Тварь

Намджун громко икает и пытается разобрать рисунок на стоящей перед глазами вазе. Он буквально сбежал из дома Хосока, не выдержав результата собственной глупости. Юнги рыдал на его руках и просил прощения за свою слабость, цеплялся за рукава и умолял не бросать, кричал, что никому такой больше не нужен, а альфа… просто ушел, перекинув супруга на лекаря и запинаясь о порог. И вот теперь он даже не помнит, сколько провел времени, закрывшись в маленькой комнатке в отдаленной части дома с бутылкой крепкой настойки. Кажется, в ней нет уже половины, но желаемого забытья все нет — только туман в голове и назойливыми мухами гудящие мысли. Они становятся громче с каждым глотком, вынуждают отставить бутыль и вгрызться ногтями в волосы, лишь бы отогнать жрущую изнутри вину. Намджун не просто убил маленькое и беззащитное — он подорвал здоровье Юнги, и теперь тот наверняка не сможет рожать вообще, да и не захочет, тем более от Намджуна. Он заставил мужа чувствовать беспомощность, думать, что ребенок погиб по вине омеги, но не от рук собственного отца. Что же скажет селение… Не выдерживая, Ким одним махом допивает настойку, тут же кашляя от того, как она жжет горло и все внутри, отбрасывает пустую бутылку в сторону, не заботясь о ее целости. Какая разница, если разбито нечто куда большее, и теперь осколки устилают дорогу в ад. Альфа знает — туда ему и дорога после всего, что он сделал; Юнги, получивший ребенка насильно, ненавидевший его всем сердцем, и тот не посмел решиться на грех. Намджун тогда чуть не убил супруга, увидев у того нож, и наговорил высокоморальной чуши… Волк не убьет ребенка? Тогда он недостоин своего рода и имени. Муж не зря называл его тварью, он чувствовал червоточину, которая вылезла наружу. По щекам текут бессильные слезы, за которые Ким царапает себе шею, плечи и ноги, но он знает, что этого недостаточно — раны затянутся слишком быстро, не оставив следа. И даже разбив бутылку и вогнав в себя осколки, он получит лишь море крови. Недостаточное искупление для того, кто превратил будущую жизнь в красные пятна на белье. Юнги полюбил бы ребенка, он смог бы выносить его и привязаться, и они вместе вырастили бы кого-то… так почему же Намджун решил, что лучше сделает такой ужасный шаг, чем позволит этому случиться? Быть может, в который раз увидев слезы на чужом красивом лице, слишком детском еще для продолжения рода; или когда вспомнил, после чего Юнги затошнило, когда начал видеть дикий страх в его глазах; или же услышав, как омега зовет дитя «гребаным монстром» и «мелкой скотиной» и громко и четко желает тому исчезновения. Юнги ненавидит Намджуна и ненавидел ребенка, но почему он так громко плакал и так нежно держал руку на животе в вечер перед тем, как начал пить убийственные отвары? Они и сейчас могли так стоять — обнимать их общее чудо, которое, пусть не сразу, смогло бы примирить и сделать их нормальной семьей. Но Ким это разрушил сам, добровольно, посчитав себя достаточно властным, чтобы решать за троих. Троих — потому что дитя хотело родиться. Не пристало мужчине выть, но он воет долго и жалобно в надежде, что это поможет справиться с жгущей виной. В который раз это не помогает. Никто и ничто не поможет. И даже к мужу теперь нельзя — только не в том состоянии, до которого сам же себя довел. Слабая, уродливая скотина, которой самое место в лесу. Куда Намджун и сбегает, обратившись волком и не зная, что за спиной маленький омега смотрит вслед ему в окно.