Вернуть те дни...

При прочтении включить песню: «Ake ni Somaru» Примечания: О: ками (Волк) В нос нежданно вдарил запах сырья, где-то вдали виднелись первые лучи серого рассвета, вступающего, пусть и ненадолго, в свои законные права. Миру вновь возвращались былые краски. Скоро жизнь, серой обыденностью, вновь захлестнёт улицы Токио, превращая людишек в бегущий гудящий поток. Каждый будет куда-то спешить. Честно, даже не верится что с того дня миновало больше четырёх лет, а душевная рана до сих пор, временами, отдаёт глухой болью. За прошедший временной период поменялось многое, а былое вновь становилось детской мечтой, такой до абсурда глупой, нереальной. Солнце поднимается всё выше, округа окраплена дождевыми каплями. В подобной идиллии однажды удалось встретить такой же, воистину прекрасный тихий рассвет, навевающий старые воспоминания о прошлых временах, что по сравнению с нынешними кажутся сравнительно спокойными, невинными. Дни проведённые с ним навсегда запали в душу, давая понять что никаких преград к счастью нет. Старый синий растянутый свитер, который успел пережить многое в скорем времени совсем испортится, если удручится момент стычки с ненавистным гулем, который, чёрт дери, выжил. Он — это искусственно появившаяся ошибка природы, уничтожившая в последствии всё, что являлось смыслом моей жизни. А теперь, когда удалось узреть его лицо, озарённое светлой, практически детской улыбкой, ненависть с новым напором сил начинает пожирать душу, отравленную горечью утери. Непроизвольно сжимаю кулаки, до хруста костей, скрежетая зубами. Этот малец… Он всё уничтожил… Ярость уже давно тенью блуждает за мной, пытаясь подчинить разум себе, пробуждая вторую сторону. Из сего как всегда ничего положительного не выйдет, собственно, я даже практически ни с кем мне общаюсь, за исключением масочника. — Котару, ты надолго? — слышится прерывающий поток раздумий хрипловатый голос масочника, стоящего поодаль. — Тебе важно? — отвечаю на вопрос вопросом, не обращая на него внимания. — Впрочем, Котару, сделай одолжение вернись к семи, в мастерской из без этого много работы, — молвит тот, поднимая взор на всё ещё мерцающие тускнеющие звёзды. — Хорошо, — сухо отзываюсь на его слова. Тихий поток прохладного ветра взъерошивает тёмные волосы, оставляя их в беспорядке. Устремлённый к небесам взор давным-давно потускнел, пролитые слёзы послужили причиной постоянной отчуждённости. Погибшие останутся лишь пылким воспоминанием, что испарится в скорем времени. Амон был для меня смыслом существования, его тёплые большие ладони всегда взъерошивали мою шевелюру, а объятия всенепременно успокаивали. Моя наивность довела до подобного и теперь он мёртв. Осознание этого факта ещё долго было особо болезненным и послужило почвой тому, что я столь усердно пыталась сокрыть от  посторонних. Отец всегда наказывал никому не показывать свои слабости, даже самым дорогим, потому что всё это в последствие обернулось против меня. Старик Йошимура был одним из исключений, помогая своими советами собрать всю волю и снова продолжать жизненный путь как ни в чём не бывало. Его кофе навсегда запомнился мне как что-то иное, отходящее от мира сего, давая приятной пустоте загрести душу и разум в свои путы. Исконно не каждому было дано понять весь тот страх, отражающийся тьмой снаружи. Бывало, хотелось повернуть течение бытия вспять, возвращаясь далеко в прошлое до встречи со всеми людьми и гулями, сломившими стену холатности. Именуясь у следователей как О: ками* я в безудержном порядке убивала людишек, находясь в розыске. Мой маленький мирок частично стал доступен для Амона, но с раскрытием своей сущности, случайным образом, всё перевернулось с ног на голову. На тот момент витали подозрения, что я окажусь упечённой в Кокурию или же мёртвой от его рук. Пред глазами всё плыло, казавшись нестерпимо далёким, нереальным. Липкая вязкая масса, чувствовалась на ладонях, вызывая брезгливую волну мурашек. Возвращая осознание, понимаю что снова убила человека, который дышал лишь несколько часов назад, коего, возможно, дома ждёт семья. Животный страх после всего произошедшего часто сковывал тело, не давая возможности пошевельнуться. Оцепенение в таких случаях отбросить было крайне тяжело, ведь теперь я прихожу в ужас из-за вида того, чем питаюсь. Хотелось бы попробовать что-то помимо кофе, жаль что организм это отторгает, вызывая тошноту. Очень вовремя холодный ветер, сопутствующий наступлению осени проходится по спине, оставляя после себя освежающий табун мурашек. Поднимая голову, оглядываю светлеющий небосвод, что в скором времени сокроют тучи, тяжёлые и тёмные. Нагнетая тоску, осень, медленно загребает практически уснувший мир в свои лапы. Направляюсь назад в мастерскую, вновь погружаюсь в свой маленький мирок, ограничивающийся лишь моим разумом и снами где я вижу всех живыми, представляя лучшую, для себя, жизнь. Цукияма, с которым я сблизилась, по забытым причинам, стал первым кому я излила душу на счёт своей потери, зная что он выслушает, может даст какой-то странный, но впрямь дельный, совет. Этот «эстет», увлёкшийся в прошлом погоней за прекрасным, может и чересчур выделывается, строя из себя интеллигента, но в том, чтобы оказать моральную поддержку он оказался незаменим. Жаль, что я давно с ним не виделась. Временами, поделиться с кем-то своими мыслями или обсудить книгу, просто необходимо. Каким бы в глазах других Цукияма не являлся занозой почему-то лишь в общении с ним я нашла некое утешение. Мастерская Уты, находящаяся в четырнадцатом районе, стала моим пристанищем. Моё умение набивать тату, стало, своего рода, способом избавления от накипевшего. Бывало, что даже сам хозяин моего нового дома изъявлял желание украсить своё тело очередным странным рисунком. — Котару, ты малость припозднилась, — якобы ненароком замечает масочник, отвлёкшись от примерного эскиза маски для очередного гуля. — Ута, тебе до этого какое дело? В мастерской всё равно уже довольно давно не было посетителей, — буркаю я ему в ответ, с намерениями пойти и отоспаться. — Кстати, Котару, смени свитер. Где ты умудрилась его заляпать? — спрашивает тот, пронизывая засыхающее пятно взглядом. — Масочник, сколько раз мне ещё повторять, что это не твоего ума дело?! Чего ты так печёшься о том, где я выпачкала свою одежду?! Ты мне не матушка, чтобы указывать! — кричу ему в лицо накипевшее недовольство и, отворачиваясь, бреду в свою комнатушку. Заваливаясь на кровать, стягиваю с себя грязную вещь, оставаясь в спортивном топе. Обняв подушку, закрываю глаза, на которых наворачиваются крупные капли слёз, скатывающиеся потоком по щекам. Душа вновь болела, отдаваясь острой резью в области груди. Как бы мне хотелось уснуть и забыться долгим сном, чтобы вся эта боль наконец покинула меня. *** Вошедший в комнату мужчина мельком взглянул на спящую девушку, что крепко прижимала к груди подушку. Разметавшиеся в беспорядке тёмные волосы отдельными прядями ниспадали на лицо, скрывая большую его часть от взора гуля. Брови девушки были насуплены, дыхание было прерывистым, словно ей снилось что-то крайне неприятное. Так оно и было. Боль утраты любимого уже пятый год съедала её изнутри, словно оставляя прореху в хрупкой девичьей душе. Временами, будучи во власти опьянения девушка начинала изливать масочнику душу, жалуясь на всё, особенно на то, как она желала забыть всё произошедшее, в частности то, что она является гулем. Проходя в глубь комнаты, мимо девушки, масочник берёт в руки старый растянутый синий свитер, и, перекидывая тот через плечо, собирается оставить её наедине с собой. Тихий, неразборчивый шопот служит причиной того, что он приближается к спящей, желая, из любопытства, узнать значение нечленораздельных слов. Протягивая к её лицу руку, он заправляет чёрную прядь спадавшую прямиком на глаза ей за ухо. Когда-то давно он пообещал отцу девушки сберечь ту от одинокого скитания по закромам Токио, дав приют и не оставив в абсолютном одиночестве. Ута всегда относился к дочери близкого друга с тёплыми отцовскими чувствами. Бойкая, взвинченная малышка вызывала у него на губах высмеивающую улыбку, которую замечая, Котару, непременно начинала кидать в сторону неординарного парня угрозы, выглядившие глупо. — Амон… Сквозь глубокий сон шепчет имя своего возлюбленного Котару, начав ерзать по кровати, переворачиваясь на другой бок, спиной к стоящему Уте. Слышать имя следователя за четыре года он давно уже привык, да и в общем понимании, не относился отрицательно к подобным отношениям. Бывало посреди этих затхлых лет страданий на устах Котару проскальзывала едва заметная, вымученная грустью улыбка. Успокоением служило лишь воспоминание пережитых моментов, помогая сосуществовать с тяжким грузом вины.  Масочник удаляется из тёмной небольшой комнатушки, давая девушке отоспаться в очередной раз. Он снова будет сам переделывать все обязанности за двоих, готовить для Котару новые эскизы причудливых рисунков, дабы та позже приступила к работе на свежую голову. Ута, в привычной манере, усаживается на мягкое кресло, близ стоящего небольшого стола, заваленного кипой бумаг разного происхождения, приступая к очередному заказу. *** День близился к своему концу, о чём сообщали багряные лучи, пробравшиеся сквозь небольшое оконце в помещение, освещённое бледным светом нескольких лампочек, которые, в ближайшее время, собирались заменить на новые. Дверь одной из дальних комнатушек распахивается, представляя взору масочника сонную девицу более походившую на сурка, вылезшего из мрака на дневной свет. Насупленные брови уже подсказывали гулю, что сейчас в его адрес будут излиты недовольства по неопределённым причинам. Было девушка уже хотела начинать свою тираду, но оборвал её планы щелчок дверной ручки и вот, расплываясь в растерянной улыбке, перед её взором предстаёт ненавистный одноглазый гуль, погубивший все надежды на счастье. Зачем тот, кто разрушил ей жизнь явился в мастерскую?