Тварь

Мин обнимает живот и смотрит в стену, не смея даже пошевелиться. Час назад муж выломал дверь в туалет, не достучавшись до засевшего там Юнги, и, увидев все, бегом потащил его к Хосоку. Сейчас они переговаривались в комнате лекаря, оставив омегу отдыхать; только что-то ему не отдыхалось совсем. Паника отражалась на лице альф, пока те укладывали Юнги на кровать, Чон заставил его что-то выпить, и теперь Мин был оставлен абсолютно один со своими страхами и терзающим чувством вины. Что, если он сделал что-то не то, и теперь Оно умрет? Или вселенная решила исполнить желания глупого омеги, сказанные сгоряча, и Оно и правда просто уйдет, не оставив после себя и следа? Горячие слезы стекают по виску на подушку. Омега сжимается в комок и бессильно плачет, не зная, чего сам хочет. Сначала он думал, что, избавившись от ребенка, будет счастлив, и все эти дни желал лишь того, чтобы проблема решилась сама; но сейчас, лежа в комнате для больных, Юнги ощущал липкий, пробирающий дрожью страх. Внутри него мог находиться маленький труп, и пусть за полтора месяца Оно еще не успело стать чем-то большим, но было уже живым, уже ело омегу, заставляло к себе привыкать и отторгало еду. И теперь Оно могло просто уйти, не оставив после себя ничего, кроме пустоты и крови на белье. Мин сворачивается сильнее; руки прикрывают живот боязливо и нежно, будто там еще можно что-нибудь сохранить. Если нет — он обнимает маленького мертвеца. От этой мысли подкатывает тошнота, и Юнги наклоняется над тазом, что заботливо был поставлен рядом с кроватью. Как оказалось, не зря, потому что блюет он со вкусом и долго, раз за разом возвращаясь к мысли о том, что все еще находится внутри. Вернувшиеся альфы застают его обессиленным, уже успевшим прополоскать рот и безвольно свесившим с кровати руку. На них даже не хочется смотреть, и Юнги закрывает глаза, стараясь ни о чем не думать. Ему все еще больно, Оно не перестает напоминать о себе зудом и кровью, выбивая все новые слезы. Ладонь исчезает в теплом плену чужих рук — муж присел рядом, не обращая внимания на отодвинувшего таз Хосока, и прижался лбом к краю постели, сжимая чужие холодные пальцы. Это принесло покой, но вместе с тем — чувство вины, которое усилилось вдвое. Это не только ребенок Юнги, но и Джуна, и наверняка последнему сейчас не лучше. В конце концов, из них двоих именно Ким любил и боялся за свое дитя больше, так что, должно быть, он был просто раздавлен. — Я скажу ему? — тихо спрашивает Хосок, подойдя сзади. Лицо лекаря обеспокоено, и глубокая складка рисуется меж бровей, когда он ловит кивок альфы и громко вздыхает. — Похоже, что это случилось, Юнги. Совсем скоро ребенка внутри тебя больше не будет. -- — А теперь скажи мне, Намджун, — спрашивает Чон, заглядывая в душу горящими желтым глазами. — Зачем ты это сделал?