Пылающий август

      Между сиденьями появляется голова Лиды, но смотрит она, слава богу, не на меня, а на Дениса. Тот сразу закрывается, съёживается, поворачивается чуть боком, поднимая колено в классической позе «У кого стояк? У меня стояк?!». Несмотря на патовость ситуации, мне хочется заржать. Сексуальное возбуждение в этом смысле похоже на опьянение, многие табу снимаются, очень легко натворить глупостей, которых ты ни за что бы не совершил в трезвом уме. Оттого, что нас спалили, точнее: вот-вот спалят, я чувствую не ужас, а какой-то ненормальный восторг. Есть нечто великолепное в ощущении близящегося пиздеца — искушение прыгнуть в него с разбегу выбрасывает в кровь тонны адреналина.       Лида улыбается Денису, глаза блестят любопытством, она хочет что-то сказать, но не знает, как сформулировать. Неспособность подобрать слова в нужной ситуации иногда очень на пользу — момент упущен, и Стас утягивает ее обратно. Я выдыхаю. Смотрю в зеркало заднего вида на сына, и какую-то долю секунду думаю, а не признаться ли ему прямо сейчас, но по его напрягшейся челюсти понимаю, что это его не обрадует, и решаю не портить им вечер. Твою ж мать, я веду себя, как подросток, но мне чертовски нравится это чувство. Я готов напевать, выруливая к парковке.       — Не бери в голову, они уже забыли, — говорю я Денису, когда мы с полотенцами идём к пляжу. Он выглядит встревоженным, и мне хочется его приободрить.       Любовь побеждает и любопытство Лиды, и настороженность Стаса, они шагают впереди и говорят на своём воркующе нежном, не понятном никому, кроме них, языке. Я был нужен им только в качестве водителя, это ясно как день. А Денис — для компании, чтобы я не лез к ним с отеческими разговорами и не чувствовал себя третьим лишним. Какая ирония.       — А я и не беру, — отбрыкивается Денис. — Это вам стоит побеспокоиться.       — Схуяли? — беспечно отвечаю я, а Денис усмехается.       — Раньше я думал, что вы не материтесь. Не курите, не пьете, вообще, образец для подражания.       — А я не курю. И не матерюсь. Обычно. И вообще хороший парень.       На лице Дениса расцветает уже откровенно счастливая улыбка. Он поглядывает на меня украдкой, и я понимаю, что мы флиртуем. И это я, черт возьми, начал. Если не перед Стасом, то перед ним я точно спалился по полной. Я идиот, но мне чертовски приятно, когда он так на меня смотрит. Я так скучал по этому.       — А мне нравится, когда у человека есть плохие привычки, — говорит Денис. — Слишком идеальные люди кажутся ненастоящими.       — О, я далёк от идеала, поверь мне, — звучит так, будто я напрашиваюсь на признание. Зачем я снова ему что-то обещаю? Что я делаю? Боже, зачем?       — Мне ли не знать, — усмехается Денис. — Ты би?       — Я гей, — отвечаю я, толку теперь скрывать. Лицо у Дениса вытягивается от удивления, и мне приходится пояснить: — Стас не ошибка молодости, если ты об этом. Он — счастливая случайность. Лучшее, что со мной произошло в жизни. Но о моей ориентации ему лучше не знать, мало ли что он себе напридумывает.        Денис перестает улыбаться и смотрит в спину Стаса, который, бросив вещи на песок, за руку с Лидой бежит пробовать воду. Я не знаю, о чём он думает, но мне кажется, что он завидует Стасу: отчасти ревнует меня, отчасти злится, что тот стоит между нами, и что ему даётся всё просто так, без всяких усилий и по праву рождения. Стас всегда будет для меня на первом месте, и Денис это понимает. Мы останавливаемся у брошенной ими сумки и обуви, разуваемся, и я закапываю ступни в остывающий песок. Мне тоже следует остыть. Когда Денис переходит «на ты», я чувствую, как между нами возникает волнующая близость. Это и есть причина моего опьянения, ничего не в прошлом, мои попытки оттолкнуть его привели к непредсказуемому результату: я влюбился в его любовь.        — Иди к ним, — подталкиваю я Дениса.        — А вы? — его «вы» неожиданно режет слух. Я почти физически ощущаю, как он меня им отталкивает. Это месть за Стаса, именем которого я защищаюсь, как щитом.        — А я потом, дай мне пару минут.        Он кусает губы, потом пожимает плечами и бежит к морю. Солнце висит над самой водой, обещая красивый закат. Они забавно подпрыгивают втроём над волной, пытаясь не замочить одежду, смеются. Машут мне руками и зовут присоединиться. «Вода тёплая, как в раю», — кричит мне Лида. Но я сажусь на песок и, запустив пальцы в волосы, трясу головой. Если бы мог, ударил бы себя по морде. Соберись, соберись, тряпка. Какая, к черту, любовь?        Ребята уходят купаться, а я остаюсь на берегу, следить за вещами. Берег, особенно в этом участке возле скал, почти опустел, невдалеке дымит шашлычным ароматом кабак, и время от времени появляются прогуливающиеся парочки из местных. Никому, кроме Дениса, до меня дела нет: разоблачившись на бегу, Стас и Лида с шумом и брызгами вбегают в воду, оставляя за мной право собирать их одежду по всему пляжу. Теперь, когда Стас вдруг повзрослел и влюбился, я чувствую себя типичным родителем подросткового кино: присутствующим для мебели и мудрых советов, если они вдруг необходимы. Зато Денис, прежде чем войти в воду, несколько раз оборачивается. Боже мой, да не смотри ты на меня так.        В Древней Греции времён Сократа и Аристофана, думаю я, было вполне нормальным делом любить юношу восемнадцати лет. Считалось, что наставник многими годами старше оказывает на мальчика хорошее влияние, воспитывает в нём уверенность в себе, в своих силах, в своей красоте — только зная себе цену, тот сможет стать героем. Из-за любви между мальчиком и наставником устанавливается полное доверие, способствующее развитию лучших качеств в обоих. Во время войн юный ополченец всегда оглядывался на товарища и не мог себе позволить трусость на глазах того, кого любит. Прочитанный ещё в годы универа «Пир» настолько покорил меня своей очаровательной гомоэротической простотой, такой далёкой от нашего времени, что позже я перечитывал его ещё не раз. Несмотря на возвышенность слога, в нём не было ничего от пафоса современного гомосексуала, пытающегося возвеличить то, что он сам втайне считает пороком. Как не было ничего подобного в любви императора Адриана, построившего на месте гибели своего возлюбленного Антиноя город, воздвигавшего тысячи статуй по всей империи и обожествившего своего юного любовника в культе молодого бога. Опьянение красотой молодого тела возвышало и находило одобрение, сейчас же оно было чем-то низким, пошлым, граничащим с педофилией. Я смотрю на фигуры в воде: кто я для него? Молодящийся папаша? От этой мысли мне становится горько.        Солнце окрашивает море и облака в потрясающие алые тона, я ложусь на песок, подложив руки под голову, и на несколько секунд закрываю глаза. Чувствую чьё-то приближение, шаги, отфыркивание, шумное дыхание. Денис садится рядом со мной на колени и наклоняется, так что на мое лицо падает несколько капель с его волос, я морщусь и открываю глаза.        — Быстро ты.        Денис отстраняется. Его лицо в тени, закатные лучи бьют ему в спину. Юный бог Антиной, вышедший из пены волн для моего удовольствия.        — Скучно с ними, я там как пятое колесо.        — А со мной не скучно? — я поднимаюсь на локтях, языком пробую воду, упавшую с его волос. Он смотрит на меня не отрываясь. Да, черт возьми, люби меня. Я этого хочу.        — С вами — нет, — он смотрит на мои губы, чуть приоткрывает свои, даже делает движение языком, будто тоже желая попробовать соль с моего языка. Его желания так очевидны, что я понимаю их раньше, чем он осознает это.        — Вот это и странно. Я бы даже сказал: ненормально.        — Вы гей, — говорит он, будто это что-то объясняет.        — Ну и что? Я старше тебя в два раза, что у нас может быть общего? Хорошие дети играют со сверстниками, с дяденьками типа меня им скучно. Посмотри на Стаса, я ему нужен, только чтобы попросить денег или отвезти на пляж. И это нормально.        — Да ну, — упрямится Денис, сгребает вокруг себя песок, посыпает бёдра и мокрые плавки. — Какая вообще разница кому сколько лет? Я совершеннолетний, могу сам решать, с кем мне скучно, а с кем нет.        Он пропускает струйку песка через кулак, песчинки сыплются на его пах. Если сначала я думал, что он хочет спрятать свое возбуждение, то сейчас понимаю, что нет, скорее подчеркнуть, намекнуть, заставить понять и принять очевидное. Я сам начинаю привыкать к перманентному состоянию неразрешенного возбуждения, в голове от этого мутится, но это приятная муть.        — Зачем… ну… — начинает Денис, и по его заминке я уже понимаю, что он хочет спросить: почему я был с ним так жесток. — Зачем ты пытался меня убедить, что ты гетеро?        И вот мы снова переходим в режим интимного общения. Я сажусь прямо, вздыхаю, как утомленный взрослый человек.        — Чтобы ты понял, что у тебя нет шансов.        Он усмехается, занимается песком, не глядя на меня.        — А теперь, значит, есть?        — И теперь нет. Никогда не будет.        — Тогда почему ты меня трахнул? — Денис поднимает на меня взгляд, в глазах: горечь и ирония. — Зачем хвалишь мою причёску? Говоришь так… не знаю… будто я тебе нравлюсь? Я ведь понял, что ты, как минимум, би. Натуралы так себя не ведут. Они смущаются, злятся, отталкивают, могут быть и милыми, но никогда они не заигрывают. Я ведь правда думал выкинуть тебя из головы. А теперь… даже не знаю, смогу ли.        Я смотрю на него и не знаю, что сказать, кроме уже порядком заезженных аргументов: разница в возрасте, Стас, общественное порицание. От частого употребления их убедительность будто бы износилась.        — Я тебя не люблю, — говорю я. В глазах Дениса мгновенно вспыхивает обида, слышать такое всегда очень больно. Он отворачивается, вздыхает так, будто я его ударил под дых и вышиб весь воздух. — Не так, как ты этого заслуживаешь. Но ты молодой и красивый, я не могу тебя не хотеть.        — «Заслуживаешь» — звучит так, будто ты меня уже бросаешь, — он усмехается, смотрит в сторону, пытаясь совладать с собой. Мне его жалко так, что хочется обнять, но я знаю, что сделаю только хуже. Я ненавижу себя за то, что сказал. — А с чего ты решил, что с моей стороны это не похоть? Что мне нужно от тебя что-то другое? — Денис вскидывает голову и смотрит на меня сверху вниз. Оборачивается к прибою и вскакивает на ноги, отряхивая с себя песок.        — Они возвращаются, пошли купаться, — я смотрю на него с сомнением, и он настаивает. — Не заставляй меня плавать в одиночестве, я и так слишком жалок, а с ними я быть не могу — меня тошнит от их сюсюканья.       И я тоже встаю.        — О, ты всё-таки решился? — хихикает Стас, губы синие, едва двигаются. Хреновый из меня родитель. Я кидаю ему полотенце, но он отдает его Лиде, а сам закутывается в другое. поменьше. Денис тем временем уходит к морю. Если они и замечают его состояние, то не придают значения, это выглядит так, будто он злится на них, а не на меня. — Только вылезать очень холодно. Костерок бы и палатку…        — Окунусь и домой поедем, — говорю я, стягивая брюки.        От разговора с Денисом в душе разливается горечь, я чувствую себя лицемером, хуже того, подлецом, который специально играет чувствами парня. Солнце уже село, с моря веет прохладой, одинокая фигура довольно щуплого на фоне черной воды Дениса внушает мне тревогу. Я тороплюсь, бросая одежду как попало, и захожу за ним в воду, почти не обращая внимания на разницу температур. Но прежде чем я успеваю выйти на достаточную глубину, его голова скрывается под водой.        — Чёрт, Денис! — я ныряю под воду, но в темноте ничего не разглядеть. Выныриваю и снова его не вижу. Только сумерки, огни с берега, бесконечная череда волн.        — Денис!        Я собираюсь нырнуть снова, но чувствую рядом движение. Выныривая, он цепляется за меня ногами, заставляя тоже уйти под воду, и прижимается всем телом — я чувствую кожей его волосы, грудь, руки. Когда наши головы снова появляются над водой, он находит мои губы. Целует отчаянно, как в прошлый раз, боясь, что в следующую секунду я его оттолкну; почти кусает. Я скольжу ладонью по его затылку и целую в ответ, едва касаясь языком, пытаясь успокоить его поцелуем. Подхватываю его под ягодицы и сам чувствую, что не могу от него оторваться. Нас накрывает волной, по лицам и губам струится соль, и мы глотаем воду, которая не утоляет, а только разжигает жажду.