на своем горле узнал бы, что такое бешеная ярость обезумевшего берсерка. Но сейчас Алхоран был беспомощен; все, что он мог, так это харкнуть своему врагу в лицо. Что северянин и сделал. Правда, плевок не совсем удался. Гэллиан метил в глаз эльфу, но не доплюнул, так что слюна растеклась по щеке Моринсула. - Это ты зря... - почти дружелюбно произнес Айкавано. Только глаза горели почти бешенным огнем. Эльф неспеша вытер плевок рукавом, потом как-то странно склонил голову набок и молниеносно ударил Гэллиана. Пяткой в пах. Северянин выгнулся дугой, насколько позволяли веревки, и закусил губу, чтобы не заорать. Немного отдышавшись, он выдавил: - И это все, что ты можешь? Негусто для воина, убивающего только тех, кто не может сопротивляться, - он растянул окровавленные губы в подобии улыбки. - Ты мне нужен живым, - эльф опять улыбнулся. Гэллиан ожидал удара, но его не последовало. В следующих словах Моринсула сквозил металл: - А про "невредимым" я ничего не говорил. Как только ты будешь способен держаться на лошади, я отвезу тебя в Амон Химринг, где из тебя выбьют все, что ты знаешь. Ты же разведчик, а, Алхоран? Тысячник. Значит, ты воистину знаешь немало. Мое осанвэ ты отбил, а вот совместную атаку двоих-троих эльфов вряд ли отобьешь. Гэллиан внутренне весь аж съежился. Ну да, чего еще было ждать. Ладно, все равно Айкавано придется отвязать его от лавки, чтобы перевозить, а значит, способ умереть он найдет. Ангмарец глумливо ухмыльнулся. - А я им покажу тоже самое. Приятно будет посмотреть на блюющих в обнимку эльфийских лордов. - Они найдут то, что им нужно! - повысил голос Айкавано. - И через это можно прорваться, но не мне и не сейчас. Моринсул собирался было покинуть не в меру разговорчивого пленника, но вдруг обернулся, откинул плащ-одеяло и потуже затянул все узлы на руках и ногах. - И не надейся покончить с жизнью. Не получится, - сказал эльф и вышел. На следующий день перед эльфом встала новая задача: как накормить того, кто всеми силами не хочет есть? Моринсулу надоело делиться с пленником своей силой, да и на ней одной он все равно долго не продержится. Сварив более-менее жидкую и легкую похлебку, эльф набрался спокойствия и вместе с котелком и ложечкой вошел в хижину. "Наверное, я сейчас буду глупо выглядеть, - подумал Айкавано, встретив взгляд Гэллиана. - Но должен же я доставить этого ублюдка на допрос!" Айкавано присел на прежний чурбак, перехватил котелок так, чтобы Черный Волк при всем желании его не достал и, зачерпнув похлебку, попытался пронести ложку ко рту пленника. Гэллиан вроде бы равнодушно наблюдал за процессом, но, когда ложка была почти у его губ, сжал челюсти и мотнул головой, расплескивая похлебку. Горячие струйки потекли по шее, но ангмарец даже не зашипел. Моринсул ожидал подобного и потому поинтересовался: - Еще хочешь получить или все-таки будешь есть? Как эльф не старался, фраза получилась отталкивающей, а отнюдь не уговаривающей. Айван и так знал, что с пленником сладить непросто, но грех было не попробовать. Алхоран не ответил, даже не улыбнулся. Еще чего. Он отстраненно изучал потолок у себя над головой, не глядя на эльфа, как будто его тут и не было. "Естественно! Прям он и будет сейчас есть!" - подумал про себя Айкавано. - Ешь! - приказал эльф. - Не то насильно волью! Никакой реакции на слова эльфа не последовало. - Ладно, - согласился Моринсул. Он неспеша отложил ложку, взял котелок в левую руку, отодвинул чурбак и выжидающе смотрел на Гэллиана, как будто чего-то ждал. Потом резко двинул тому в челюсть, обхватил голову человека правой рукой и, что было сил, сдавил тому челюсти, пытаясь размежить зубы, одновременно поднося котелок к губам. Ангмарец сопротивлялся, сколько мог, но сейчас преимущество было за эльфом. Минут через десять такой возни Моринсулу все же удалось разжать северянину челюсти и влить в глотку часть уже начавшей остывать похлебки. Отплевавшись от того, что не попало в пищевод, Гэллиан бросил на эльфа взгляд, полный злости, смешанной с еще чем-то странным, чего нолдо разобрать не сумел, и выдал: - Готовишь ты просто отвратительно, нолдо! - Для тебя старался! - отозвался эльф и вполсилы отвесил человеку удар котелком по темечку. Он и правда не слишком-то мучился со стряпней. Свою еду он есть мог, да и то, что он готовил невкусно, хоть и питательно, он знал. Но все-таки слова ангмарца его почему-то уязвили. Алхоран только фыркнул. - Хоть харю мне вытри, что ли, - сварливо обратился он к эльфу. Поскольку все, что он мог - доводить нолдо до белого каления, ангмарец собирался получить от процесса максимум удовольствия. К тому же расчет был на то, что однажды эльф не удержится и все-таки его прикончит. - Сам пролил, сам и облизывайся. Я смотрю, у тебя язык-то длинный, - отозвался эльф, покидая хижину. - Ты еще не знаешь, что я умею делать языком! - вслед Айкавано проорал северянин, и снова сплюнул. Как же у него чесались кулаки набить наглому, высокомерному феанорингу морду. И не только морду. Будь у него свободна хоть одна рука. Гэллиан откинулся назад, как следует треснувшись затылком о лавку. Ну почему, Тьма Великая, он не умер?! Почему он должен терпеть все это от какого-то выродка-нолдо! Ангмарец бесился от бессильной злобы и, что уж греха таить, ворочающегося где-то в глубине живота страха. Как таковых пыток он не боялся, но если эти умельцы опять засунут его на рудники... От одной мысли об этом Алхорана бросало в холодный пот. Лучше сгнить в сырой камере или быть разорванным конями, чем ЭТО. Ангмарец сдавленно застонал от собственного бессилия и снова треснулся головой о лавку. Эльф расслышал метания своего пленного и его стоны, и бессильные удары о лавку. Это было как бальзам на душу феаноринга. Впервые за последнюю неделю он заснул спокойно. Наутро его настроение переменилось в еще более лучшую сторону. Проснувшись, он по делам несколько раз проходил мимо Гэллиана, сверкающего глазами в его сторону, напевая что-то на квенья. А к полудню он снова заявился с кормежкой. Узрев приближающегося со злорадной ухмылкой Айкавано, ангмарец опять отвернулся к стене, но тут ему пришла спасительная мысль. Он повернул к нолдо лицо и попросил. - Слушай, Моринсул, если ты не трус, вырви мне глаза, а? На допросе они тебе все равно не понадобятся, а мне не придется видеть твою поганую рожу. - Слушай, Гэллиан, если ты сам не трус, то почему боишься смотреть на меня? Боишься есть? Почему боишься попасть на допрос? Не веришь в свои силы? Думешь, сломаешься раньше времени? Почему бы тебе просто не умереть, а? Ах, да! Я забыл. Ты не можешь. Ведь в рыцари Аст-Ахэ не посвящают тех, кто был в плену и кого имели восемь лет кряду. - Думаешь, сможешь достать меня этим? Зря. Мне и так постоянно тычут этим в нос все, кому не лень. Начиная от Гортхауэра и кончая последней шавкой, так что я привык. Одним больше, одним меньше, какая разница. Но я посмотрел бы, кем бы стал ты, если бы тебя имели восемь лет подряд, нолдо. Правда, подозреваю, что ты-то как раз бы сбежал к вашему ненаглядному Мандосу после первого раза. Вы же все такие чистенькие. Только грязь пристала, так сразу в ножки Валар бежите кланяться, чтоб отмыли. А как резать тех, кто слабее, так это вы завсегда мастера. Тут у вас комплексов нет. - А если ты думаешь, что можешь достать меня резней в Альквалондэ, то это тоже зря. - Эльф, предскушая долгий разговор, пододвинул чурбак и сел. - Да, я был там и не жалею о пролитой крови. Ни своей, ни чужой. Мы делали то, что считали верным, а эти Валар сидели и бездействовали. Исходили бессильной злобой, как ты сейчас. Только они сами сковали себя своими законами и излишней заботой о мире. Боялись, видите ли, его разрушить! Ничего, мы сделаем за них всю работу, но когда Камни окажутся у нас, они у нас и останутся... А что касается плена, то да, я бы сбежал в смерть, к Мандосу. Не потому что испугался ваших пыток, возможно, и унизительных, а потому что мы, эльфы, заранее позаботились о возможном пути к отступлению. Нам это дано всем, а вот вам - только избранным. Заметь, эльф не делает раба из эльфа. Только людям свойственно так унижать себе подобных. - Знаешь, - Алхоран тяжело посмотрел на эльфа, - а я вот жалею о пролитой крови. Только вот моя жалость, хоть облезь от нее, не вернет тех детей и женщин, что я зарубил. И кровь эту с меня никакой Мандос не смоет, да и не нужна мне будет такая милость. А что до рабства... Ну да, рабами вы друг дружку не делаете, зато сковываете друг друга клятвой, которая хуже любых оков. Потому что выедает последние мозги, превращая вас в жалких безумцев, ничего не видящих, кроме безвкусных стекляшек. Ну да, видал я ваши Камни, и что? Нету в них ничего такого, за что можно было бы жизнь положить. Красивые, да, а толку от них никакого. А вы за них готовы любого зарезать, будь он вам хоть брат, хоть отец. По мне, так это хуже любого рабства. Потому что оно добровольное. Когда на меня надевали цепи, я хоть плеваться мог, а вы себя сковываете сами, да еще и других совращаете! - Жалей, это твое право. Может, Намо тебе зачтет это и пропустит за грань мира, не задержав и не спросив. А судьей себе был и будешь ты сам. Всегда и везде. И лучше десять раз подумать, прежде чем делать что-то. Когда была произнесена Клятва Феанора, что бы не говорили Второй и Третий дома, это было решение обдуманное. Настолько, насколько позволяло время. Первый дом добровольно взял на себя ношу мстителей и тех, кто вернет Сильмариллы сотворившему их. Это не оковы, это крылья. И если они и тяготят нас, то мы уже не вправе отказаться от них, потому что это будет бесчестно. Не знаю, как люди, но эльфы-воины все-таки ставят воинскую честь превыше жизни. Ты не эльф, ты не майя и не айну. Ты не видел, как создавались эти Камни, и что они для нас значили. Ты не чувстовал, как Куруфинвэ вкладывал в них все свое умение и свою душу, как скреплял незримыми оковами творение Валар и благо Эру. Они превыше тебя и меня, они заключают в себе саму суть жизни мира - тот свет, что дает ему жизнь и тепло. Но не свет Солнца, а истинный незамутненный и неискаженный свет, который и должен был бы светить над нами, если бы твой горячо обожаемый Учитель не вмешался в процесс творения! Как ты думаешь, почему Моргот так носится с Сильмариллами? Уж не ради красоты точно. Он тщится понять, как же устроен тот Свет, против которого он восстает. Но Варда не зря закляла Камни от рук похитителя - он не может их взять, не то что изучить. Вот и держит их подле себя и ждет, пока что-нибудь не произойдет или пока он не найдет решение. Алхоран устало вздохнул. - Неужели ты думаешь, что после всей той крови, которая пролилась по вине этих камней, они все еще могут оставаться незамутненными? Каким должен быть истинный свет, если из-за него происходит такое?!! Да лучше пусть вековечная Тьма поглотит мир, чем здесь будет светить тот Свет, о котором ты талдычишь! Уж коли твои Валар, светлейшие и прекраснейшие из всех, проклинают друг друга и собственных детей и грызутся промежду собой, как банда орков над свежим трупом, так я лучше буду служить тому, кто восстал против всего этого, и неважно, что ему на меня наплевать! Айкавано звонко рассмеялся. Впервые за много лет он спокойно мог говорить с кем-то о том, что его мучило. Воистину, врагов стоит ценить! - Свет не обладает разумом, Алхоран! Ему все равно, кто и что за это проливает и кого убивают. Он просто есть и просто светит. Мы пришли сюда за местью и за Камнями как память об основателе Дома и отце рода. Третий дом всегда говорил, что он идет за светом, что заключен в камнях, а Второй не знаю зачем тащился! Лично мне без разницы было, кто и почему появился в Эндорэ. Я шел сначала за вождем, потом за местью за Феанаро, а потом просто за приключениями, сколь бы жуткими они тебе не казались. Ведь жизнь - это игра. Великая и беспощадная, но игра. И ставка в ней больше чем жизнь - здесь играют на и за твою душу. За то, какой она станет, пройдя испытание Светом и Тьмой. Ты думаешь, что Эру, будучи свидетелем трех искажений Айнулиндалэ, не заметил, что Моринготто по-прежнему хочет единолично править миром? Он все знал и не планировал создавать Арду неискаженной. Она должна была пройти искажение и исцелиться, а все, кто живут или жили на ней, должны исцелиться вместе с ней. Я не знаю суть его замысла, ибо о нем знает только сам Эру, но в силу моих скромных знаний я понимаю его именно так. Однако я не хочу меняться под гнетом этого замысла и становиться другим, отличным от того, каким меня воспитали. Я такой, какой я есть, и пусть Мандос подавится своими пророчествами, а Манвэ - своей благостью и честью. Я не люблю Валар, потому что они строят себя изначально благими, хоть и не являются таковыми. Я не люблю Моргота по той же самой причине. Но вот то, что он нанес моему роду оскорбление, делает его большим моим врагом, нежели Валар. Не стоит усложнять миропонимание, оно и так сложно без нас. Гэллиан немного обалдел от подобной тирады, поэтому не сразу нашелся, что ответить. Он всегда знал, что нолдор психи, но никогда не думал, что настолько. И ЭТО у них называется "не усложнять миропонимание"? - А вот скажи, - наконец выдавил ангмарец, и глаза его опасно сузились. - А моя мать тоже должна была очиститься и исцелиться после того, как ее изнасиловали и распяли на пороге собственного дома? Или мои сестры? Это все тоже было ради игр Света и Тьмы и Великого Очищения Арды?! Да клал я тогда на твой Свет и на всех вас, полоумных выродков! Если для тебя собственная жизнь игрушка, которую ты не знаешь как потратить - дело твое, а мне не шестьсот лет, чтобы разглагольствовать о смысле Творения! Вы тут, видите ли, Камешки не поделили, а мы по горло в дерьме за вас варимся живьем! Так что катись-ка ты, нолдо, со своими рассуждениями куда подальше! Сыт я ими по горло, накормил, спасибо! Голос нолдо возвысился, и теперь каждый звук речи Айкавано был слышен отчетливо и звонко. - Не я убивал твою семью, Гэллиан! Не эльфы. Они не мучают пленников... по крайней мере, без необходимости. Это сделали, насколько я помню, вастаки, вот им и мсти. И вообще, никто тебя не заставлял присягать Морготу. Вот остался бы у себя дома, может, защитил бы их. Но тебя понесло в служение и подвиги! Что, тоже приключений захотел? И я захотел их. Какова цена? Ты не спрашивал, желая обойтись, самое большее, своей жизнью. И я на нее рассчитывал. Ты поставил свою жизнь на кон. Ты играл с судьбой в опасную игру и выиграл. Но потерял гораздо большее. Ты потерял семью, потерял уважение и покой. Так что получается, ты проиграл. Все легко и просто. И нечего прикрываться долгом и обетами. Они совпадали с твоими желаниями, и потому ты их принимал. И не более того! Крыть на это было нечем, да и незачем. Признавать поражение было больно и противно, но эльф был прав. В том, что с ним случилось, виноват только он сам. И в том, что случилось с родными - тоже. Алхоран стиснул зубы и отвернулся. На глаза поневоле навернулись злые, жгучие слезы. Будь прокляты эти заморские ублюдки, воистину, они читают в душе, как в раскрытой книге. Ангмарец закрыл глаза, чтобы не видеть радости на лице противника. И тут его настиг успокоившийся и почти даже участливый голос нолдо: - Ладно. Разговаривать мы с тобой мастера, но если ты не поешь, то рискуешь потерять сознание. Поэтому мне опять придется кормить тебя насильно. Ты как, хочешь этого? Ангмарец удивленно распахнул глаза. Ну ничего себе, только что он готов был его по стенке размазать, а теперь сопли ему утирает? Но, с другой стороны, жрать хотелось жутко, а кукситься было бы совсем по-детски. Поэтому Алхоран пересилил себя и повернулся. - Ладно, давай свою жуткую стряпню. Помру от нолдорского яда. Моринсул подогрел уже порядком успевший остыть котелок, потом скормил его с ложечки ангмарцу. Тот хоть и воротил нос почти от каждой порции, но все-таки съел почти все, что приготовил Айван. А потом эльф безо всяких предупреждений вышел за дверь, оседлал Алькву и не возвращался до первых звезд. Он давал и себе, и Гэллиану время обдумать то, что они сказали друг другу и самому себе. И ангмарец был благодарен Айкавано за это. Потому что подумать было о чем. И зачем он только затеял этот спор? Нет ничего хуже, чем начать говорить с кровным врагом. Сразу все становится только хуже, запутывается, и ты уже не понимаешь, где правда, а где ложь. Не то, чтобы слова феаноринга зародили в Алхоране сомнения в своей правоте. Он и без эльфа прекрасно понимал, что служит последней гниде, которому начхать на род людской, а на эльфийский тем более. Но он присягал этой гниде на верность и не имел права ее нарушать. И он не хотел ее нарушать. Потому что тогда жить уже точно не стоило. Но... нет, это было выше его сил, но спорить с эльфом было... почти приятно. Потому что, несмотря на все свое чванство и непомерную спесь Айкавано не презирал северянина за его прошлое. Он мог ненавидеть его за то, кто он есть, оскорблять, избивать и всячески насмехаться, но как над равным! Ну... насколько эльф вообще может считать человека равным себе. И это было до того странно, что Гэллиан не знал, как на это реагировать. Он привык считать, что все нолдор скоты, презирающие всех вокруг себя. Ну... Моринсул, конечно, тоже был изрядной скотиной, чего стоил только удар по гениталиям, но он хоть был скотиной честной и открытой. А не подколодной змеей, как Повелитель Воинов или сука-Тхурингвэтиль. И именно за это нолдо начинал ему нравиться. Это было ужасно. Потому что чтобы сбежать от него, нужно было его убить. А убивать кого-то, кто ему по-настоящему нравился, Алхорану еще не приходилось. А ведь убить его придется. Или убить, или самому насадиться на его клинок. Одно из двух. Вот ведь задачку подкинула ему судьба. Северянин постепенно начал проваливаться в легкую дрему. От желудка по телу разливалось приятное тепло. Не такой уж дрянью была похлебка Айкавано. "Хм... а ведь я понял, почему этот засранец так мне нравится... - уже погружаясь в сон, подумал ангмарец. - Ведь мы похожи... наверное, будь у меня старший брат был бы таким же занудой и приставалой... Тьма, вот уж наверно ты ухахатываешься над удачной шуткой..." Моринсул скакал куда-то в горы. Он лишь погонял кобылу, чтобы она не сбавляла темпа, а уж направление Альква выбирала сама. Айкавано пытался разобраться в себе. Месяц назад он мечтал о том, чтобы добраться до Гэллиана и убить его. Неделю назад он понял, что месть сладка, когда ею живешь, а не когда она вот-вот свершится. Да, воистину ненависть хороша для достижения цели, но зато она оставляет после себя лишь уголья. Она сжигает душу, и после свершения мести начинать жить очень и очень трудно. Да и зачем жить? Ведь цель-то достигнута. А новую поставить перед собой сможет лишь один из десяти. Когда он держал Андарут над головой почти что поверженного врага, он понял, что вот сейчас, когда меч опустится на плохо защищенную шею, вместе с Черным Волком умрет и Черный Ветер. Потому что ему, Моринсулу, не к чему будет больше стремиться, не нужно будет жить ради чего-то более высокого, чем он сам. Кто-то называет это фэйром28, кто-то безумием, а кто-то достижением цели. Но Айкавано хотел жить. Хотел радоваться природе, небу, солнцу, грядущим битвам, новым ранениям и поверженным врагам. И он мог всего этого лишиться, просто опустив клинок. И тогда он избрал, как ему показалось, более изощренный путь мести. Он хотел растянуть удовольствие расправы над врагом на более долгий срок. Но правильно говорят, что если ты не ударил сразу, то потом это сделать все труднее и труднее. Он не смог. Айван мог затянуть рану Гэллиана, мог не дать ему умереть и, возможно, поставить его на ноги, но он не мог взять меч и убить его. Там, на лавке, беспомощного и связанного. Он беспокоился о себе, но при этом выжил еще и другой. А еще Айкавано дивился, как же он похож на своего врага! Те же мысли, те же поступки, те же решения, но отраженные с точностью до наоборот и искаженные лишь в начале, а не в конце. Словно эльф смотрелся в не очень хорошее зеркало и видел в нем человека. Гэллиана. Видение было столь явным, что Моринсул даже помотал головой, чтобы отогнать его. Сейчас он был согласен на все, даже на человека. Он опять начинал понимать людей, как и год назад, пока Алхоран не преподнес ему неприятный сюрприз своим побегом. Но если в скором времени не поменять перевязки Черному Волку, то у него может начаться заражение крови, и тогда все усилия Айвана пойдут насмарку. А он не любил, когда его творения не находили предназначенного им применения и уж тем более когда ломались. Вернувшись, Моринсул поменял тряпки, стягивающие рану Гэллиана. Тот шипел и кривился, пока эльф отрывал пропитавшийся кровью кусок такни, но так ничего и не говорил. Наконец, наложив новые повязки, прокипяченные в воде, эльф перетянул бок и грудь человека, укрыл его и отправился спать. Долгие беседы забирали силы не только у раненого. Утром эльф отправился проверять силки и ловушки и вернулся не с пустыми руками. До обеда он занимался дичью, а когда пришел кормить своего пленника, между ними состоялся новый разговор. - Слушай, Айкавано, - неожиданно спросил Гэллиан, глядя, как нолдо умело и быстро разделывает тушку довольно упитанного зайца. - А у тебя семья есть? Эльф немного опешил от такого вопроса, но не подал виду и ответил: - Есть. Только не здесь, а в Амане. Они не ушли за клятвой и своим лордом, как я. Я был вторым ребенком в семье, но на внимание никогда не жаловался. Понимаешь, воспитание, которое было дано в Амане до гибели Двух Древ, нельзя сравнить ни с чем, что я видел здесь, в Эндорэ. Это... настолько другое, что я просто не могу сравнить это ни с чем, что я видел здесь. Но на него нужно много времени и сил. Слишком много. У людей столько нет, поэтому вы во многих вопросах невежды. Ангмарец легко рассмеялся, насколько позволяли тугие повязки. - И в чем же? Что такого в твоем воспитании особенного? Материшься и пинаешься ты не хуже любого человека. Или, хочешь сказать, при папе-маме ты был тихий и ласковый, а здесь тебя испортили плохие дядьки аданы? Эльф улыбнулся. Он ждал чего-то похожего. - Скажи, Гэллиан, ты умеешь любить? - Ээээ.... А ты? Ну ты вопрос задал, конечно. Я любил родителей, и хохотушек-сестриц - Алтэйю и Алайю29. Они близняшки были. Только у одной волосы рыжие, а у второй серебристые, потому так и назвали. А еще я любил Дарна, хоть и не говорил ему об этом, а то бы парень совсем с катушек съехал. И так без ума был, таскался за мной. Ему бы девку завести, а он только и думал, как ко мне в штаны залезть, дурачина. Да только толку теперь с этой любви. Мертвых не воротишь. Твои хоть живы, и то ладно. - А я - нет. Я знаю, что значит любить. Я чувствовал, как меня и моего брата любили мои родители, я видел, с какой неохотой они отпускали меня вослед за Феанаро, но они не препятстовали мне, потому что любили. Любили и уважали мой выбор, сколь бы страшным он ни был. Изредка наблюдая за человеческими детьми, я заметил, что матери, даже когда юноше исполняется два десятка лет, все еще норовят окружить его заботой и охранить ото всех мирских бед. Они называют это любовью, а мы - подавлением. Если ты любишь кого-то, то должен понимать, что лучше и важнее для того человека или эльфа, и должен разрешить ему делать именно это. Но умом-то я понимаю все это, а вот сердцем чувствую, что не смогу дать всего того, о чем сейчас рассказал, своим детям. И жене. Потому на правом берегу Белегаэра у меня нет семьи. - Чего? - айкъет'таэро аж глаза вытаращил от удивления. - Нет, странные вы все-таки какие-то. Дурные, право слово. Да неужто за такое немереное число годков тебе ни одна девка ваша эльфийская не приглянулась? Или тебя тоже вашим любимым приемом отходили, что ты не можешь род продолжить? Да не в жизнь я не поверю, что ты любить не можешь! - ангмарец ляпнул до того, как успел прикусить себе язык. Но слова уже прозвучали, и давать задний ход было поздно. С досады Алхоран только крякнул. И кто его за язык все время тянет, а? - А ты, я смотрю ложишься с каждой девкой в постель, да? От половины таких совместных возлежаний обычно рождаются дети. Ты потом уезжаешь, а та женщина, которая согласилась переспать с тобой, вынашивает ребенка, который не знал и никогда не узнает отца. Ты не расскажешь ему, как правильно держать меч, как ездить на лошади, как забивать гвозди или подковывать кобылу. Кем же он вырастет после этого? Маменькиным сынком? Неумехой? Ты желаешь подобной участи сыну? Твоему порождению плоть от плоти и дух от духа? - Я ложусь только с теми женщинами, которые сами этого хотят. И их дело решать, что потом с ребенком делать. Захотят - оставят, захотят - избавятся. Чай, не маленькие, понимать должны. Все равно я ничего не могу дать законному наследнику. Я отказался от права на власть в клане и от своей земли. Я теперь никто, у меня только имя и есть. Да еще меч. Был. Пока ты не отобрал, - криво усмехнулся айкъет'таэро. - Ребенок всегда двоих. Один он не рождается и несет на себе печать как отца, так и матери. Но вы, я слышал, ложитесь почти всегда ради удовольствия и лишь изредка - для продолжения рода. У нас по-другому. Если эльф не может воспитать своего ребенка за те сто сорок четыре года, что ему отводятся на взросление, то такой эльф не станет заводить ребенка. Потому что не в силах отвечать за его судьбу до той поры, пока чадо не начнет это делать само. Поэтому во время войн столь мало заключается браков среди эльфов. - Вот я и говорю, чудные. И как вы только еще не вымерли с такими-то повадками, не понимаю! - Вот так и не вымерли что войны идут не всегда! - огрызнулся эльф. Это действительно было проблемой даже с чисто полководческой точки зрения. Поскольку в бою неизбежно погибали эльфы, и если отбросить все душевные метания, то можно было понять, что эти потери почти невосполнимы. Ангмарец хотел было съязвить, но передумал. Похоже, эльфа задела эта тема. Да и мудрено ли, за столько-то лет ни разу. Тут любой волком взвоет и на людей кидаться начнет. Ну, или на эльфов. Поэтому Алхоран сказал совсем не то, что собирался в начале: - Э... мы вроде есть собирались, нет? Ты там еще зайца не до углей зажарил? А то у меня уже живот к спине прилип, пока ты тут со своей любовью мне зубы заговаривал, - почти добродушно проворчал он. Заяц действительно оказался немного пережаренным. Но и Айкавано, и Гэллиан ели его почти что с удовольствием. Накормив пленника, Моринсул отлучился где-то на час. Разобравшись со своим нехитрым хозяйством, эльф вернулся и решил продолжить начатый разговор, но уже в новом ключе: - Скажи, Гэллиан, а почему же ты все-таки не женился? Ну, после того, как вернулся из Ногрода? Я понимаю, что твой род был уничтожен, но ведь ты мог бы завести семью с женщиной из любого другого рода. - Да какая ж за беглого-то пойдет? - ангмарец даже вяло помахал кистью, словно показывая всю бесполезность любой попытки сватовства. - Да еще с меченой харей, без кола, без двора. Кому такой нужен? - Ну... нормальная, как ты говоришь, баба за тебя, может, и не пойдет. Да вот только кому она, нормальная-то, нужна? Ищи лучше ту, которая поймет тебя, твою боль и скорбь, и выйдет за тебя несмотря ни на что. - Ага. Ты еще скажи, из жалости, - фыркнул айкъет'таэро. - Такая мне самому не нужна. Которая в постели со мной думать будет, как бы к другому какому сбежать. У кого не вся спина исполосована, да сам помоложе и послаще. - Я все время забываю, что у людей все отношения через постель идут, - усмехнулся Айкавано. - Но ведь не все же бабы ваши такие? Посмотри на себя. Ты вроде как и любовник неплохой, и воин знатный, к тому же понимаешь людей, раз разведчиком стал. Да не просто разведчиком - тысячником! Такой защитит и днем, и ночью. И утешит, и ублажит, и в обиду не даст. Не спорю, такую человеческую женщину, что ценила бы это, найти непросто, но все-таки возможно. Ангмарец вздохнул и, откинувшись на лавку, уставился в потолок. - Чтоб такую найти, надо не один год жизни потратить. И тут уж выбирать - либо бабу искать, пуская слюни до подбородка, либо работу свою делать. Нельзя быть одновременно "знатным воином и разведчиком" и заботливым любящим мужем. Я не могу разорваться, у меня не так много времени, как у вас. А вот ты бы мог и поднапрячься, чтоб не страдать в одиночку, скрипя зубами в стену. Неужто ни одна прекрасная эллет30 на такого видного роккортура благосклонно не смотрела, а? - Эла! Кто-то про любовь заговорил. Оказывается, тебе мало быть с женщиной, тебе еще надо любить ее, чтобы назвать женой. Нет, я тебе не сваха, так что не хочешь - не женись, это твое право. Лично я не женился только потому, что не встретил ту женщину, которая приняла бы меня таким, какой я есть, со всеми благами, пороками, титулами и клятвами. На бледном лице человека проступил слабый румянец. - Ладно, уел. Я не подзаборная шлюха, чтобы жить с женщиной только от безудержной похоти. Так что, видно, придется помирать одиноким облезлым псом. Ну да ладно, так уж, видать, судьба кости кинула. - Значит, ты заранее отказываешься от надежды найти себе ту, с который бы ты смог создать семью? Судьба кости кинула, говоришь? Так ты не веришь ни одному из Валар, в том числе и Хранителю Судеб, Намо Феантури Мандосу. Так что здесь все зависит от тебя. Захочешь - найдешь. - Эла! - передразнил северянин эльфа. - Кто-то, наконец, догадался, что я не верю его разлюбезным Валар. И не нужна мне никакая надежда. Найду так найду, а нет - так нет. А надеждой это вы любите баловаться, мне эти игры ни к чему. - Глупо жить без надежды, Алхоран. Если ты не знаешь, к чему стремишься и чего хочешь, то в один прекрасный момент удача пройдет рядом с тобой, а ты ее не заметишь. Надежда - это идеал. А на пути к идеалу ты можешь встретить его реальное воплощение. - Нет уж, ты меня не спутаешь. Я не говорил, что не знаю, чего хочу. Я сказал, что для достижения цели мне не нужна надежда. По мне, так есть разница. И непонятно мне, зачем тратить силы на бесполезную надежду, если она все равно не сбудется. Я не жду от жизни радостей, а коли выпадут, тогда и буду рад. Но зря надеяться на то, чему не суждено случиться, не собираюсь. Это не ко мне, уж прости. - Знаешь, когда ты атакуешь врага быстро и беспощадно, но он не пропускает твои удары и также атакует тебя, ты поневоле будешь надеяться на то, что твои силы кончатся позже, чем его, что хоть один твой удар прорвется через неколебимую стену стального блеска. На надежду душевные силы не тратятся, она существует сама по себе, но подсказывает, когда нанести удар, и не дает отступить, так как ты знаешь, что непобедимых врагов не существует. - Ну не знаю я, нолдо, может, у тебя она сама по себе и существует. А у меня во время боя мысли только о противнике. О том, как вовремя сблокировать удар и нанести свой. Куда увернутся в следующий момент и так далее. Мне некогда еще про какую-то там надежду думать. - Фехтовальные приемы, блоки и атаки должны занимать тебя в бою, это бесспорно. Но какая-то часть сознания всегда думает о будущем. Когда командир ведет полки в бой, неужели он не надеется на победу пусть и над троекратно превосходящим его противником. Когда ты отправлялся в Хитлум, неужели ты не надеялся выполнить задание и собрать те сведения, которые тебе были нужны? Ангмарец свистнул. - Тю-ю! Нет, нолдо, до тебя не доходит. Нет, я не надеялся. Я шел делать свою работу. У меня был выбор - либо я ее сделаю, либо нет. Третьего тут не дано, хоть ты надейся, хоть нет. Если б не сделал, мои кишки украсили бы стены Тол-ин-Гаурхот. Но я сделал, я - молодец. Могу собой гордиться. Собой, понимаешь? А не какой-то там дурацкой надеждой, благодаря которой я вроде бы как сделал дело. Для меня это так. Без всяких там высоких слов. Я хочу сделать и делаю. Или не делаю. Значит, кто-то сильнее, умнее или хитрее меня. Вот и все. - То есть ты не желал ни выполнить работу, ни провалить ее? Ты просто делал дело, как механическая игрушка из Ногрода? Пару секунд Алхоран переваривал услышанное, а потом заржал. Смеялся он, правда, недолго, потревоженные швы тут же напомнили о себе. И о том, что не стоит так с ними обращаться. Отсмеявшись, кривясь и от боли, и от выступивших от смеха слез, ангмарец с трудом выдавил. - Нолдорское чувство юмора бесподобно. Нет, я ЖЕЛАЛ ее выполнить. Я вкладывал в это свою волю, знания и силы. Но в саму РАБОТУ, а не в надежду на нее. - Допустим, ты прав. Но вот ты сейчас лежишь у меня на лавке, можно сказать, в плену, и неужели тебе не хочется сбежать отсюда? Неужели ты не надеешься, что в один прекрасный момент я плохо завяжу узел или ненадежно притяну тебя к лавке? Гэллиан тут же посерьезнел, серые глаза опасно сузились. - Хочется. Так что ты лучше потуже затягивай узлы, Айкавано. Потому что мне хочется не только сбежать, но и перегрызть тебе горло или всадить нож под сердце. Так что пусть твоя надежда окажется сильнее моего желания, потому что иначе только один из нас выйдет из этой хижины. - Твое желание и есть надежда. На то, что это может случиться, на то, что я допущу оплошность, и ты ей воспользуешься, - ответил эльф, словно и не было в голосе человека никакой угрозы. - А тратить силы на злобу, на желание убить меня, на поиск попытки освободиться разве разумно? Ты смакуешь тот момент, когда сможешь отомстить мне за свое пленение, а тебе надо бы думать о ране в твоем боку, чтобы она побыстрее затянулась. Тогда, возможно, получится и все остальное. Взгляды человека и эльфа встретились. Пару бесконечно долгих мгновений они не отпускали друг друга, а потом Алхоран усмехнулся и полуприкрыл ресницы. - Что ж, называй, как хочешь. Надеждой, так надеждой, раз тебе так нравится. Мне все равно. - "Да только не хочу я на самом деле тебя убивать, эльфяк несчастный", - додумал недосказанное айкъет'таэро. - Вот я и называю ее надеждой. Финрод, конечно, сказал бы про нее лучше, но где он сейчас! - в голосе Айкавано пронеслась горечь. - Ладно, Гэллиан. Спи давай. Уже вечер, а ты еще слишком слаб. Моринсул вышел и захлопнул дверь, оставив Черного Волка почти что в темноте. Прошло две недели. За это время Гэллиан заметно поправился и уже мог без посторонней помощи ходить по нужде, не боясь, что шов на боку разойдется или сознание помутится. Правда, несмотря на более-менее теплые отношения с Айкавано, нолдо не оставлял его без присмотра и во время каждой отлучки запирал человека в хижине и привязывал того к лавке. Они разговаривали только тогда, когда кто-то один находил общую тему для разговора. Чаще же эльф пытался узнать, что же известно Гэллиану, какие разведчики сейчас в эльфийском тылу и что, по собранным им данным, хотят предпринять лорды-феаноринги. Алхоран тоже не оставался в долгу и иногда выуживал из Айквано те или иные сведения о численности войск. Проблема была в том, что Моринсул не слишком интересовался военными делами, не касающимися его тысячи, и в качестве информатора был не слишком полезен. С утра Айван, ускакавший проверять силки, привел с собой еще одну лошадь с полной упряжью, и Гэллиан понял, что эльф собирается перевозить его отсюда во владения своих лордов. Два дня назад эльф даже побрил Алхорана по его просьбе, правда делал это не слишком умело и с большой опаской, как бы Черный Волк не насадил себя на кинжал. И вот сейчас Моринсул привязал лошадей неподалеку, немного почистился, умылся у ручья и вошел в хижину. Пододвинув чурбак, он достал кинжал и сел, прислонившись спиной к стене. - Гэллиан, скажи, зачем ты служишь Морготу? - после непродолжительного молчания начал Айкавано. - Что ты нашел в нем и в его идеях? - По-моему, мы это уже обсуждали. - Тема, выбранная эльфом, северянину сразу не понравилась, потому что от нее за милю разило подвохом. А больше всего ему не понравилась формулировка вопроса. - Затем, что, кроме него мне служить некому. Да и не хочу я служить никому, кроме него. - Но почему именно он? Что он тебе сделал? Ведь это не просто вассальная присяга, он должен был тебе чем-то понравиться. Так вот мне интересно, чем именно. - Гм... - ангмарцу жутко хотелось почесать в затылке, но вредный нолдо развязывать его не спешил. Для себя-то он знал, как ответить на этот вопрос, но вот, как сформулировать ответ так, чтобы до Айкавано дошло, что он имеет в виду, это дело другое. - Ну... как бы сказать, наверное мы просто думаем одинаково. Ну то есть я не льщусь надеждой, что знаю, о чем думает Вала, но... В общем, я тоже считаю, что только ты сам можешь за себя решать, что тебе делать и как жить. Что верно, а что нет. И отвечать за свои дела только перед самим собой. Для него это вылилось в мятеж против Творца, а для меня в то, что я ушел из дома к нему на служение. Все, что он делает, он ведь делает только для себя. И я с этим согласен. Вопрос только в другом. Что я буду делать для других, потому что сам этого захочу? Он пытается поработить весь Белерианд, но при этом или для этого он вывел мой народ из грязи, научил ковать металлы, охотиться, пахать землю. Тому же, чему вы научили других эдайн. Для нас это было благо, и мы не можем отплатить за это благо злом. А еще мне в нем нравится его упрямство. То, что он понимает всю тщетность своих действий, но все равно продолжает делать то, что считает правильным. И то, что не боится в одиночку выступить против воли Единого. Я понимаю, как это звучит, но... наверно, он действительно заронил в нас искажение, потому что я такой же. Я ни на что не надеюсь и ни во что не верю, я просто делаю то, что хочу делать. И никто не запретит мне делать это, ни Валар, ни Владыка, ни сам Единый. Это глупо, наверное, но уж такой я есть. "О Эру! Как мы похожи! - мысленно воскликнул Айкавано. - Те же идеи, те же лорды с теми же мыслями. Только зачастую отраженные почти с обратной точностью". Эльфу стало жаль того, кто сейчас лежал перед ним. Действительно жалко как человека, как душу, способную на многое, но остающуюся в рабстве. Моринсул знал то, чего не знал Гэллиан. Ему об этом поведал глава Дома Бардов, приехавший в Барад Эйтель, когда эльф только-только "проводил" Алхорана. И теперь Айван рассказал об этом Алхорану: - Гэллиан, ты хоть знаешь, что значит служить Морготу? Ты понимаешь, что принося ему вассальную клятву, ты даешь ему опутать себя паутиной его воли? Она невесом и неосязаема, но она есть. Это не те узы, которые связывают рыцарей Аст-Ахэ с Учителем. Это нечто более простое, но не менее страшное. Гэллиан, Моргот крадет у вас то, на что никто не имеет права. Он крадет у вас ваши души. - А причем здесь моя душа? - Искренне удивился айкъет'таэро. - Я клялся служить ему и исполнять его волю, это правда. Моя жизнь и то, что еще осталось от чести, принадлежат ему. Но с душой-то моей что он может сделать? - Вы считаете, что ваша душа незыблема и ее невозможно ни разрушить, ни пленить. Это так. Точнее, это было так до недавнего времени, пока в поле зрения эльфов не попали первые рыцари Аст-Ахэ. Ты знаешь, что одним из их многочисленных дарований является и то, что в любое время и в любом плену они могут призвать своего Учителя и сказать: "Сердце мое в ладонях твоих". Он сжимает ладонь, и сердце останавливается. Вроде бы так, но не совсем. Барды говорят, что это подобно тому, как если бы из человека вытянули душу. Именно и напрямую! Моргот на самом деле приводит в действие чары, способные разорвать связь души его ученика с телом. При этом тело погибает, а вот душа... нет, она не отправляется на Запад в чертоги Мандоса и дальше за грань мира. Она остается под властью Моргота, и он может делать с ней все, что захочет. - Но я не рыцарь, - осторожно уточнил северянин. - А это не важно. Ты трижды сказал ему "да" на его вроде как формальное предложение о вассалитете. Следовательно, ты пустил его в свой разум. В самую его поверхностную часть, но пустил. Вообще-то для разрушения аванирэ можно заставить того, в чей разум ты хочешь заглянуть, произнести троекратное "да". Это подсознательно ослабляет защиту и дает возможность проникнуть в чужие мысли и чувства. У эльфов часто не хватает сил, чтобы пользоваться этим, но у Айну, к тому же, когда-то бывшего самым могущественным, я уверяю, сил и не на такое хватит. Вспомни хоть Браголлах. - Нечего мне вспоминать. Я тогда в рудниках ваших союзничков гнил, - огрызнулся Алхоран. Мысль о том, что Мелькор без спроса копается в его мозгах, была, мягко говоря, неприятной. Но ее можно было пережить. В конце концов, за язык его никто не тянул, и это можно было предвидеть. - Ну не надо было в Хитлум соваться! Но вопрос сейчас не в этом, а в том, что после твоей смерти ты рискуешь потерять свою душу. Моргот много веков готовил то, что он делает сейчас, и довел процесс почти до совершенства. Как только твоя душа попадет к твоему ненаглядному Учителю, он не даст ей задерживаться у него просто так (ибо нет ничего хуже, чем блуждающая неспокойная душа) и быстренько сможет переделать ее под свои нужды. Понимаешь, Гэллиан, ПЕРЕДЕЛАТЬ! Он вломится в сознание и удалит то, что не поможет ему в борьбе с нами. Он уничтожит твою совесть, сломает волю, извратит честь и изменит память. От тебя прежнего не останется ничего, что бы делало тебя тем, кто ты сейчас, Гэллианом эр'Алхораном. В лучшем случае, ты станешь раугом - духом, которые Моргот сажает в тела волколаков и некоторых других своих созданий. В худшем же, ты просто исчезнешь. Совсем и навсегда. Будешь выброшен как сломанная подкова или разбитая крынка. И это, смею заметить, будет пострашнее обычной смерти. Это невозможно представить, поскольку сознание не может вообразить того, что его не станет. Это невозможно для него, поскольку по замыслу Эру души должны оставаться нетронутыми. Это одно из последствий искажения, которое внес Моргот. Ангмарец попытался представить себе эту картину: стало до одури жутко, но, с другой стороны, если это будет уже не он, а что-то совсем другое, то он и чувствовать ничего не будет. - Ну, вряд ли это сделает меня намного хуже, чем я уже есть сейчас. А раз у меня не будет совести, то я и страдать не буду от того, что делаю. Не будет чести - так мне будет все равно. Не будет памяти - вообще не буду знать, что сделал вчера или третьего дня. Не жизнь, а малина. Режь себе, кого прикажут, и не думай. Стану тупым мясом для ваших мечей, так хоть прихвачу кого-нибудь с собой напоследок, пока клыки с когтями не затупились. Волк всегда останется волком, хоть в человечьем обличье, хоть в обличье демона, один хрен. - Ты сам себя вообще слышишь? - эльф даже постучал по стене кулаком. - Твой последний шаг в этом мире станет последним шагом тебя самого, такого как ты есть. Ты не просто забудешь все, что с тобой было, ты утеряешь это навсегда! Тебя не станет. Совсем! Окончательно и бесповоротно. И ты готов отдать свою душу в обмен на присягу, произнесенную давным-давно? Помни, ты еще можешь избавиться от нее. Просто отказавшись от присяги мысленно и решительно. Отвергни Моргота, Гэллиан, зачем он тебе нужен? Ты хороший воин, ты превосходный разведчик, и мне обидно будет, если твоя душа будет искалечена. Я не зову тебя под свои знамена, Эру сохрани! Но я просто предлагаю тебе уйти. Прочь от этой войны, твоих и моих лордов, от сражения за земли, мысли, тела и души. Уйди на восток, сохранив память о том, что здесь было. Найди себе жену, нарожай детей и восстанови свой род. Но не отдавай душу тому, кто ее не ценит! - Нолдо, а ты сам-то себя слышишь? Ты мне предлагаешь отречься от всего, чему я служил и за что сражался! За что проливал кровь! За что сражались и умирали мой отец и отец его отца! Отречься от памяти о них, от своей матери и всего рода! Да как я смогу жить и смотреть в глаза своим детям, о которых ты говоришь, если стану грязным предателем, сбежавшим только потому, что испугался потерять свою душу?! Ты сам-то смог бы отречься от Карантира и его Клятвы, а? Предать своих обожаемых лордов, которым, по сути, на тебя наплевать так же, как на меня Морготу? Нет уж. У нас говорят - снявши голову, по волосам не плачут. И раз я дал слово добровольно, я сдержу его, чего бы это ни стоило. Моя душа - не такая уж большая цена, чтобы жалеть о ней. Она и так уже искалечена, и искалечил ее не Моргот, а я сам. - Испугался потерять свою душу, ты говоришь? Естественно! Это не тело, которым можно пожертвовать, если нужно. Это душа. Твоя суть. Если ее не сохранить, то, зачем же ты делал все то, что делал? Зачем служил, зачем любил, зачем страдал? Моя клятва Карантиру касается лишь моего нынешнего воплощения. Моего тела, а не души. Если я погибну, защищая его от врагов или ведя его войска в бой, клятва будет исполнена, и я больше не буду ему ничего должен. Если нам и суждено будет встретиться вновь, то я должен буду заново поклясться ему в преданности. И никак иначе! Он не обладает правами на мою душу. Никто не обладает - ни Мандос, ни сам Эру! Только я. - Ну, может, для ТЕБЯ и естественно за свою душу трястись, - криво усмехнулся айкъет'таэро. - А для меня нет. Для волков страх вообще неестественен. Он у нас отсутствует за ненадобностью. Мы не дорожим своими жизнями, а душой и подавно. И я делал то, что делал, потому что хотел делать именно это. Потому что таково было мое желание и мое право. И, даже если после смерти Моргот извратит мою суть, я сдохну счастливым хотя бы от осознания того, что до конца делал то, что сам решил. А память обо мне останется в душах других. В твоей вот, например. И уж лучше эта память будет о том, кто до последнего вздоха исполнял свой долг, а не о трусе, сбежавшем, поджав хвост, спасая то, что никому не нужно. Эльф сокрушенно вздохнул и поднялся. Моринсул подошел к своим доспехам и стал облачаться в них, медленно говоря: - Ты останешься в моей памяти, не спорю, но всего лишь как воспоминание. Как образ, когда-то что-то делавший. Он не будет жив и не будет свободен, потому что души твоей уже не будет. Если вы, люди, не замечаете этого, то мы очень тонко чувствуем, что происходит с фэа того или иного человека. Особенно если ты с ним общался сколько-нибудь продолжительное время. Гэллиан, я смотрю, тебя не убедить в том, что ты идешь навстречу собственной гибели. Точнее, ты знаешь это, но идешь и рад тому, что тебя ждет смерть вторая и необратимая. У меня нет больше доводов, чтобы вернуть тебя на путь, предназначенный всем Детям Эру. Для этого ты должен сам захотеть этого. У тебя еще есть впереди года. Их немного, но они есть. И если ты за отпущенный тебе срок найдешь тот довод, который сподвигнет тебя оставить путь Моргота и вернуться на путь Эру, то ты сможешь сохранить свою душу. Нет - это твое право и твой выбор. Я его уважаю. С этими словами Айкавано обнажил клинок и, откинув плащ, которым укрывался человек, перерезал его путы. Ангмарец удивленно посмотрел на Айкавано, приподнимаясь на лавке и растирая ноющие запястья. - И что это значит? - подозрительно осведомился он. Эльф вытащил из-за тюфяка большой сверток и перебросил его Гэллиану. - Здесь одежда и кое-что, что может пригодиться в пути. Снаружи стоит оседланный конь, так он теперь твой. Бери все это и уходи. Я отпускаю тебя. Не спрашивай, почему. Если сможешь понять себя, то поймешь и это. Я сделал с тобой все что мог, теперь же то, что будет с тобой, зависит лишь от тебя. Но помни, что если мы встретимся в третий раз, твоя жизнь оборвется. Алхоран не стал ничего говорить. Он и так все понял. Быстро одевшись, северянин направился к выходу, но уже на пороге обернулся. На какой-то миг он уже готов был сказать рвущиеся наружу слова, но ограничился только долгим взглядом. Резко развернувшись, ангмарец вышел на воздух и, сев в седло, с громким "Хэй!", стегнул коня и понесся прочь. Через несколько часов он был на опушке того самого леса, где их настигли орки ныне покойного Болдога. Раненый бок, разумеется, разболелся, так что айкъет'таэро немного кривился на сторону, но не сбавлял хода. Только достигнув заветной поляны, Гэллиан остановил коня и спешился. Пара минут потребовалась, чтобы сориентироваться и обнаружить нужное дерево. Естественно, за три недели все следы боя исчезли, что-то подобрали волки, что-то люди или орки, поэтому Черный Волк не рассчитывал найти останков оруженосца. Он хотел просто отдать последние почести верному юноше, спасшему его, Алхорана, жизнь. Но привязав коня и подойдя к тому самому стволу, у которого он тогда лежал обессиленный и истекающий кровью, когда у него на руках упокоился юный Иллайни, северянин обнаружил ровный, укрытый пожухлыми, прошлогодними листьями холмик могилы. Айкъет'таэро не поверил своим глазам. Неужели? Опустившись на колени, разведчик разгреб руками листья и погрузил пальцы в мягкую, податливую землю. Она была свежей, не больше недели, но не это волновало Черного Волка. Он почему-то не сомневался, что в могиле лежит именно Дарн, ну или хотя бы то, что от него осталось, и не сомневался в том, кто именно вырыл эту могилу и похоронил тело его оруженосца. - Халлэ, Айкавано. - Едва слышно прошептал айкъет'таэро. - Файэ-мэи, тьирни. Соотэ эт'корэ тэи...31 Собрав в окрестных кустах несколько веточек можжевельника, северянин вернулся к могиле и совершил ритуальное возжигание в память об упокоившемся во Тьме оруженосце. Простившись с духом сына Сов, Алхоран снова взобрался в седло и посмотрел в сторону гор. Впереди его ждала долгая, полная неизвестности дорога, но сейчас мысли северянина были совсем не о ней. А о том, кто остался в крохотном охотничьем домике, приютившемся у подножья Криссаэгрим: "Мы еще встретимся, Айкавано, даю слово. Даже, если это будет мой последний бой, мы еще встретимся". Айкавано подождал, пока Гэллиан не скроется из виду. Потом постоял немного и стал собираться. Все ненужные вещи он сложил в хижину, потом натаскал туда побольше хвороста, бросил сверху свой плащ и поджег все это. Огонь быстро взметнулся по сухим сучьям и поглотил черную ткань и серебряную звезду, вышитую на ней. Как некогда огонь поглотил самого Феанора и сожрет весь его род... Моринсул не знал, откуда у него такие мысли, но он был уверен в их правильности. Как был уверен в том, что поступает верно, отпуская Гэллиана. Зачем он это делал? Точно не понять. Возможно, из-за того, что не хотел становиться обыкновенным мстителем, безумным воином, ищущим только своего врага, а нашедшим и убившим его бросающимся на собственный меч, потому что цель жизни достигнута и исчерпана. Может, он испугался смерти, может, помешательства, но разве этого мало, чтобы сохранить жизнь человеку, пусть и врагу? Возможно, из-за того, что не в правилах воина-нолдо убивать того, кто лежит перед тобой обессиленный и связанный, пусть и готовый ко всему. Отвозить его в Амон Химринг было бы бесчестным хотя бы потому, что там ему не предоставили бы честного поединка, а просто бы прочли сознание и убили, если б он сам не умер от этого. Возможно, из-за того, что увидел в нем себя, кем он есть и кем чуть не стал. Они - два воина. Оба совершали ошибки, признавали их и расплачивались за них. Оба служат тем лордам, которые в своей алчности и гордыне совершают поступки, которых бы никогда не совершил любой другой на их месте. И они не отказываются от этой службы, потому что понимают - это их знамена, и их долг - стоять под ними до конца. А может, Моринсул просто полюбил этого человека. И какие, к раугам, здесь нужны оправдания?! Эльф залез в седло, поправил на боку меч и притороченный к седлу щит с перерубленными лямками и тронул Алькву пятками. Кобыла игриво дернула гривой и крупной рысью пошла на восток. Туда, где был его замок, и где ждали его воины и его лорды. Тин Сорон никогда не был для Айкавано домом. Ведь дом это то место, где тебя ждут, любят и беспокоятся о тебе. И если первое утверждение было истинным, то в правильности двух других Моринсул сомневался. Только сейчас, открыв новую страницу своей жизни, он понял, как ему не хватает ласк жены и криков детей. Его детей. Его порождений, которым он мог бы передать все то, что узнал и понял. Взобравшись достаточно высоко на холм, Айквано увидел, что помимо дыма от полыхающей охотничьей хижины из леса поднимается еще один дымок. Белый и еле уловимый на фоне лазурного неба. "Гэллиан", - понял Айван и через какое-то время скрылся под пологом листьев.