Ртуть

      Земля в лесу состоит из костей и сгнившего мяса животных. Они умирают, погружаются в холодную почву растений и вышиваются спорами ядовитых грибов — лес растёт на костях лучше, чем на воде.       Лось кажется Купер животным непобедимым. Он — сама смерть в её холодной статности, он величественный и несокрушимый. Он пахнет мхом и селитрой, а рога пронизывают споры грибов — словно тончайший на свете кракелюр. Апофеоз ужасающей пикантности — лось, по природе своей, травоядное — он ест веточки, бруснику и падаль. Случайно. Всё идёт от незнания.       Лось кажется Купер животным непобедимым. От тщательно перемалывает мощными челюстями дырявые кости другого животного, узнаёт в очередном куске ужина бедро и окаменелую пластину рога. Он создан для того, чтобы поглощать этот лес и его существ; копыта проламывают грудную клетку трупа под тяжестью собственной ноши — смирения.       Лось кажется Купер животным непобедимым. Поэтому тело пронзает ужас, когда Ева краем глаза замечает движение между еловыми ветками. На поляне стоят двое животных. Они жилистые, тяжёлые и обрастают рогами, которые покрывают всё тело. Ева застывает на месте в нескольких метрах — воздух трещит по швам, распаляясь, две фигуры стоят совсем рядом — один лось выглядит упругим, жилистым и непобедимым; второй же на глазах умирает. Ложится на землю. Первый принимается его есть.       Себастьян обожает сотрясать воздух пустыми рассказами, преумножая значение собственного мнения и знаний, когда они с ним застывают над работой в ночное время. Себастьян говорит, что в любом выдуманном человечеством образе люди могут видеть лишь самих себя и всё то, что было ими когда-то выдумано.       Себастьян убеждён в том, что люди никогда не избавятся от религии. Это их форма, единственная плоскость существования и желанная неизбежность. Люди всегда отступают от своих принципов. Выдумывают из головы новые — исключительные небылицы, прикрываются ими безо всяких смущений. Люди подвижны, они — не кремень, и ломаться, ломаться так сильно, что даже демону от этого запаха становится дурно, они тоже будут. Всё дело во времени.       Взять хотя бы, шутки ради, за-ба-вы — этих животных.       Первый лось поедает второго. Он верит, что тем самым дарует ему сказочное освобождение скитающейся в туманных лесах души. Тело — всего лишь каркас, созданный для того, чтобы мешать увидеть истину действительности и даровать это осознание остальным. Тело ничего не значит и никогда не будет, но от него нужно избавляться, всегда и чаще всего — ради других. Тело — клетка для Высшего. Лось уже отжил своё. Если ему не помочь — он никогда и не узнает о том, насколько священным животным он является. Он — хранитель лесов, костей в земле и личинок — когда-то давно все существа склонили перед ним головы в безмолвной, но страстной благодарности.       Ева стоит в тени дуба и не может отвести глаз. Купер чувствует, как пальцы немеют от холода, а грудную клетку сдавливает режущая боль. Она проламывается под тяжестью чужого, жаркого тела и шерсти, скупой до мягкости и чистоты. Ева хочет исчезнуть, оказаться так далеко отсюда, как только можно, убежать, но вместо этого начинает представлять на месте второго лося себя.       Ритуал — это прозрение и искупление всех смертных грехов. Через сто лет место поедающего лося заменит следующий, а ещё через сто его сменит ещё один. И так далее.       Рокочущее чувство стыда душит, воздух вокруг спёрт. Ева трепещет, словно обожжённый огнём мотылёк, вспоминая, что совсем недавно ей рассказывал Себастьян.       — Ты пытал людей? — вырывается изо рта, когда глаза уже устают от бесконечных бумаг, а время в комнате дворецкого пересекает черту «два часа ночи». Купер плотно сжимает губы, понимая, что её попросту подначивает потеря ясности мысли.       — И очень много раз, — отвечает в полуметре.       Себастьян откладывает бумаги, скрывает тяжёлую истому недовольства бесконечной улыбкой, тянется рукой в перчатке к листам Купер. Он хочет отложить и их тоже, но в последний момент будто бы передумывает, резко, неистово, оставаясь попросту очень близко и призывая его рассматривать.       — Могу рассказать вам больше. Спрашивайте.       — Тебе это нравилось? — Ева старается, чтобы её голос звучал бесстрастно. Не получается.       — И вам бы тоже понравилось, — Себастьян дышит в ухо и скользит пальцами по левому плечу Купер, невесомо касаясь. Ева чувствует, как от мнимых прикосновений начинает тошнить, потому что их не существует в реальности, но ей кажется, что они более, чем настоящие.       — Особенно, если вы делаете это ради собственных убеждений и принципов, — он почти смеётся, сотрясённый безумной идеей не только лишь подчинения или полировки граненых человеческих душ. Себастьян решает играть, как играют дети — не размышляя, главенствуясь инстинктами и секундными вспышками собственных желаний. Что важно для Купер? Принципы, ценные, цены, словно сокровищ сундук; как ещё дорого то единственное, что имеет человек, живущий своей гордостью. Они на взгляд демона — только издержки.       — Ради собственного Бога, — воздух в комнате пахнет её агонией, — или, быть может, себя? Ведь это одно и то же.       Еве невыносимо страшно из-за того, что он просто потрясающе умеет убеждать.       Купер понимает, что животному нравится поедать другого живьём. Лось чувствует, как, опьянённый святостью момента, он разламывает плоть грубее, стараясь выжать из мяса все сладкие соки — огромный шершавый язык скользит по оголённой коже, пробуя живую плоть на вкус.       Ради убеждений и принципов. Собственных.       Ева скользит взглядом по жилистым ногам, неимоверно сильным копытам, раздутым ноздрям и тёмному меху — поедающий лось кажется ей уродливым в своём великолепии.       Каннибализм — это проявление доминации. Это любовь, жадная, всепоглощающая и вечная в своей несокрушимости. Восходящее над моралью уединение, позволяемое самим Богом, поскольку означающее перерождение. Становление единым целым.       Ева вдруг вспоминает, как Себастьян однажды сказал, что хотел бы её съесть.       Это звучит устрашающе, мерзко и страшно, отвратно, отвратно, Ева просто не справляется, не может выносить реальность, и потому почти вопит, парализуемая гниющим ужасом, но это всё только день, а на следующий — тень потрясения и разговор с Сиэлем о том, что Себастьян, по определению, не прочь съесть души всех людей на земле, и те его слова — лишь способ напугать Купер, не более.       — Я, — губы Себастьяна всегда растянуты в усмешке, словно в намерении донести непреодолимо важную действительность, — говорил не о душе.       Купер разбивает сервиз — летят щепки.       Себастьян нашёптывает в ухо слова — заставляет Еву видеть в этом животном спасение. Его сострадание неподдельно. Лось поедает живое существо с безумной нежностью, что содрогается в его матовых, прикрытых в какой-то дрожащей томности, глазах. У него жёлтые зубы, он мажет их в тёмный — разгрызает кости и случайно задевает артерии. Он перемалывает рёбра в белую муку. Редкие сугробы багреют, впитывают в себя боль.       Они любят друг друга, любят безвозмездно, а когда-нибудь, гонимая эгоизмом и страхом, на том месте будет содрогаться она.       Лось перестаёт есть сразу же, когда замечает, что существо кривых костей, мяса и почти вывалившихся наружу органов больше не дышит. Он склоняет голову, как бы в последнем обращении, и растворяется в воздухе.       Купер сгибается пополам, падая на землю, её рвёт желудочным соком. Воздух горячий, железный и осязаемый — льётся металлом сквозь пальцы. Ева косит взгляд на труп, замечая, как вокруг мёртвого тела растекается лужа крови.       Дальше этим животным займётся земля.       — Удивительно, как обыкновенная аномалия может стать чем-то исключительным в глазах человека, — Себастьян улыбается, стоит где-то в метре от Купер. Ева тяжело дышит, чувствуя, что не может подняться. Она способна лишь выплюнуть:       — Пошёл к чёрту.       — Вам страшно?       — Это — аморально, — пальцы вязнут в болоте.       — Это — Божий промысел, — смеётся Себастьян. Он делает несколько шагов в сторону мёртвого животного, скользит взглядом по торчащим из туши рёбрам. — Какое зрелище.       — Заткнись, — Купер видит, как плечи легко дёргаются от усмешки.       — Как вы думаете, можно ли найти удовольствие в помощи ближнему стать исключительным?       — Заткнись.       — Я хочу попробовать так же. Может быть, я тоже смогу найти Бога.       — Заткнись, — Купер отбрасывает карандаш в сторону, он катится по столу и падает на пол, звонким эхом разлетаясь по комнате дворецкого. Она это уже говорила.       — Как вы серьёзны, — Себастьян готов сотрясаться в смехе, разрывая им лес и переворачивая всё вверх дном. Он еле сдерживается, стараясь лишь помнить, что его чувства остаются за гранью человеческого понимания. Бурлящее внутри безумие животного, низкого, грязного, презренного всем остальным вырывается через рваные движения, растянутые в насмешке губы.       Люди влюблены в свою форму и одержимы Богом — они жестоки и омерзительны в своём желании поедать. Себастьяна веселит то, как Ева боится увиденного в этом действии сакрального возвышения.       — Поедание другого вполне может стать таковым, только если поедающий сам верит в то, что он несёт божественное благословение. То есть — вы, — Себастьян оборачивается, натыкаясь взглядом на изломанную Купер. — Или — я.       — Вы ведь видели кого-то в поедающем, — спрашивает Себастьян. — Кого?       — Я не скажу, — обрывает Купер, стараясь привести в порядок сбившееся дыхание. Она снова вздрагивает, сильнее зарываясь пальцами в землю. — Нет, ты не такой. Ты хуже, ты… ешь, — Ева сбивается.       — Ем, — он помогает.       Он ест ради самого себя вот — ответ, в нём нет ничего сложного, тогда почему Купер сбивается?       Может быть, потому что Себастьян не отчищает и не искупляет, а только разрушает; прямо как и       Ева не может продолжать, потому как образы в голове перемешиваются в одно целое, и уже не различить, где здесь — животное, а где — она. Купер кажется, что она забыла, что было в этом мире когда-то без Себастьяна.       она?       Разница между этими существами и Себастьяном на лицо: он съест кого-то другого только ради самого себя и с той целью, чтобы создать с поедаемым нерушимую связь.       — И как тебе?       Разница между Купер и этими существами очевидна: она ни во что не верит.       — Меня забавляет тот факт, что вы хотите оказаться на месте этого животного, — Себастьян легко указывает подбородком в сторону трупа. — Могу вам помочь.       — Даже не вздумай сейчас подходить ко мне, — Ева шипит продолжает рвано и прерывисто дышать.       Разница между Купер и Себастьяном очевидна: …       — Всё из-за любви? — спрашивает он. Ева резко вздрагивает, чувствуя, как собственный позвоночник начинает неестественно выгибаться под тяжестью электрического страха.       «Как он догадался?»       Она, правда, видела. Это всё — одно сплошное плацебо, Себастьян прав, и лоси — лишь аномалия. Капли слюны скатываются по подбородку, падают на землю совсем рядом с руками. Живот скручивает очередной узел приступа.       — Нет, — выдавливает из себя она.       — Как же это похоже на вас, не так ли? — Себастьян делает шаг в сторону Купер. Ева слышит, как под ним скрипит снег и гнилая трава.       — Не похоже. Я никого не люблю, — Купер видит, как с каждым новым вдохом Себастьян подходит всё ближе.       — Почему вы так считаете?       — Это очевидно. Посмотри на меня, — Себастьян опускается рядом с Купер, пряча матовый блеск зрачков за лёгким наклоном головы.       — Вы уверены?       — Конечно.       Лоси — животные одинокие, связанные обещаниями и страстью быть едиными со всем сущим. Они поедают молча, статно и бесконечно — наслаждаются процессом со всей присущей им нежностью и непокорством. Запретный плод кажется ещё более манящим, когда приобретает бесконечную священность. Лоси едят для того, чтобы есть, и освобождать от цепей и тягот жизни, и искуплять в своей неподдельной любви. Они пожирают друг друга даже не замечая этого — чужая кровь заливается в горло, горячей жидкостью спускаясь внутрь пищевода и согревая собственные кости.       Лось за спиной Себастьяна погружается в болотистую землю всё сильнее — она засасывает труп, заливаясь в уши, рот и пустые глазницы (второй лось увлёкся).        — Подумайте над ответом ещё раз, — только произносит он.       Себастьян считает, что Еве от этого никуда не деться.