До дрожи

Третий час ночи, ветер продувает лёгкую куртку насквозь, но воздух всё равно тёплый. Под сухими, шершавыми ладонями хрустит песок и пыль, сгонеямая тем самым ветром с крыши гарнизоновского госпиталя. Мой корпус перебинтован от ключиц и до самых бёдер, сам я едва дошёл сюда, хромая на обе ноги; на шее и щеках — своры порезов от осколков стекла и прочего мусора, а пальцы… Один оторвало. На правой руке, средний. Его пришили обратно, но двигать им я смогу не скоро, если вообще смогу. И я при этом пострадал меньше всех. Аллура всё ещё спит сутками, Ханку запрещено вставать, ибо его ноги были слишком уж сильно повреждены, Пидж отходит от наркоза второй день — ей пришлось делать операцию, чтобы достать все осколки и не повредить ничего важного, а Кит… Он бледный, с явным недосыпом и адской головной болью — сильное сотрясение. И лишь мне разрешили выходить из палаты. Ну, на самом деле нет, но кого это волнует? Не. Никого. А я сижу и смотрю вверх. Шея затекла. Спина болит. И в горле пересохло. А я, как идиот, уставился в небо. В этот космос. В это ничто. Мы были там. Долго. Очень. Мы многое пропустили на Земле. Мы наконец вернулись. Но… Но у меня такое чувство, будто дома всё равно уже нет. Нет того места, куда можно было бы вернуться. Нет тех людей, которых можно было бы с гордостью прозвать домом. Да, семья осталась, однако… Эта пропасть, длиной в года тоже никуда не исчезла. Кажется, они меня уже похоронить успели даже… Это так… Грустно? Но при этом внутри такая усталость и апатия, что грусть просто не воспринимается как должное. Я, почему-то, не вижу ни одной души, с которой мог бы выдохнуть. Закричать о том, что внутри. Молить о помощи, прощении, ласке, любви — да о чём угодно! Просто существовать с этой душой, цепляясь за неё всем, чем возможно. Чтобы наконец исчезло это мрачное чувство постоянной тревоги, это невнятное, странное, склизское, мерзкое… То, что осталось осадком после всего этого дерьма. Лишь бы оно исчезло. Слышу шаги. Тяжёлые. Грузные, но уверенные. И затихают они прямо за моей спиной. Широ прекрасен. Его белёсые волосы вьются под новыми порывами ветра, он смотрит любопытно-обеспокоенно, чуть хмурит брови, но улыбается по-доброму. Прямо как Марко. На нём чёрная майка в обтяжку и форменные штаны. Он упёр руки в бока, как папочка. Он вздыхает тихо, переводит взгляд с меня на эти звёзды, что бессовестно выцвели под сафитами ярких фонарей. Он прикрывает глаза.  — Ты скучал по ним? По звёздам. Его голос хриплый, чуть сонный. Но всё такой же тёплый и светлый, как и всегда. Я не могу сдержать сиплого смешка. Качаю головой, опуская свой взгляд на забинтованный, влажный уже палец. Рука дрожит. Ладонь серая, такая же выцветшая, как и звёзды.  — Мне тошно смотреть на них. Вырывается, случайно. Широ молчит. Но я слышу, как он напрягается, чувствую его тяжёлый, буравящий взгляд. В куртке уже не так тепло.  — Тогда, зачем смотришь? Снова хмыкаю. Снова качаю головой. Сжимаю руку в кулак — бинты неприятно скрипят и режут кожу. Кровь просачивается сквозь марлю и взяко бежит по руке, капая багряно-чёрным на штанину. Щерюсь, шиплю, как старый пёс, скалю зубы и тихо совсем чертыхаюсь. Придётся позвать медсестру, чтобы сделать перевязку. Выдыхаю. Поднимаю глаза и смотрю вперёд. По крышам ласково бежит лунный свет. По дорогам — щербатый, искусственный. Ветер. Песок.  — Скучно. Широ смеётся. Искренне, но как-то уж слишком печально. Опускает новую, тяжёлую руку мне на плечо, сам садится рядом, тут же откидываясь назад и, раскинув руки, смотрит. Вверх. В космос. В ничто. А на самом деле не скучно. Просто, за это время я слишком привык врать. Просто слишком привык делиться мыслями с самим собой, нежели с другими. Просто слишком устал играть жизнерадостного дурочка. Просто забыл, какого это, когда тебя действительно ждут. Просто… Забыл, каково это — умирать от безделия и скуки сутки напролет.