Неправильная омега

Как и всегда ранее, едва сделав пару шагов внутрь, Реджина переходит на поверхностное дыхание и вспоминает, почему ненавидит здесь бывать. Сам по себе женский альфа-омега клуб Портленда очень неплох, и ей всегда без труда удавалось найти одинокую сговорчивую даму скоротать вечер; какая же досада, что путь в зал для зрелых людей приходится прокладывать через набитый беснующимися юными омегами танцпол. Хорошо еще, что сегодня веселье обходится без пены. Реджина идет вперед, храня надменное выражение лица, и временами чувствует липкое оценивающее внимание. Она одергивает на себе диоровский жакет и закатывает глаза, когда ощущает на заднице неуклюжие касания малолетки, переживающей едва ли не первую в жизни течку. Процедив «не интересует», Реджина следует дальше, мимо сияющих тумб с гоу-гоу омегами, извивающимися, словно бескостные, под жесткий ритмичный хаус, и на мгновение прикрывает веки, когда настенные генераторы дыма наполняют пространство клуба легким рассеивающимся туманом и лучи лазеров, вспыхнув зеленым и льдисто-голубым, скрещиваются над ее головой. Возле туалетов Реджина брезгливо морщится, заставая все ту же неизменную картину: альфы ее (внешне, ее) возраста зажимают свежее «мясо» — тинейджеров омег. И отвернуться некуда: учитывая, что вход в клуб для омег бесплатен, а для альф стоит солидную сумму, разновозрастных пар было большинство. Казалось бы, пора привыкнуть, но день выдался тяжелый, она не выспалась, и в жизни давно не случалось радостных событий, так что сейчас на Реджину волной накатывает омерзение: уж слишком эти парочки а-ля скучающая училка-наивная ученица напоминали ей собственный унизительный брак с Королем. Впрочем, можно ли сравнивать? Ведь глупеньких омежек никто не принуждал сюда приходить, кроме собственных гормонов и ветра в голове. А той, семнадцатилетней Реджине, возможность выбора была закрыта с самого рождения. Нельзя сказать, что она никогда не испытывала сомнений или разочарования из-за принятого когда-то решения изменить свою физиологию; особенно частыми сожаления стали после того, как «родственная душа» Реджины оказался, как и она, альфой. Но в минуты откровенности с собой, или когда она проходила через пахнущий омежьими соками танцпол, или если ей доводилось слышать о поисках очередного насильника, — Реджина ясно понимала, что не стала бы ничего менять в своем Проклятии: ни оставлять данную рождением природу (что в этом новом мире означало бы стать женщиной-бетой), ни, тем более, превращаться в омегу; нет уж, никому больше не удастся засунуть член в ее вагину. Потому что этого органа у нее больше не имелось. Она с облегчением переводит дыхание, когда, наконец, оказывается перед массивной темной дверью. Охранник почтительно кивает, сторонясь. Один шаг — и Реджина словно оказывается в другом мире. Здесь более просторно, пахнет кофе и играет легкий джаз. Сегодня будний день, и Реджина пока единственный посетитель. Она устало присаживается за стойку и заказывает порцию виски. Рыжая барменша заигрывающе улыбается; ее лицо с заостренными чертами, напоминающее лисью мордочку, кажется Миллс смутно знакомым. Возможно, они трахались раньше. Но, скорее всего, нет. В любом случае она не во вкусе сторибрукского мэра, и вечер только начался, поэтому Режина посылает рыжей неопределенную мутную улыбку, надеясь с лучшим уловом уйти раньше, а не дожидаться конца ее смены. Она отпивает немного виски и удовлетворенно выдыхает, чувствуя легкое жжение. Еще одна причина, почему «Олимпикус» можно считать сносным: здесь не разбавляют. Реджина кидает взгляд на висящую на стене плазму и прищуривается. Кажется, утром она уже видела этого угрюмого блондина с пронзительным взглядом синих глаз и горькой складкой рта — на плакатах, которые держали в руках участники пикета возле зала конференций. — Прибавь-ка звук, дорогая, — говорит она бармену. — …И гражданский долг каждого американца открыто и честно спросить себя: «Что будет со стадом, которое ведет слепой пастух?» Научные изыскания ученых во всем мире (которые, конечно, скрываются от общества!) доказывают один и тот же факт: альфы, обуреваемые страстями, не способны адекватно оценивать ситуацию. Так почему же мы позволяем неразумным пастырям вести нас? Сейчас, когда в большинстве штатов близятся выборы губернаторов и сенаторов, мы, беты, то есть разумное большинство, должны сплотиться и… Правильно оценив жест Реджины, барменша выключает звук, и зал снова наполняет чувственное саксофонное соло. «Движение за права большинства», — всплывает в памяти недавно услышанное название. Кажется, о нем что-то говорилось в последней рассылке губернатора. Крепкий шестидесятилетний мужчина, похоже, до сих пор обуреваемый сильными альфа-страстями, хотя и под благопристойной личиной семейного человека, ненавязчиво советовал местным властям присмотреться к сторонникам этого движения. Судебные процессы еще шли, и экстремистским оно признано не было; однако организовавшие его беты, вопреки, как предполагалось, врожденному флегматичному темпераменту, вели себя агрессивно и дерзко; Реджина втайне радовалась изоляции Сторибрука от остальной части страны, когда до нее доносились слухи о массовых драках, митингах и столкновениях активистов с полицией. — Шеф сказал, эти психи могут устроить пикет и у нашего клуба, — в тон ее мыслям замечает бармен. — В прошлый четверг мы все прошли инструктаж на такой случай. — Они же не ворвутся сюда? — нервно уточняет Реджина. Страха она не испытывала, но попасть ненароком на передовицы охочих до скандалов СМИ — Боже упаси. — У нас первоклассная охрана, — успокаивающе улыбается рыжая. — К тому же эти бездельники в основном митингуют в Нью-Йорке. Кстати, я Джесс. — Хелен, — машинально отвечает Реджина, отзеркаливая лисью ухмылку. Всего лишь привычка хранить инкогнито, хотя, конечно, не было ничего катастрофичного в том, чтобы назвать настоящее имя; тот, кто был знаком с мэром Сторибрука Реджиной Миллс, едва ли удивился бы, узнав, как именно она коротает одинокий вечер в командировке. Третий вечер в пятидневной командировке, позвольте. И если вспомнить, каким фиаско закончилась ее последняя попытка получить разрядку в Сторибруке… — Налей еще, — велит она Джесс, тяжело вздыхая от некстати пришедшего воспоминания. Утешением всех сторибрукских альф-одиночек после падения Проклятия стала небезызвестная официантка Руби Лукас; причудливо преобразившее природу девушки-оборотня перемещение в новый мир сделало ее омегой, что, само по себе, было особенным событием, ведь Зачарованный Лес не знал ни омег, ни альф; однако Руби «повезло» сильнее остальных: течка, которая у обычной омеги длилась по нескольку дней и начиналась шесть-семь раз в год, у нее после того, как Проклятие пало, не прекращалась ни на день, а волчья часть сущности отторгала любые блокирующие средства. Простыми словами, она всегда хотела. Альфы, имевшие пару, как Голд или Прекрасный, реагировали на течную одинокую омегу совершенно спокойно, но вот остальные… «Члены кружка» Руби Лукас после отмены Проклятия быстро стали завсегдатаями и закусочной «У Бабушки», и углового номера над кафе. Не миновала эта участь и Реджину. Она, конечно, испытывала вожделение и раньше, но послушный приказам Грэм позволял ей не поститься в лишенном жизни и страстей городе; а потом появилась чертова принцесса в уродливой куртке, и все навсегда изменилось. Реджина залпом опрокидывает в себя стопку под ироничным взглядом Джесс. А, к дьяволу, да что может понимать эта омежка… Для устранения пикантных симптомов, сопровождавших течку, производились едва ли не десятки препаратов, но средства, подавляющие либидо альф, были все так же малоэффективны, как и тридцать лет назад; Реджина регулярно делала анонимные пожертвования ассоциации фармакологов, занятых поиском альфа-блокаторов, но уже и сама не верила в их успех. Командировки Миллс в Огасту и Портленд обычно были краткосрочными, однако она всегда старалась перед отъездом посетить гостеприимный угловой номер, чтобы потом ее ничего не отвлекало. Но, как назло, в Сторибруке на нее обрушился поток рабочих вопросов; инструктируя растерявшихся замов и то и дело поглядывая на часы, Миллс с неудовольствием думала, что с каждым часом возрастала вероятность того, что Руби уже оттрахана по уши, и причем не только неизменно покрывавшим ее с раннего утра Вейлом. Наконец, угрожающе рыкнув на чиновников, она изгнала их из кабинета и понеслась в вожделенную гостиницу. Дверь в угловой номер была наполовину открыта, и увиденное заставило ее потемнеть от брезгливости и гнева. Проклятый Шляпник, который, кстати говоря, был бетой, наведывался к безотказной официантке крайне редко; Реджине довелось с ним столкнуться в гостинице пару раз, но обе эти встречи были не очень приятными для обоих. Ей следовало бы сразу отойти от двери, но Джефферсон уже заметил ее; ритмично подтягивая за бедра лежащую на спине и рассеянно глядящую в потолок Руби, он широко ухмыльнулся и отрывисто прошипел: — Ваше Величество, секундочку… я уже… почти все. И он действительно через мгновение вынул и, сдернув с короткого толстого члена резинку, обильно кончил, заливая спермой половые губы и ляжки Руби. С вызовом глядя прямо в глаза разозленной альфе, он ткнулся в бедро Волчицы и размазал опадающим органом свои следы. Несколько капель скатились на пол; невольно проследив за ними взглядом, Реджина увидела небольшую лужицу поверх темного пятна на серых некрашеных досках — давно не отмывавшиеся следы непрерывных случек. Она резко отпрянула от дверного проема, но почуявшая ее запах Руби позвала, испуганно и тонко: «Реджина, погоди!», — и пришлось повернуться и, выдавив искусственную улыбку, пробормотать: — Не сегодня, мисс Лукас. Вспомнила о неотложных делах. И под понимающим насмешливым взглядом Болванщика она помчалась прочь от пропитанной омежьими феромонами комнатки, чтобы, добежав до середины лестницы, вспомнить о магии и перенестись домой. Самоудовлетворение помогало не очень, хотя все же лучше, чем альфа-блокаторы, которые каждый раз оказывались дутой сенсацией. Интересно, а хватило бы силы Проклятия на превращение ее в бету-мужчину? Это означало бы полное перерождение в другого человека, еще более радикальное изменение психики и физиологии… Но это означало бы и легкое избавление от еженедельных мук похоти, и невосприимчивость к соблазнительным запахам текущих омег, и… скорее всего, невозможность усыновить Генри. — Жизнь — дерьмовый притон, а судьба — чертова шлюха в нем, — вздыхает Реджина, и барменша с сочувствием смотрит на тонкие смуглые пальцы, сжимавшие пустой стакан. Довольно рефлексии. Терпеть воздержание и дальше становится невозможно; Реджина решит сегодня занимавшую все ее помыслы проблему, даже если для этого придется трахнуть Джесс. Она оглядывается, заслышав чьи-то голоса; два столика уже заняты. За первым сидят две настороженные альфы, которых она раньше здесь ни разу не видела (может, путешествуют или тоже в командировке?), за другим — целых четыре темнокожих омеги и омега китаянка. Признаться, Реджина плохо различала лица представителей других рас, но в смешанных ароматах, которые она теперь ощущает, втянув ноздрями воздух, присутствуют знакомые нотки; в противоположность новичкам-альфам, эта компания выглядит завсегдатаями, так что вероятность их близкого знакомства с органом Реджины достаточно высока. Одна из омег начинает что-то шептать на ухо китаянке, и та с кокетливым интересом посматривает на сидящую на высокой барной табуретке Миллс. Ухмыльнувшись, Реджина планирует уже подняться с места, но в зал входят еще три альфы, и внимание омежьего квинтета смещается на них. Все вновь вошедшие высокие и светловолосые; они хорошо сложены и несут тот заряд альфа-уверенности, что безошибочно и наповал сражает любую омегу. Китаянка беззастенчиво, едва ли не пуская слюни, пялится на альфу с ультра-короткой стрижкой, и, заметив, как та подмигивает в ответ, Реджина понимает, что шанс упущен. Что ж, она может подождать еще немного. В худшем случае — пока у рыжей не закончится смена. — Налей еще, — говорит Реджина, и Джесс с сомнением смотрит, прежде чем выполнить заказ. Пожалуй, барменша права, и мадам мэр не спешит с очередной дозой янтарной жидкости; она перекатывает стакан в руках, согревая его, словно коньяк, и лениво думает, что вот еще пять или десять лет пройдет, и кто-то из завсегдатаев клуба, может, найдет себе пару — не из высоких чувств, разумеется, а измучившись неутихающим либидо, а кто-то так и продолжит приходить в клуб — с надеждой опустошить себя и обрести покой хотя бы на одну ночь, подсунув пустышку тому неизбывному, мощному природному инстинкту, который побуждал их обнюхивать друг друга, как это делают звери во время гона, который побуждал искать и покрывать омег, толкаемых все тем же слепым влечением плоти. И еще она думает, что эволюция неумолима, и даже в этом мире, который до сих пор иногда кажется ей таким странным, когда-нибудь, через тысячелетия, люди изменятся, и, может быть, альфы и омеги станут кем-то вроде уэллсовских морлоков и скроются в мрачных подземельях, чтобы свет Божий не видел их мрачной звериной сущности, а беты, возглавляемые такими вот горлопанами, как тот хмурый мужик из Движения большинства, постепенно выродятся в изнеженные создания и будут хозяевами планеты — по крайней мере, днем. Реджина отмечает про себя, что стала более склонной к рефлексии; пристрастие к отвлеченным размышлениям настигало ее с юности, но с новой силой охватило после смерти Робина. Даже Генри как-то заметил мимоходом, что она стала иногда слишком сентиментальна. Генри… Реджина достает телефон и проверяет мессенджер. Несколько новых фотографий в группе «Семья», которую, не обращая внимания на ее громкие протесты, еще в прошлом году создал сын: Нил, откусывающий огромный кусок пирога, Нил с новым игрушечным автомобилем, Нил на руках безмятежно улыбающегося Дэвида… Короткое сообщение от Генри, что сегодня он ночует у Прекрасных. Убирая телефон, Миллс озадаченно хмурится. На время командировки она просила Эмму присмотреть за Генри; конечно, тот начал ворчать о своей полной самостоятельности, но Реджина убеждена, что четырнадцатилетнему подростку нужно куда больше внимания, чем десятилетнему ребенку; ей легко удалось убедить Генри, что она полностью доверяет ему, но беспокоится об Эмме, и это даже не было полной ложью: после необъяснимой ссоры с пиратом и его спешного отъезда шериф стала чересчур раздражительной и мрачной, легкую улыбку сменили опущенные уголки рта, а в зеленые глаза словно кто-то насыпал серого пепла. Неохотно, Реджина все же приучала себя делиться: забыв о старых договоренностях, позволяла Генри проводить все больше времени в доме Свон, а потом мириться с тем, что, вернувшись в особняк, сын все вечера проводит со своими друзьями, наверстывая упущенное. И вот, теперь Генри у Прекрасных? Впрочем, может, и Эмма там с ним. Хотя разместиться всем в скромном лофте весьма затруднительно… Реджина в который раз мысленно благодарит судьбу, что Генри, как и его отец, был бетой и, следовательно, будет гораздо меньше страдать во взрослой жизни от неконтролируемого животного влечения. Она решает позвонить сыну позднее, сделав свои дела, дабы убедиться, что с ним все в порядке, а потом все ее мысли бесследно исчезают. Не доверяя собственным чувствам, она прикрывает веки и глубоко вдыхает идущий откуда-то сбоку густой насыщенный аромат. Она почему-то видит себя на берегу ручья, в который к августу превращалась горная речка в паре миль от замка; только что прошел дождь, и изумрудная трава, тут и там пробивавшаяся меж серых камней, искрится на солнце круглыми каплями влаги; Росинант тихо фыркает и осторожно переступает копытами где-то позади; маленькие желтые цветы, названия которых Реджина так и не узнала, источают сильный медовый запах. Полнота жизни до головокружения наполняет ее, и это невероятно прекрасно и так дьявольски несправедливо, потому что ее любимый уже в земле и никогда больше не сможет присоединиться к ней в чудесной конной прогулке по омытому дождем лесу, никогда не вдохнет аромат горных трав, никогда не коснется нежно губами ее губ, никогда не улыбнется ласково, указывая на цветы и бормоча: «Это чабрец, а это дикая мята… матушка всегда собирала ее после новолуния». Реджина разбиралась в благородных растениях, высаживаемых садовником отца, а простых, лесных, словно не замечала. До Даниэля. «Плачешь? Опомнись, Реджина! Этот нищий мальчишка ничего не смог бы дать тебе!» — говорила Кора и искала на лице дочери улыбку, протягивая присланные посватавшимся к ней Королем розы. «Ничего?..» — переспрашивала мысленно Реджина и вспоминала милого юношу, который подарил ей все полевые цветы на свете. В тот день у ручья она поклялась, что отомстит. Только так сумела она и дальше проживать жизнь, обессмыслившуюся после гибели Даниэля. Вернувшаяся внезапно в тело ярость побуждает ее открыть глаза и осмотреться в поисках источника яркого аромата. В зале оказывается людно и шумно: почти все столики теперь заняты, за стойкой и справа, и слева щебечут парочки, в дверь все еще продолжают заходить женщины. Саксофонное соло давно сменилось низким женским вокалом; тут и там раздаются разговоры и смех. Реджина концентрируется на запахе, что несложно сделать, потому что он необыкновенно сильный и сладкий. Она понимает, что это означает: так пахнут омеги, когда настолько спешат, что не заморачиваются надеть нижнее белье. Ну, и где эта потаскушка? Реджина оставляет деньги за выпивку и быстрым хищным движением выскальзывает из-за стойки. Ее ноздри раздуваются, пульс учащается, и от рефлексии не остается и следа. Сейчас ее ведет то неистовое, звериное, что оставалось неведомым до переселения в этот мир, и она целеустремленно и точно идет по запаху, как охотничья собака. Миллс находит омегу в левом углу стойки бара, и на мгновение замирает, обводя глазами ладную фигуру в чем-то голубом, и останавливает взгляд на собранных в неряшливый хвост белокурых локонах. Не рыжая. Хорошо. Хотя она трахнула бы ее в любом случае. Этот запах не оставлял других вариантов. Заготовив хищную улыбку на губах, Реджина трогает незнакомку за плечо. Женщина стремительно оборачивается, и улыбка с пухлых губ альфы мгновенно исчезает. — Свон? Ты?.. Здесь?.. — растерянно произносит она. — Реджина… я… ты… — хлопает в ответ глазами сторибрукский шериф. Недовольно покосившись на ехидную ухмылку барменши («Хелен, значит? так-так…»), Реджина решительно тянет Свон за руку. Омега следует за ней, не сопротивляясь. Они протискиваются в дверь, минуют поредевший танцпол (разновозрастные парочки теперь в основном зажимаются на кожаных диванах) и выходят на улицу. Когда альфа сворачивает в узкий переулок, Эмма пытается вырвать руку, но инстинкт сделал Миллс сильнее, и она лишь усиливает хватку. — Какого черта ты тут делаешь? — выпаливает Реджина, стараясь не обращать внимание на стоны совокупляющейся в глубине переулка пары. Эмма гневно сверкает глазами и, наконец, освобождает свою руку из хватки Реджины. — Ты мне не мать! И, кроме того… я просто выпить зашла. Понятно? — Выпить? Реджина скрипит зубами. И это недоразумение — мать ее сына? — И часто ты, собираясь выпить, едешь за двести миль от дома и не надеваешь трусы? — Что?! Я… — Не пытайся лгать! От тебя же разит, как… — Что? Ты нормальная вообще?! И, хотя это и не твое дело, но я в трусах, ясно?! — рассерженно шипит Свон. Устав тратить время на бессмысленный спор, Реджина закатывает глаза, а потом быстрым движением задирает короткий клешеный подол, скользит пальцами по гладкому бедру Эммы наверх, к центру, и шумно выдыхает, когда ее пальцы касаются горячего, сочащегося, трепещущего… Свон вздрагивает всем телом, а потом вдруг подается навстречу ее пальцам, и Реджина рычит, потому что обретенная с Проклятием часть ее тела стремительно растет и упирается в ширинку брюк, и Эмма прикрывает глаза, и обеим становится ошеломительно ясно, что сейчас произойдет. Обычно Реджина предпочитала потерпеть до отеля, но сейчас она понимает, что наступил безотлагательный случай. Она подталкивает омегу к бетонному выступу (в прошлом она пару раз благополучно пользовалась им), на ходу дергает брючную молнию вниз и, убедившись, что не сводящая глаз с ее члена Эмма смирно сидит на месте, находит в кармане жакета презерватив и, нетерпеливо расправившись с упаковкой, мгновенно раскатывает его по стволу. Реджину словно примагничивает к чужой влаге, но смотрит она на давно знакомое и при этом неузнаваемое сейчас лицо дочери врагов: зеленые глаза с пушистыми ресницами, тонкие брови, чуть вздернутый нос, упрямый подбородок с ямочкой… Эмма поднимает взгляд. Он ожидаемо затуманен, но все же осмыслен; облизнув губы, она шепчет: — Чего ты ждешь? Давай уже трахнемся… И Реджина придвигается, упирается ладонями в стену и медленно входит в омегу, закусывая губу, чтобы не застонать в голос от удовольствия. Заметив, что она осторожничает, Свон сама начинает движение бедрами, при этом морщась от соприкосновения ягодиц с шершавой поверхностью. Тогда Реджина просовывает ладони под ее бедра и берет управление на себя; Эмма облегченно вздыхает, когда она наращивает темп, и зарывается головой в плечо альфы. Миллс только и остается смотреть на серую кирпичную кладку, поэтому она закрывает глаза и продолжает ритмичные толчки. Запах Эммы, смешавшись с ее собственным, заметно меняется: становится более густым и терпким, и Реджина забывает обо всем, кроме охватившего ее наслаждения. Соседи по переулку благополучно завершают свое веселье и, пошатываясь, проходят мимо, задевая Реджину локтями, но она и не замечает; все ее внимание сконцентрировано на простых вперед-назад движениях, на тихом поскуливании омеги под ней, на готовящемся уж изнутри извержении; вскоре она кончает, коротко вскрикнув, выскальзывает из Эммы и отстраняется. Обе приходят в себя через добрую минуту. Свон бессмысленно таращится себе под ноги, на асфальт, усыпанный окурками и разноцветными пятнами использованных резинок — одна из них только что была в ее лоне и согревалась их трением; затем ослабевшими руками поправляет задранный подол, плотно сводит ноги и поднимает глаза на Реджину. Прислонившаяся к противоположной стене, та отвечает ей непроницаемым мрачным взглядом. Эмма бросает взгляд на застегнутую ширинку Миллс, а потом встает на непослушных ногах и замирает. — Пошли, — вздыхает Реджина. — Куда? — не сразу отвечает Свон. — Где ты остановилась? Ты… слабая сейчас. Я провожу. — Сама дойду, — с вернувшейся дерзостью отвечает Эмма и делает пару шагов, стараясь незаметно опираться рукой о кирпичную стену. — Дело твое, — спокойно замечает Реджина. — На всякий случай: в следующем переулке всегда караулит стайка подростков в ожидании наглядного учебного пособия. Если тебе нравятся альфы помоложе — вперед. Эмма останавливается, и по ее окаменевшей спине Миллс понимает, что услышана. Конечно, она вовсе не должна заботиться о непутевой блондинке из-за случившегося спонтанного секса, но было и другое обстоятельство: вихрастое, с ломающимся голосом и зелеными глазами. Из-за Генри она не могла бросить на растерзание озабоченным подросткам оттраханную и еле соображающую Свон. — «Фламинго», — хрипло говорит Эмма. — Я сняла номер там.