***
С последней их встречи Дэнни почти не изменился, всё так же он, закинув ногу на ногу, встречал Маркуса в комнате с фиолетовыми занавесями. Но стоило Маркусу зайти в номер, как Дэнни нахмурился и вцепился длинными белыми пальцами в подлокотник кресла. После того поцелуя Маркус не знал, как поступить. Проигнорировать любовное признание и продолжить посещать Дэнни он не мог, он не был настолько хладнокровен. Но также взглянуть человеку в глаза и отказать ему, не ранив его чувства, казалось невыполнимой задачей. Вместо того, чтобы принять решение, Маркус сбежал от проблемы. Когда он проснулся пару часов назад, это показалось хорошей идеей — прийти к Дэнни. Маркусу показалось, что именно он сможет понять его, а если нет — поможет отвлечься. Теперь, в состоянии аффекта, Маркус мог сделать что угодно, и измена Саймону казалась даже в какой-то степени правильной вещью. Око за око, так ведь? Пожалуй, он бы молча накинулся на первого попавшегося «ангела» из «Рая», если бы не случилось разговора с Кэрой. Ей каким-то образом удалось угодить его капризной душе, он успокоился и снова обрёл способность анализировать свои действия. Но возвращаться назад было уже поздно, и Маркус понял, что ему нужно было покончить с этой страницей своей биографии. Они помолчали, и Маркус присел на край кровати. Дэнни же с неохотой встал. — Выпьешь? — Дэнни стоит у барной стойки и наливает в крупный бокал красное вино. Его бледное лицо с игравшими на нём лиловыми тенями выражало абсолютное равнодушие. — Мне не нужно. — А мне — нужно, — заявляет Дэнни и залпом выпивает вино. — Хватит ломать комедию, — кривится Маркус. — Раздевайся. Раньше начнём — раньше закончим. Маркус не двигается с места, раздражённо наблюдает за блуждающим по комнате Дэнни и играет желваками. Ещё один человек, который хочет вынести Маркусу мозги. Ну, а чего он ждал? — Я не за этим пришёл, Дэнни. — Ты всегда приходил только за этим, что изменилось? Не подумай, я нисколько не жалуюсь, я знаю своё место, просто… — Я не должен был так поступать. — Как? — Дэнни оборачивается и с интересом смотрит на Маркуса. Конечно, ему было обидно. Но он, в отличие от Маркуса, предпочитал не тратить своё время на обиды и ненависть. Теперь ему было просто неудобно и неприятно от того, что приходится выслушивать объяснения глупого мальчишки. — Не должен был вести себя, как бесчувственный мудак. — О, ты не мудак, — легко улыбнувшись, сказал Дэнни, — ты просто ещё совсем молодой и глупый. Поэтому я прощаю тебя. Но нам обоим будет лучше, если ты перестанешь приходить ко мне и выберешь кого-то, кто… знает тебя хуже, чем я. — Ты думаешь, что хорошо меня знаешь? — Я вижу тебя насквозь, Маркус. Ты пришёл только для того, чтобы извиниться, или хочешь поговорить о чём-то ещё? Кстати, я видел ту занимательную статью, и, мне кажется, тот блондин очень милый. Расскажешь мне о нём? — Не стоит, — смущённо отвечает Маркус. — Про Норт и Робина ты мне рассказывал. — Они моя семья. А Саймон… Совсем другое. Маркус не знает, как лучше объяснить. Рассказывать о Саймоне, о статье было бы слишком долго, да и не испытывал Маркус особого желания делиться этим с кем-то. Он в нерешительности молчит, пересекается взглядом с Дэнни, а тот, кажется, всё понимает, но медлит. — Подай мне сигареты на столике, — просит Дэнни, — ты же не против? День сегодня очень нервный. Один урод заплакал во время секса, сказал, что я напомнил ему его сына, представляешь? Дэнни держит сигарету губами и поджигает её. Прежде чем взять сигарету кончиками пальцев, он выдыхает через нос, и сиреневому дыму требуется время, чтобы бесследно развеяться в воздухе. Дэнни молчит, с прищуром глядя на Маркуса. Тот не совсем понимает, что за немая дуэль происходит между ними двумя, но упрямо продолжает наблюдать за Дэнни. — Это из-за того блондина? — предполагает Дэнни. Он плохо осведомлён о личной жизни Маркуса с тех пор, как перестал ею быть. — Это правда, что вы вместе? Маркус кивает. Он сцепляет руки в замок. Что-то внутри него сжимается, и, кажется, он вот-вот перестанет дышать. — И ты решил прийти сюда? Да ты аморальная сволочь, — без тени эмоций на лице произносит Дэнни. — Это ты сейчас будешь говорить мне про мораль? — У меня своя мораль, — возражает Дэнни, впиваясь зубами в мягкую бумагу, набитую подобием табака. Он выпускает колечко дыма и смотрит, как оно тает в воздухе. — Я могу молчать долго, гораздо дольше, чем ты можешь выдержать. Ты, Маркус, наверняка и с этим блондином сошёлся только потому, что он говорит много, между вами никогда нет нелепых пауз, да? Говорит, говорит, а тебе только нужно иногда поддакивать. Меня это так раздражает. Хотя, если бы ты много говорил, ты бы раздражал ещё больше. — Нелепых пауз у нас было гораздо больше, чем разговоров, — говорит Маркус. Крепче сжимает ладони, как будто бы это поможет ему сбросить с себя это напряжение и вздохнуть спокойно. — О, похоже, это любовь. Ты что, испугался? — Дэнни настораживается. Он наконец замечает, что Маркус ведёт себя не так, как обычно. Что-то новое в жестах и взгляде смущает Дэнни. — Я не боюсь того, что чувствую. — Так зачем ты пришёл? — Мне нужно решиться на что-то, — поразмыслив, отвечает Маркус. Он пытается сделать глубокий вдох, но каждый раз дыхание обрывается где-то в горле и не доходит до груди. — А та статья? Разве ты не… Нет, ты же не мог этого сделать. Все эти слухи распустил не ты. — В глазах Дэнни мелькает понимание. Его сердце, вокруг которого он всё это время возводил ледяные стены, вмиг растопило жалостью и сочувствием. Для человека, который работал в таком месте, как «Рай», он был слишком восприимчивым. — Мне следовало бы сразу догадаться, ты же такой… — Трусливый? — Я не это хотел сказать. — Всё нормально. Это правда. Я с этой мыслью уже примирился. — Что ты теперь собираешься делать? От напряжённых рук идёт болезненная волна, которая поднимается по плечам и ударяет в голову. Маркус резко расцепляет пальцы, ладони, будто магниты одинакового заряда, отлетают друг от друга. Он вскидывает голову и смотрит на Дэнни ошалелым взглядом. Он глотает ртом воздух, его диафрагма поднимается и резко опускается. Ответ приходит самим собой сначала как робкое предположение, но вдруг именно он оказывается правильным ответом в этой ситуации. — Ничего, — улыбнувшись, говорит Маркус. — То есть… Он подскакивает к Дэнни, мгновение смотрит на него полными радости глазами. — Прости меня за всё это, — он целует его бледную щёку, — и спасибо. Маркус убегает, наспех захлопывая дверь за собой, и Дэнни остаётся наедине с самим собой. Он чуть ли не роняет окурок из рук от удивления. Наконец про себя он замечает, что и сам начинает улыбаться, и что-то тёплое разливается по телу от места поцелуя. Он уже ни на что не надеется и не воспринимает этот поцелуй как жест внимания, но отчего-то ему и самому становится так приятно. — Улыбнулся… — задумчиво говорит Дэнни. — Видимо, и вправду так сильно влюблён. Маркус почти никогда не улыбался при Дэнни. Усмехался, скалился, гримасничал, но такой искренней улыбки счастливца Дэнни ещё у него не видел. Как будто что-то мучило его, не давало покоя, а теперь он освободился от этого гнёта. — Да что за бред… Не неси чушь, он просто сошёл с ума, — говорит Дэнни сам себе, протягивая руку за следующей сигаретой.***
Кажется, впервые ему было страшно выходить из раздевалки. Заявить о себе как о выдающемся тренере он не успел, «воспитывал» он только молодняк. Впрочем, а было ли о чём заявлять? Робин никогда не страдал от самоуверенности, зато всегда преувеличивал свои недостатки и жестоко наказывал себя за ошибки. Ему казалось, может, так у него получится что-то. Таким его сделал Карл, и меняться он не собирался, но вот только даст ли такой подход к работе результат? Сколько бы он себя ни оправдывал, сколько бы ни уверял, что работает с Маркусом совсем мало, что у Маркуса в любом случае нет шансов на победу, он всё винил себя, будто бы бой уже состоялся. Жажда реванша вспыхнула демоническим огнём, когда он только увидел силуэт светловолосой головы Лемана в проёме двери. Тогда, на пресс-конференции, он чувствовал, как кровь приливает к лицу каждый раз, когда раздаётся сбоку этот лающий, рычащий, огрызающийся голос. Он сжимал с силой зубы, не желая смиряться со своим поражением. Лежащий пластом на ринге, силящийся подняться, отхаркивающий свою кровь и травмирующий собственное тело своими жалкими попытками достойно закончить бой. Таким Робин видел себя. Теперь, зализав раны, сбросив больше четверти веса, он был похож на побитую собаку. Он не до конца понимал, кого он ненавидит больше за тот бой — себя или Лемана. Ральф, обладавший сверхъестественной чуткостью, невольно реагировал на напряжённое настроение Робина: посуда летела из рук, ножницами он целых два раза порезал себе пальцы, писал он неаккуратно, буквы подпрыгивали на строке, как блохи. Не человеческим, а каким-то звериным чутьём Ральф понимал, что беспокоит Робина. Нет, он не знал, даже не догадывался, но эту боль он разделял и чувствовал, иногда он приносил Робину чай в комнату, хотя тот не просил, или откладывал время пробуждения, чтобы не потревожить гостя после напряжённой ночи. В общем, каждый маленький жест был пропитан заботой и соучастием, помогало это или нет, Ральф не знал; это было похоже на немое сочувствие, с которым щенок пригревался к горячему боку страдающего от раны взрослого волка. Стоило Робину спуститься на первый этаж особняка Манфредов, как он почувствовал сдобный аромат чего-то печёного. Ральф, видимо, суетился с раннего утра на кухне. Он уже доставал пышущий жаром пирог из духовки, когда неласковое осеннее солнце уронило свой луч на гипсовое лицо Робина. Робин выглядел сегодня хуже, чем обычно. Казалось, за то время, что он пробыл в Детройте, он сбросил ещё килограммов пять. Синяки под глазами сверкали изумрудами на белом лице, и он сел за стол, пододвинув себе свою чашку с кофе. — Ральф, сегодня только кофе. Кусок в горло не лезет. — Робин ел вчера два раза, утром и вечером, и утром только кофе, поэтому Ральф начинает подозревать, что это симптом какой-то болезни. Иногда Робину хотелось с издёвкой ответить в той же манере: «Робин страдает от зависти и хочет удовлетворить своё эго». Но Ральф был самым безобидным и добродушным в этой волчьей стае Манфредов, поэтому Робин не имел права срывать на нём злость. — Всё хорошо, Ральф. Это просто перенапряжение. Сегодня вечером бой, после него я обязательно что-нибудь поем. Кстати, ты хочешь пойти посмотреть на Маркуса? — Ральф боится. Он не любит, когда Маркус бьёт других людей. Когда он это делает, Ральфу кажется, что это и не Маркус вовсе, а незнакомец. — Это просто спорт, — сказал Робин, — Маркус всегда остаётся нашим Маркусом. Ведь каждый раз после боя мы приезжаем сюда, помнишь? И проводим время вместе, как семья. — Это единственная радость от спорта, — улыбнувшись, ответил Ральф. — Когда он победит, все приедут праздновать. Робин обязан будет попробовать мясной пирог. — Ральф, Маркус может и проиграть. — Но если Ральф верит в Маркуса, значит, Маркус победит. — Резонно, — кивнул Робин. Он обязательно поест и выспится после боя, если результат встречи его удовлетворит. Робин очнулся перед Маркусом, который с невозмутимым лицом бинтовал свои руки. Он совершенно не торопился, и в его движениях присутствовала грация готовящегося к охоте хищника. Так он скрывал своё волнение, Робин знал это, потому что сам был таким же. Едва ли по его лицу было заметно, что он беспокоится. — Давай помогу, — сказал Робин. — У тебя криво выходит. Он приседает перед другом на корточки и принимается точными, твёрдыми движениями затягивать руки Маркуса в бинты. Они оба, точно это важнее всего на свете, следят за этим процессом. — Норт всё-таки пришла. — Пьер с ней? — спросил Маркус. — Да, он успокоит её в случае чего. «В случае чего» — они понимали, что кроется под этими словами. После смерти Карла Норт едва ли оправилась; несмотря на то, что она всеми силами старалась держаться, произошедшее сильно повлияло на неё. Прийти в этот раз на бой было довольно рискованно — схватка обещала быть долгой и напряжённой. Лишние переживания могли повлиять на ребёнка. — Ты уже видел Саймона? — спросил Маркус. Даже Робину теперь было трудно понять, какие его друг испытывает эмоции, потому что Маркус ничем не выдавал себя: ни голосом, ни жестом, ни напрягшейся лицевой мышцей. — Мы столкнулись с ним у входа. У вас с ним всё хорошо? — Вполне, — спокойно ответил Маркус. — Мне кажется, мир вокруг тебя будет рушиться, а ты и глазом не моргнёшь. — Ты тоже. Робин усмехнулся. — Чёртова манфредовская закалка. Когда с бинтами было покончено, Маркус подвигал пальцами и удовлетворённо улыбнулся. Всё было готово, даже мельчайшие детали были приведены в порядок и только и ждали действий Маркуса. Теперь всё зависело только от него самого. — Ты готов? — Робин посмотрел на Маркуса, пытаясь найти в его глазах то, что сможет его приободрить. — Да.***
— Добрый вечер, уважаемые телезрители, меня зовут Коннор Уолш, и мы начинаем нашу трансляцию, — губы Коннора похожи на две натянутых гитарных струны — так усердно он растянул рот в улыбке. Помедлив, он вспоминает про единственный в этот вечер неприятный фактор: — Сегодня со мной мой коллега — Хэнк Андерсон. Коллега тихо хмыкает и откладывает в сторону ещё закрытую бутылку пива. — Вокруг сегодняшнего боя было столько сплетен и возни, такого шуму наделали оба боксёра, что, боюсь, встреча не оправдает наши ожидания, — пессимистично замечает Хэнк. — Но… — Леман, сделавший перерыв в своей спортивной карьере, совсем недавно вернулся на арену и теперь пытается вернуть себе прежнюю славу за счёт Маркуса. Для некоторых, может, это и выглядит зрелищно, но любой профессионал, не важно, аналитик это или боксёр, подтвердит, что Леман просто выбрал беспроигрышный билет. Самое время посочувствовать Маркусу, — с плохо скрываемой ехидцей в голосе говорит Хэнк, — потому что, я так понимаю, повторится та же история, что случилась с его новым тренером. — Подготовка Маркуса к бою претерпела изменения после смерти Карла Манфреда, и, я думаю, сегодня Маркус нас ещё удивит, — сказал Коннор. Он уже привык к тому, что старший товарищ любит перебивать его, и спокойнее переносил любые его выпады в свою сторону или в сторону своего кумира. — Нам показывают Лемана… Даже невооружённым глазом заметно, что он весит больше, чем Маркус, и это может дать ему преимущество. — Не может, а даст. — Чем спортсмен тяжелее, тем он медленнее, — возражает Коннор, — если Маркус умело воспользуется этим… У него даже появится шанс на победу. — Коннор, не говори глупостей. Он еще совсем неопытен, да и… — Наконец выходит и сам Маркус! — восклицает Коннор, не желая выслушивать неоправданную, по его мнению, критику по отношению к своему фавориту. — Они со своим новым тренером работали всего лишь месяц, но что-то мне подсказывает, что этот короткий период сотрудничества принёс свои плоды. Для Робина это первый серьёзный поединок на арене, раньше он тренировал только совсем юных спортсменов, теперь пришло время ему переходить к взрослым бойцам. Андерсон внимательно посмотрел на своего «ученика» и решил, что может расслабиться. Юнец мог говорить без умолку добрую четверть часа, единственное, за чем должен был следить Хэнк — это как бы Коннор не сморозил какую-нибудь откровенную глупость, которая могла бы стоить его старшему товарищу и премии. Сколько бы Хэнк ни предупреждал его, Коннор всегда говорил именно то, что думает, он не мог слукавить или промолчать. Молодой, пылкий и острый на язык Коннор только-только открыл для себя мир радио- и телевещания. Хотя сейчас мало кто им интересовался, Хэнк знал, что через год-два этот малец будет нарасхват. Андерсон, кажется, тоже таким был лет эдак тридцать назад. — Вот нам показывают Маркуса, он в отличной форме, — говорит Коннор, прикусывая язык, чтобы не завести разговор не в то русло; оператор снимает Маркуса именно в тот момент, когда он что-то обсуждает с невысоким блондином, чью фотографию Коннор видел в недавней статье «Sport Time». — Кажется, он совсем не волнуется перед боем. На пресс-конференции у него с Леманом назрел серьёзный конфликт, и… — Тут виноваты оба, — решил вклиниться Хэнк, — с одной стороны, Леман довольно неуважительно отнёсся практически ко всем присутствующим. Для телезрителей напоминаю, он опоздал на мероприятие. Потом он комментировал вопросы, адресованные другим. Ну, а Маркус… Он, похоже, ещё совсем не умеет контролировать свои эмоции, поэтому, если бы не охрана, была бы серьёзная потасовка, этот бой едва ли состоялся бы. Коннор внезапно охает и с какой-то странной улыбкой уставляется в экран. Хэнк подозрительно всматривается в изображение. Объектив камеры снова устремлён на Маркуса и Саймона. Саймон только молча кивает, сконфуженно устремив взгляд в пол, слушая своего собеседника. Маркус тем временем берёт его за руку с нежностью, совершенно непривычной для образа равнодушного ко всему бойца. Оператору удаётся заснять довольно интимный момент: Маркус наклоняется и легко целует блондина в щёку. Они снова о чём-то недолго говорят, и боец наконец уходит к рингу. — У нашего спортсмена, кажется, отличная поддержка, — наконец нарушает молчание Хэнк. Коннор ещё пару секунд не может ответить, он с любопытством и восторгом смотрит на экран, ожидая ещё пару кадров с Маркусом. Хэнк пинает Коннора, пытаясь вернуть его в реальность. — Чего, поплыл уже? — отодвинув микрофон, говорит Хэнк. — На орбиту возвращайся. Ну что ж, дорогие друзья, сейчас мы прервёмся на короткую рекламную паузу, не переключайтесь, скоро мы вернёмся. — Я оказался прав! — Коннор даже подскакивает на месте. — Прав насчёт чего? — Маркус — гей! — с победоносным выражением лица провозглашает Коннор, откидываясь на спинку стула. Выглядит он так, словно бы это была его маленькая личная победа, хотя от самой новости ему было ни холодно ни жарко — сам он к ЛГБТ-сообществу не относился. — Это и так все знали, — Хэнк хочет закурить, но вовремя вспоминает, что в прошлый раз его за это оштрафовали, и убирает пачку обратно в карман. — Никто об этом почти не говорил. Если не считать «Sport Time», конечно, но та статья была похожа больше на сплетню. — Говорить-то не говорили, но все знали. Это был только вопрос времени, когда он откроется, — говорит Хэнк. — Тогда почему вы постоянно затыкали мне рот, когда я хотел поговорить об этом? — претенциозно взглядывает Коннор на коллегу, скрестив руки на груди. — Да потому что это не твоё собачье дело, — отвечает Хэнк. — И не моё. Мне до этого парня есть дело только тогда, когда он выходит на ринг, а кого он себе в койку приглашает — мне плевать. — А как же журналистское любопытство? Как вы с таким отношением вообще получили работу на телевидении, чёрт возьми? — Именно благодаря такому отношению, — Андерсон уже начинает раздражаться, — я и работаю на телевидении, а не в дешёвой газетёнке, где единственная тема для обсуждения — это похабные сплетни о таких, как Маркус. Прекрати валять дурака, Коннор, и будь профессионалом. Иначе вылетишь отсюда быстрее, чем глазом успеешь моргнуть. Хэнк замолкает, и, пожалуй, впервые наступает такой момент, когда Коннору нечего ответить на выпад напарника. Он не может не признать, что оппонент прав, но из-за детского упрямства он не хочет говорить об этом вслух. Поняв, что его растоптали в этой дискуссии, он обиженно отворачивается и молчит вплоть до тех пор, пока не раздаётся сигнал о приближающемся конце рекламной паузы.***
Робин едва ли обращает внимание, когда Маркус отходит в сторону, чтобы поговорить с Саймоном. Конечно, он опасается, что их беседа может перерасти в ссору, которая помешает Маркусу сконцентрироваться на бое, но он помнит, что дело имеет не с детьми. Наверняка они оба понимают, как важна эта встреча. Они не станут выяснять отношения перед рингом. К Робину Маркус возвращается точно таким же, как и был — спокойным и не выказывающим страха. Пока медбрат в последний раз осматривает Маркуса, Робин говорит: — Сейчас он будет издеваться над тобой и провоцировать. В первом раунде он точно не будет относиться к тебе серьёзно, защита у него будет слабой, но не спеши с атакой. Прощупай почву, сделай пару пробных ударов, но, если вдруг он оживится — сразу закрывайся. Разозли его, пусть побесится. Маркус понятливо кивает и, хлопнув тренера по плечу, забирается на ринг, медленно подходит к центру и ждёт, когда его соперник окажет ему честь. Леман с ленцой выходит на ринг и идёт к Маркусу с таким видом, будто бы хочет растянуть удовольствие. С таким выражением лица окунаются в еле тёплую ванну, пытаясь убедить себя, что вода ещё не остыла. Робин внимательно следит за мимикой немца, и внезапно его осеняет догадка. Читается что-то такое в его движениях, что выдаёт его. Леман нервничает. Если вдруг окажется, что он недооценил мальчишку, он потеряет всё: место в рейтинге, репутацию, деньги, в конце концов. Робин нетерпеливо облизывает пересохшие губы. Не поприветствовав противника, Леман отходит обратно в свой угол, бросив какое-то едкое замечание Маркусу, который даже не меняется в лице. Остаются считанные секунды до начала боя, и всё для Робина замирает. Это мгновение озаряется десятками прожекторов, оглушается нескончаемым говором толпы, и Робин становится дезориентирован. А ведь он почти и забыл, каково это — оказаться на арене. Звучит звон гонга, и Робина отбрасывает на пару шагов назад, потому что он понимает, что вцепился в канаты железной хваткой. К нему возвращается способность мыслить, и он, полностью сконцентрированный, обращает взгляд к легко подпрыгнувшей фигуре Маркуса. Как и ожидалось, Леман играючись, даже расслабленно ведёт себя на ринге. Только теперь его фирменная усмешка куда-то исчезает, всё-таки в бою нужно выглядеть как можно более угрожающе. Маркус плавно уходит от каждого его удара, это не составляет особого труда. Зрителю, вероятно, это может показаться трусостью, но со стороны Маркуса это был бы наиболее разумный ход. Даже если он сам за раунд не успеет определиться с будущей тактикой, то даст время подумать Робину. Робин помнил, что его роль здесь не так важна, как роль Маркуса. Как бы ни был тренер умён и опытен, всё зависит от спортсмена. И Маркус, судя по всему, не собирался разочаровывать. Робин подбирал Маркусу для спарринга высоких и грузных спортсменов, похожих по стилю боя на Лемана. Наверняка и немец делал то же самое, вот только в этом случае он не выигрывал: Робин постарался внести некоторые новшества в стиль Маркуса. Первый раунд прошёл довольно заурядно, и зритель был разочарован. Только один раз Леману удалось провести атаку, едва ли удачную. Маркус вовремя ставил блоки, его зажали у канатов, и к последним секундам ему удалось быстро отойти обратно к центру, при этом почти невредимым. Слабый мажущий удар по рёбрам и точечные удары по предплечьям — вот и все, чего добился Леман. — Значит, так, — Робин заскакивает на ринг и садится на корточки перед сидящим на табурете Маркусом. Как демон, он склоняется над левым плечом Маркуса и быстро говорит: — Не спеши, хорошо? Сейчас попробуй провести несколько атак, но не заигрывайся, если начнётся обмен ударами, уходи, иначе он тебя убьёт. И не позволяй ему контратаковать, уходи подальше. Всё понял? Нормально всё с тобой? Тогда пошёл.***
Лицо Лемана, кажется, создано для того, чтобы встретиться с кулаком Маркуса. Он ждал целый месяц, когда у него появится возможность врезать этому самонадеянному ублюдку, и теперь ему снова приходится выжидать удобный момент для этого вместо того, чтобы обрушить всю ярость, что накопилась в нём за всё это время. Маркус еле сдерживался, чтобы не отступить от изначальной стратегии, которую они с Робином так долго отрабатывали. Леман оказался даже медленнее, чем Маркус раньше, но это не давало, как ожидалось, очевидного преимущества. Удары прилетали Маркусу в голову, плечи, корпус, и, если бы он не научился вовремя уходить от атак, вряд ли бы ему удалось избежать сильных повреждений. Да, этот бой действительно требовал максимальной концентрации. Маркус теперь уже не беспокоился о том, что после боя его ждут какие-либо незавершённые дела. Он был рад, что у него была возможность объясниться с Саймоном, это дорогого ему стоило — решиться на то, что он сделал. Саймон за весь разговор вымолвил от силы пару слов и всё время смотрел на Маркуса влажными блестящими глазами, в которых вспышками отражались все чувства. Он ничего не пытался скрыть, лишь слушал Маркуса, отдавал ему всю свою нежность и любовь через этот взгляд. И Маркусу этого хватало. Маркус смутно помнил о том, что говорил, всегда так бывает, когда ты не готовишься, не проговариваешь то, что хочешь сказать, и речь становится такой же естественный, как разговор о погоде. Но он знал, что не упустил ничего, и от этого на душе было спокойно. Все камеры, расположенные под куполом арены, будто бы исчезли. Маркусу было всё равно. Он устал прятаться, напряжение в нём достигло пика, и его терпение лопнуло. Хватит. Усталость пересилила сомнения, он отрёкся от своего страха так же просто, как выбрасывают ненужный хлам, который до этого годами собирал пыль где-то в кладовке. Даже презрительный, полный отвращения взгляд Лемана ни на мгновение не выбил Маркуса из колеи. Едва ли что-то теперь могло. Во втором раунде Леман не ожидает активных действий от Маркуса, и это не играет ему на руку. Он пробует несколько ударов, которые не приносят особого результата, Маркус внезапно смелеет и контратакует, пригибаясь и приближаясь к сопернику. Кулак Лемана пролетает у него над головой; сначала не поверив своей удаче, Маркус слабо бьёт в открытое для него солнечное сплетение, но левая рука быстро устремляется к подбородку противника. На тренировках удары выходили сильнее, но и этот апперкот удался. Прежде чем Леман успел опомниться, Маркус отскочил — провести серию ударов ему бы не удалось. Стоило Маркусу взглянуть на ошеломлённого Лемана, который мгновения перед атакой осознавал случившееся, как у него засверкали глаза от радости. Он отскочил на достаточное расстояние, чтобы успеть порадоваться результатом плодотворных тренировок с Робином. В груди что-то настойчиво вибрировало, требуя снова ринуться в бой, и Маркусу приходилось каждый раз напоминать себе, что любой его опрометчивый шаг может закончиться плачевно. Расплачиваться за краткий успех всё-таки пришлось. Леман с таким остервенением набросился на него, что Маркус не смог уклониться. Его прижали к канатам, удары посыпались с такой частотой, что Маркусу с трудом удалось выдержать эту атаку. Он почувствовал себя маленьким мальчиком, впервые вышедшим на ринг. На мгновение его обуял страх, но ярость взрывной волной смела испуг и заставила взять себя в руки. Маркус вдруг ясно увидел скривившееся красное лицо Лемана, и он бросился в клинч. Прижимаясь к противнику, он мешал ему наносить удары. Маркус не любил грязные приёмчики, но в этом бою их, видимо, не удастся избежать. Рефери отстраняет их друг от друга, и Маркус уже собирается вновь аккуратно пробиться сквозь защиту Лемана, но гремит гонг. Робин заскакивает на ринг. Маркус пытается отдышаться, ему вытаскивают каппу, и он приоткрывает рот, чтобы сделать хотя бы пару глотков. Большие чёрные глаза Робина появляются прямо перед его лицом. — Не позволяй ему загонять себя в ловушку, блин, — Робин, ты, кажется, раздражён? — хватит висеть на канатах! Ещё раз так сделаешь — он тебя убьёт. Убегай от него, не влезай, не бей напрямую, в прямой атаке ты его не победишь, уходи в сторону. Вертись, как белка, ясно? С нырком было отлично, но не переусердствуй с этим, он ещё раз так не облажается. Ну-ка, смотри на меня. Маркус фокусирует взгляд прямо на лице отдалившегося Робина. Секунды две его рассматривают, и Робин, кажется, остаётся удовлетворённым внешним видом своего подопечного. — Давай, я в тебя верю. Если появится возможность — делай серию, но только если наверняка. Понял? Понял…***
— О чём я говорил? Стиль Маркуса значительно изменился с прошлого боя, и, хотя схватка стала чуть менее зрелищной, мне кажется, это довольно разумный ход — придерживаться обороны. Коннор произносит это не совсем уверенно. Скрестив руки, он сидел в своём кресле, напряжённо смотрел на экраны. Даже Андерсон, заметив, в каком настроении находится стажёр, решил повременить со своими колкими замечаниями. Ему самому даже стало неуютно, и он решил полностью сконцентрироваться на бое. — Для Маркуса это может стать и ошибкой, — возражает Хэнк, — потому что боксёру-панчеру* не всегда удаётся быстро переквалифицироваться в контрпанчера**, тем более, за столь короткое время. Из-за неопытности Маркус может совершить массу ошибок. С другой стороны, Леман ведь готовился именно к частым сериям и попыткам нокаутировать противника, а получил… — Маркус явно не спешит. Чувствую, бой затянется на этот раз, и нокаута мы не увидим. — Не спеши с выводами. Леман ведь не менял своего стиля, а он хороший нокаутёр, как всем известно. Коннор недовольно поджал губы. — Начинается третий раунд… Маркус делает несколько выпадов… Мне кажется, он больше провоцирует, чем проявляет инициативу. — Так и есть, — кивает Хэнк задумчиво, — боюсь, он заигрался. Немец делает ложный выпад, теперь настоящая атака! Сейчас Маркусу придётся несладко! И всё же у Маркуса неплохо получается уходить от ударов. Кулаки Лемана пролетают мимо цели, не попадая в грудь или голову, только кожа перчаток скользит по коже Маркуса. Но в тот момент, когда ему выпадает шанс удачно контратаковать, он медлит, боясь совершить ошибку, и получает сильный толчок в грудь. Согнувшись пополам, Маркус отступает на шаг назад, пытаясь закрывать голову. Из-за боли перед глазами мутнеет, шквал ударов обрушивается ему на голову и плечи, и он заставляет себя выпрямиться. Боль чуть затихает, давая сделать глубокий вдох, Маркус делает ловкий манёвр головой, и перчатка Лемана только размазывает пот на его щеке. — Чёрт, ему попали в солнечное сплетение? — говорит Коннор, забывая, что ругательства в эфире запрещены. — Выше, вроде бы, — неуверенно отвечает Хэнк. — Уже скоро конец раунда, ему нужно только немного продержаться. Маркус продолжает уклоняться, претерпевая боль в груди, пытаясь отдышаться. Струйки пота стекают по надбровным дугам, и капли скатываются по блестящим влажным щекам. Леман, окрылённый успехом, наскакивает несколько раз, и на его лице снова возникает та тщеславная ухмылка. Маркус хмурится и продолжает петлять, хотя ему до рези в животе хочется наброситься на противника, как он это делал всегда. — Я точно поседею за этот бой, — говорит Коннор, сжимая подлокотники своего кресла. Наконец бойцы расходятся по углам, Коннор чуть расслабляется и старается поменять позу. Он ёрзает на месте, ослабляет узел на галстуке. На экране появляется изображение лица Лемана, затем — фигура Робина, трясущегося от гнева и волнения. Он что-то с яростью втолковывает Маркусу и, кажется, его слова производят должный эффект — его боец из своего угла выходит с таким разъярённым лицом, что Коннор в нетерпении кусает губы, придвинувшись ближе к экрану. На этот раз события разворачиваются быстро. Каждому из спортсменов надоело прятаться по углам и выжидать, оба уже были настолько разъярены, что готовы были отказаться от предосторожности ради того, чтобы выплеснуть накопившуюся за этот долгий месяц злость. И Маркус слился с прежней стихией бурлящей в жилах крови. Он с легкостью стряхнул с себя оковы, и теперь ему стало как никогда легко. Он ещё не чувствовал усталости, а боль в груди постепенно стихала. Маркус зверем налетел на съёжившегося Лемана, не успевшего защитить голову. Он думал, что противник, обладавший меньшим ростом, чем он сам, не осмелится бить в лицо, но Маркус в тот момент напрочь забыл обо всех своих страхах. Маркус обрушил на него серию ударов, заставил сжаться, закруглиться в панцирь и отступить в угол. После нескольких толчков в живот Леман полностью сконцентрировался на защите и даже попытался уйти в клинч, но Маркус отшатнулся от него, не давая даже коснуться себя. Он собирался ещё раз атаковать, но на этот раз ему не содействовал эффект неожиданности. Леман не предпринимал попыток приблизиться, чтобы не позволить Маркусу сыграть на его ошибках, а Маркус решил дать себе передышку, хотя он видел, что ещё одного удара в голову противник не перенесёт. Маркус рассёк ему лоб, и теперь по брови Лемана стекала тёмная кровь. Она скапливалась на выступе черепа и быстро скатывалась с него. К концу раунда кровь уже заливала Леману глаз.***
Радостно вскрикнув, Саймон даже подскочил на месте, чуть ли не задев локтем сидевшую рядом Норт. Он не мог выносить этого напряжения, что повисло гранитной плитой над ними. Не зная, куда деться, он сминал свои пальцы в кулаке, выворачивал их, и боль иногда приводила его в чувство; на пару минут он переставал мучить свои мышцы, но позже пытка возобновлялась. Норт, напротив, сидела почти неподвижно и только тихо комментировала. Ей не нравилось, что Маркус тянет время, поэтому, когда в четвёртом раунде он внезапно пошёл в атаку, она чрезвычайно оживилась. Пьер с опаской взглядывал на неё и иногда отвлекал от боя. — Он может победить, — прошептал Саймон. Норт всё равно его услышала. — Не верится, — она хмурится и, уставшая, облокачивается на плечо Пьера. Тот ловит её в кольцо своих больших неуклюжих рук и с заботой взглядывает на неё. Норт как будто бы только замечает мужа и с нежностью сжимает его запястье. Понемногу её волнение отступает. Они почти не говорят весь бой. Саймон не слышит слов Норт, даже если бы слышал, вряд ли понял бы их смысл. Он словно бы находился под гипнозом. Он не так хорошо разбирался в боксе, как Норт, но и не был так отстранен от этого спорта, как Пьер, поэтому бой завораживал его, а монотонное гудение толпы, которые раздавалось отовсюду, не было свидетельством присутствия других зрителей. Все эти звуки были, скорее, частью самого боя, так казалось Саймону. Именно из-за этого транса Саймон не сразу понял, что произошло. Он видел, что Маркус снова бьёт Лемана в голову, и тот уворачивается и оказывается чуть сбоку от соперника. Внезапно Маркус сгибается пополам, как сломанный заводной солдатик, и Леман пользуется своим шансом. Немец наносит новый мощный удар, но уже по голове. От остальных атак Маркусу удаётся закрыться, он отшатывается назад. — По почке! Он ударил его по почке! — Норт чуть ли не соскакивает с места, даже Пьер не в силах удержать в объятиях. — Это против правил, Пьер, ты не видишь? Саймон замечает, что до этого мало подвижная фигура Робина вдруг заметалась, и тренер оказался не в углу ринга, а ближе к рефери. Он что-то кричал и взмахивал руками, пытаясь, видимо, привлечь внимание судьи. Маркус тем временем, не выдержав натиск Лемана, упал на одно колено, упёршись кулаком в настил. Леман, криво усмехнувшись рассечённой губой, с неохотой отодвигается и уходит в свой угол. — Почему бой не останавливают? — в растерянности спрашивает Саймон. Он напряжённо наблюдает за Маркусом, к которому уже подходит рефери. Последний начинает счёт. — Потому что эта слепая сволочь всё прозевала! — чуть ли не плача от злости, кричит Норт. На седьмом счёте Маркус, оправившись от болевого шока, медленно поднимается и, мотнув головой, встаёт в стойку. Заметно покачнувшись, он весь напрягается и исподлобья смотрит на противника. Леман медлит, видя, что противник по-прежнему находится в нокдауне, но рефери не прекращает бой, не замечая его состояния. Удар в голову дезориентировал Маркуса, и противник Лемана даже ровно стоять был не в силах. Наверное, у немца всё-таки проснулась совесть, и он решил не добивать и без того ничего не понимавшего соперника. — Я пойду спущусь, — едва слышно говорит Саймон и, поднявшись с места, направляется к Робину. Тот мечется, как зверь в клетке, хватается за голову и дёргает себя за волосы, пытаясь хотя бы через боль утихомирить свою злость и панику. Саймона не пропускают к нему, он остаётся стоять совсем рядом с рингом и с ужасом наблюдать за боем. Робин вспрыгивает на ринг, кажется, за доли секунды до того, как дребезжит гонг. Он ловит шатающегося Маркуса в объятия и усаживает на стул. Медик осматривает Маркуса, который постепенно приходит в себя. Ему дают воды, и его взгляд проясняется. — Этот ублюдок… — еле выговаривает Маркус. — Знаю… — говорит Робин. — Что думаешь, Уоррен? Врач несколько секунд молчит, продолжая рассматривать повреждения Маркуса. — Видимых травм нет, но, если почка повреждена, лучше бой не продолжать. Не удивлюсь, если его снова попытаются туда ударить. — Значит, технический? — спрашивает Робин. — Я в порядке, — Маркус рывком выпрямляет спину и тут же заваливается вперёд, на плечо медика. Когда его сажают обратно и Робин поднимает к себе его лицо, два помутневших зрачка разных цветов сначала не фокусируются на нём. Маркус хмурится. — Верни каппу, — велит он. — Нет. Робин приседает перед ним на корточки и рассматривает его лицо. Маркус упрямо стискивает зубы. — На следующий раунд ты не выйдешь, — решительно говорит Робин. — Мы объявим о техническом нокауте. — Я могу продолжить! — Да, можешь! — кричит Робин. Он тут же берёт себя в руки и приближается к Маркусу. — Мы не знаем, что у тебя с почкой. Случись так, что он снова заденет её, у тебя точно будет травма. Так и инвалидность можно получить, ты же знаешь. Маркус, как упрямый ребёнок, отворачивается, не желая слушать. Робин продолжает: — К тому же, ты на ногах не стоишь. Возможно, у тебя сотрясение. Не отрицай, я видел тот удар. Тебе, может, именно из-за него так плохо. — Мне уже лучше. — Да пойми же ты, — Робин крепко держит друга за плечи, — это не решающий бой твоей карьеры. Он не повлияет ни на что. Ты не готов к такому уровню… Леман покалечит тебя, если ты продолжишь, и ты уже никогда не сможешь выступать на арене. Чёрт, ты даже сейчас не можешь не качаться, парень… — Позорный уход, — кривится Маркус. Хотя он и утверждал, что его состояние улучшилось, ему по-прежнему очень сложно давалось не упасть на руки Робину. Он всё никак не мог выровнять дыхание, а боль в боку так и не проходила. — Лучше проиграть сейчас, чем потом всю жизнь жалеть. Маркус, надо знать, когда отступить. Это будет твоё первое поражение, у каждого боксёра есть такие моменты в жизни. Я сейчас это говорю не как твой друг, которому не плевать на твоё здоровье. — Маркус переводит взгляд на Робина. — Я говорю это как тот, кто переоценил себя и вылез на ринг с двумя сломанными рёбрами, а уехал на «неотложке». Пойми, я не хочу, чтобы ты стал таким же, как я или как Карл. Мы же помешанные. Робин горько посмеивается. — Не ломай себе жизнь. Он замолкает и ждёт решения Маркуса. Это было несправедливо. Подло. Они готовились не к этому… Нет, Робин знал. Он с самого начала знал исход боя, стоило ему только услышать о нём, как он в ярких красках представил Лемана с победно вскинутым кулаком. Не потому, что Леман был невероятно сильным соперником, а потому, что история повторялась. Молодой ученик Манфреда, шум в прессе, раздражающая физиономия немца, мелькающая почти везде. Робин знал это и не хотел признавать такой вариант событий, ему хотелось верить в то, что ему удастся добиться реванша и отмщения. Пусть теперь на ринге Маркус, но это не так уж и важно. Пьеса и декорации те же, только актёрский состав претерпел изменения. Робин должен был отговорить Маркуса. Ему бы это точно удалось, в отличие от Саймона, но его уязвлённая гордость помешала ему. Пора было остановиться, чтобы за ошибки Робина не пришлось расплачиваться Маркусу. Хоть Робин и ждал его ответа, он всё уже решил. Он сделал бы теперь всё, что угодно, чтобы остановить бой. — Ты прав, — тихо признаёт Маркус. — Делай, что нужно. — Правильный выбор, — улыбнувшись, отвечает Робин. — Уоррен, приведи его в порядок. Самый унизительный момент — провозглашение Лемана победителем — Маркус не запоминает. Он вообще смутно помнит всё, что происходит после их разговора с Робином. Он валится с ног от усталости, но внезапно его ловят чьи-то руки, он чувствует знакомый приятный запах кофе. Саймон обнимает его, не давая упасть. — Наконец-то это всё закончилось, — шепчет Маркус. — Ты отлично справился, — отвечает Саймон.***
Когда рефери сообщает о техническом нокауте, в комнате повисает тишина. Коннор столбом замирает в кресле и не может вымолвить ни слова, и всю работу приходится выполнять Хэнку. Он завершает трансляцию, прощаясь с телезрителями. — Малой, — осторожно говорит Андерсон. Коннор сначала не реагирует, а затем медленно поворачивает голову в сторону напарника, походя бледностью лица на призрака из фильма ужасов. — Сегодня я напьюсь. — Поздравляю, — с сомнением в голосе говорит Хэнк, продолжая наблюдать за парнем. — Так ты чего? Нормально? — Как может быть «нормально», если этот козёл нарушил правила, а судья этого даже не заметил? — страдальчески вскрикивает Коннор. Он вскакивает и собирает свои вещи. — Полегче, парень, это просто спорт. Не может же этот Маркус быть непобедимым. — Я думал, может. И это несправедливо! Он мог выиграть, если бы рефери увидел удар! Коннор снова садится в кресло, понуро глядя в пол. Хэнк глубоко вздыхает, поняв, что впервые реальность не оправдала ожидания его напарника и теперь тот был явно разочарован. — Никто не идеален, — пожав плечами, говорит Хэнк. Он поднимается и кладёт ладонь на плечо Коннора. — Пойдём, выпьем. Тебе это, похоже, действительно нужно.***
— Робин, а тебе идёт костюм, — замечает Саймон. — Издеваешься? — Робин дёргает плечами и пытается натянуть рукав пиджака пониже. Оказалось, он плохо умел завязывать галстук — в этом ему понадобилась помощь. Маркус улыбается и только искоса взглядывает на друга. — Хватит ржать, блин. Спустя неделю после боя с Леманом Маркус чувствовал себя значительно лучше. Он заполучил сотрясение, и несколько дней его заставляли придерживаться постельного режима, но врач говорил, что Маркус ещё легко отделался. Обследование показало, что почки мало пострадали, но курс лёгкой гимнастики, на которую Маркус смотрел с крайним презрением, пришлось пройти. Саймон всё это время не всегда был рядом. Он приходил к Маркусу каждый день, но совсем не надолго. Им обоим требовалось время, чтобы подумать о чём-то своём, Маркусу о своей спортивной карьере, а Саймону — о том, что им дальше делать с пресловутой статьёй Джоша. К тому же, после их последнего разговора Саймон понял, что Маркус настроен довольно-таки серьёзно по отношению к нему. Человеку, который привык быть один, трудно было решиться на долгосрочные отношения. Раньше Саймон даже и представить не мог, что этот роман может перерасти в нечто большее, он гнал неприятные мысли прочь и старался наслаждаться временем, проводимым с Маркусом. В итоге он принял это, по крайней мере, перестал отрицать саму возможность длительных отношений, и теперь всё вернулось на круги своя. И на встречу, назначенную самим хозяином сети клубов «Рай», они теперь шли вместе. Камски со своей стороны сделал разумный ход. То ли его бизнес находился не на самом лучшем этапе своего развития, то ли ему просто лень было возиться со множеством адвокатов, но Камски всё-таки решил попытаться уладить конфликт со «Sport Time» без доведения дела до суда. Когда они вдвоём зашли в кабинет, за столом уже сидели их оппоненты в лице Джоша и Фрэнсиса, которых Маркус даже не одарил мимолётным взглядом, пройдя напрямик к Камски. Саймон же недовольно скривился и хотел было подойти, но ему вспомнились подробности их последней встречи, и он резко сменил траекторию своего движения. Элайджа был молодым мужчиной с львиным самомнением. Конечно, он заслуживал уважения уже за то, что смог построить огромную компанию, но его самоуверенность всегда ударной волной настигала его новых знакомых. Его лицо, немного бледное от недосыпа, почти всегда выражало равнодушие. Хозяин кабинета с некоторой леностью в движениях поднялся навстречу вошедшим и пожал протянутую Маркусом руку. — Мистер Камски, — холодно улыбнувшись, сказал Маркус, — было очень любезно с вашей стороны пригласить нас сегодня. — Если честно, я ваш большой фанат, Маркус, поэтому, можно сказать, я просто воспользовался случаем, чтобы познакомиться с вами. Сожалею только, что нас свели столь неприятные, — ледяной взгляд впился иглами во Фрэнсиса, который тут же стушевался, — обстоятельства. И, пожалуйста, называйте меня Элайджа. — Хорошо. А это мой… — Не стоит, мы знакомы, — тихо прервал Робин. Он с лучащимся от дружелюбия лицом пожал руку Камски и, когда Маркус удивлённо взглянул на него, подмигнул: — Не ты один любил раньше пользоваться услугами «ангелов». Саймон коротко представился хозяину встречи и только тогда заметил тоненькую фигурку за его спиной. Молодая девушка с круглым хорошеньким личиком поймала его взгляд и мило улыбнулась, признав в Саймоне старого знакомого. Он поначалу не понял, кто она, но в итоге вспомнил девушку-администратора из клуба, где Саймону приходилось убегать от разъярённого Маркуса. Бэйджа у неё на груди на этот раз не было, но Саймон всё-таки вспомнил её имя — Хлоя. Она всё так же очаровательно улыбалась ему и, кажется, была смущена тем, что они знакомы. «Хорошее продвижение по службе», — подумал про себя Саймон. Хлоя, похоже, была умной девушкой. Она покраснела и наклонилась к Элайдже, тихо что-то ему сказала. — Да, милая, принеси, если тебе не трудно. Господа, кто-нибудь хочет кофе? Нет? Жаль, — без тени сожаления сказал Элайджа. — Пожалуйста, присаживайтесь. Нам многое надо обсудить. При одном взгляде на Камски можно было понять, что этот человек привык управлять, а не подчиняться. Саймон встречал таких людей, и, честно говоря, такие, как Камски, вселяли ему лёгкий страх. Эти «акулы» бизнеса в погоне за властью и деньгами часто теряли всякие человеческие качества, поэтому Саймону стало жалко маленькую нежную Хлою. Он надеялся, она понимала, что, переспав с Камски, она не стала предметом его нежных чувств. Едва ли он что-то к ней испытывал теперь. — Одного не хватает, — тихо заметил Элайджа. Маркус недоумённо оглянулся; Саймон наклонился к нему и тихо прошептал: — Владельца «Sport Time» ещё нет. Фрэнсис и Джош — просто работники. — Как его зовут? Саймон уже собирался ответить, как дверь распахнулась и в кабинет влетел быстрее ветра мужчина в тёмных очках. Если бы Маркус встретил такого на улице, он бы никогда не подумал, что этот человек владеет какой-то крупной организацией. Растрёпанный, похожий на воробья, мужчина сел ближе всех к Элайдже, через стол молча протянул руку (молча потому, что на ходу пил кофе из пластикового стаканчика). Потом он снова полез через стол, но уже к Робину. Эти двое стукнулись кулаками, и на этот раз Маркус удивился ещё больше. — Пили как-то раз вместе, — поясняет Робин тихо. — У меня к тридцати будет столько же связей? — усмехнулся Маркус. — Если сделаешь лицо подружелюбней — люди к тебе потянутся. — Спасибо, откажусь от этой перспективы. — Сноб. Элайджа тем временем разглядывал недовольно новоприбывшего. На его лице начали проявляться хоть какие-то эмоции, чему несказанно был рад Маркус, на мгновение решивший, что Элайджа — это умело спрограммированный робот. — Почему ты опоздал? — спросил Элайджа. — Извини, братишка, у меня были дела, — отвечает мужчина. — Просто скажи, что проспал, не надо врать, - скривился Элайджа, — и, Гэв, сними очки, ради Христа. — А зачем? Мне и так вас всех прекрасно видно, — с этими словами Гэв щёлкнул языком, почему-то повернувшись к Саймону. Если бы Саймон не знал этого человека, он было бы уже подумал, что тот с ним флиртует. — Гэвин, лучше сними очки, — с угрозой повторил Элайджа. Гэвин тяжело вздохнул, как будто бы обвиняя окружающих в чём-то, и снял очки. В тот момент Маркусу не удаётся сдержать ехидный смешок при виде крупного сине-пурпурного синяка под глазом у Гэвина. — Стыд-то какой, — вздыхает Элайджа. Саймон, кажется, единственный замечает, как в кабинет заходит Хлоя. Она почти бесшумно ставит перед начальником кофе и садится в кресло в уголке, но не отстраняется. Немного опустив веки, она смотрит на гостей, выжидающе сложив ладошки на коленях. — Может, уже… — начинает Маркус, теряя терпение. Робин мягко толкает его коленом и наклоняется. — Ты разве ещё не понял? Они братья, — шепчет Робин, — дай им разобраться между собой, а потом и мы своё слово вставим. Маркус кивает и почти теряет интерес к разговору. Он замечает неподдельный интерес Саймона к секретарше Элайджи и хмурится. Как истинный упрямец, он не собирается высказывать своё недовольство напрямую, но, как только Саймон к нему обратится, он обязательно сделает вид, будто раздражён и не хочет разговаривать. — …то есть ты называешь моё дело «хобби»? — Гэвин уже начинал злиться, Элайджа, тем временем, с непроницаемым лицом смотрел ему в глаза. — Я продаю информацию, а ты? Шлюх разных пород? — Не выражайся. Мой бизнес, в отличие от твоего, как ты сказал, дела, приносит доход. Реальные деньги. — Мой бизнес хотя бы легален, — едко улыбается Гэвин. — А ты бордель даже себе в постель тащишь, я посмотрю. Хлоя в своём уголке вся сжимается и густо краснеет. Робин и Саймон молча наблюдают за цирковым представлением, которое им устраивают братья Камски, подозревая, что это далеко не первый акт их семейной драмы. Маркусу же это очень быстро надоедает, и он начинает раздражаться. Всё тот же ледяной взгляд Элайджи упирается в Гэвина, и в кабинете повисает тягостное молчание. С каждой секундой Гэвин, кажется, всё больше жалеет о том, что сказал. Лицо Элайджи каменеет — плохой знак. Они обязательно вернутся к этой теме, но уже наедине, и мало Гэвину уж точно не покажется. Воспитательная стратегия старшего брата отлично работает, и Гэвин прикусывает губу и вполголоса бурчит: — Так что ты хочешь, чтобы я сделал? — Во-первых, изменение этой глупой статьи. Твой корреспондент не видел Маркуса в моём клубе. Мне плевать, как вы это будете исправлять. Проданные печатные экземпляры уже не исправить, поэтому ты добавишь официальное заявление об ошибке на всех ресурсах, даже на твоей странице в Facebook. Во-вторых, принесёшь извинения моей компании и Маркусу, опять же, во всех ваших официальных источниках, — Элайджа кивает Маркусу. Гэвин недовольно поджимает губы. — Ещё что-то? — Да, — говорит Маркус. — Вы объявляете, что большая часть статьи — клевета. Меня не устраивает та репутация, которую вы мне создали, — хищно оскалившись, Маркус взглядывает на Джоша. Он был наслышан от Саймона о произошедшем в редакции. — Иначе мы подаём на вас в суд, во-первых, за клевету, во-вторых, за нарушение неприкосновенности частной жизни… С каждым словом Маркуса Фрэнсис становился всё бледнее, а Джош всё больше ёрзал на своём месте, стараясь не смотреть в сторону начальства. — Кстати, можно ли считать нарушением тайны переписки тот факт, что Джош залез к тебе в ноутбук? — Не совсем, — хладнокровно произносит Саймон, — но получение конфиденциальной информации незаконным способом — о, это точно. — Они сейчас оба в обморок упадут, — с укоризной ответил этим двоим Гэвин. Про себя он заметил, что Маркус и Саймон отлично спелись. Саймона он знал только как профессионала, им не довелось общаться в неформальной обстановке, но уважение Гэвина молодой человек успел приобрести. Гэву было досадно от того, что он теряет такого перспективного работника из-за идиотизма некоторых личностей. — Я понял. Косяки исправлю, вину постараюсь загладить. Это всё? Саймон молчал, хотя ему и хотелось вставить своё слово. Взыгравшая гордость мало заботилась о его денежном благополучии в будущем. — Нам нужно рекомендательное письмо для Саймона, — говорит Маркус. — И, конечно, из «Sport Time» он уйдёт по своему заявлению, вы же не будете портить ему карьеру? В Нью-Йорке его резюме точно оценят по достоинству вместе с вашей, Гэвин, рекомендацией. — Без проблем. Муторно, конечно, но напишу. — Это лучше, чем платить огромную компенсацию и судебные издержки, не так ли, братец? — ядовито улыбается Элайджа. Робин удивлённо взглядывает на Саймона. — Мне предложили место в «Sport Original» в Нью-Йорке, — поясняет Саймон слова Маркуса, — но я ещё не уверен, что хочу туда попасть. — Почему нет? — спрашивает Робин. — Я не знаю. Уже уставший от переговоров Гэвин хмуро поглядел брата, как бы спрашивая, может ли он уже уйти. — А что будешь делать с подчинёнными? — спрашивает напоследок Элайджа. — Подожду немного, потом уволю. Слишком много придурков меня в последнее время окружает. — От кого поведёшься, — сухо заметил Камски. — Действительно, братец. Гэвин поднимается и в порыве братской нежности демонстрирует Элайдже неприличный жест, элегантно удаляясь. Джош и Фрэнсис в нерешительности встают, совершенно растерянные. Крысиные глазки бывшего начальника быстро мечутся к Саймону, злобно блестя, но тот даже не замечает этого взгляда. Саймон на несколько мгновений задерживается в кабинете и застаёт тот момент, когда Камски обращает всё своё внимание на сидевшую в углу Хлою. Что-то покорное и ласковое появляется в чертах лица Элайджи, а Хлоя, наоборот, точно становится смелее. Саймон не успевает подсмотреть ещё что-то, потому что задерживаться в кабинете так надолго было бы странно. Он подозревает, что внезапная метаморфоза в этой паре могла ему только померещиться, но всё же он не может удержаться от мысли, что хрупкая и, казалось бы, слабая Хлоя может управлять властелином мира — Элайджой Камски. Эта мысль отчего-то льстит самому Саймону, и ему начинает казаться, что жалеть в этом случае следовало бы не девушку, а самого Камски. — Забыл про меня, — вдруг раздаётся рядом голос Маркуса, и Саймона обхватывают за плечо. Маркус, радостный от результатов встречи, воодушевляется и забывает обо всех мелких обидах, которые он планировал выставить против Саймона. Он целует любовника в висок и довольно улыбается. — Извини, задумался. — Не хочешь обсудить наше будущее? — Будущее? — удивляется Саймон. — Да. Я говорю о Нью-Йорке. — Может, поговорим об этом дома? — предлагает Саймон, надеясь, что Маркус в итоге забудет об этом вопросе. — Хорошо. Дома.***
На этом мероприятии Маркусу доверили самое важное — стоять в стороне и охранять большой шар с гелием, наполненный бумажным дождём. Он единственный знал, какого цвета конфетти, поэтому Пьер и Норт поочерёдно подходили к нему в попытках рассекретить эту информацию. Пьер открыто просил Маркуса рассказать ему, Норт же молча становилась рядом, как будто бы занятая чем-то, и иногда выжидающе посматривала на Маркуса. Тот стоически претерпевал пытку и только смиренно улыбался ей. — Значит, ты единственный знаешь? — выгадав момент, к нему подошёл и Саймон. Он по-кошачьи положил подбородок на плечо Маркусу. — А мне хотя бы скажешь? — Подождёшь, — посмеивается Маркус. — Ну пожалуйста, — просит Саймон, с любопытством взглядывая на шар, — розовый или голубой? — Ни один из них. Норт презирает гендерные стереотипы, поэтому там зелёный и оранжевый. Зелёный — мальчик, оранжевый — девочка. — Не оранжевый, а персиковый, — поправляет Норт, проходя мимо. — Без разницы. Ты всё равно сейчас об этом не узнаешь. — Было ошибкой доверять это тебе. — А по-моему, это было идеальным решением, — возражает Саймон, целуя Маркуса в шею над воротом рубашки. Проводить вечеринку в честь ещё не родившегося ребёнка решили у Маркуса. Его квартиру было легче украсить, чем загородный дом Манфредов, и она была просторнее, чем квартира Пьера. Сам Маркус вначале со скепсисом отнёсся к этому мероприятию, но, увидев, как это важно для самих будущих родителей, решился помочь. Норт была теперь необычайно взволнована. Она то и дело поправляла шары и ленты, развешанные на стенах, суетилась вокруг стола с тортом, пугая ничего не понимавшую кошку, крутившуюся у ног. Пьер уехал за Ральфом, которого с трудом удалось уговорить приехать в ненавистный ему город. Всё уже было готово, но молодая семья, видимо, вошла в раж и уже не могла остановиться в своём беспокойстве. Робин меланхолично потягивал сок из трубочки. В последнее время он немного пополнел, и на его щеках появилось подобие румянца. Он, конечно, по-прежнему не был в лучшей своей форме, но он уже был похож на человека, а это, несомненно, было прогрессом. Когда привезли Ральфа, он со слезами на глазах обнял Норт и долго не хотел отпускать, утверждая, что уже любит маленького Манфреда и собирается заботиться о нём, если Норт будет занята. Даже Маркус не может сдержать улыбки, глядя на эту картину, а Норт, будучи на эмоциях, вовсе начинает плакать, забывая про макияж. — Господи, а ведь они даже не лопнули шарик, — замечает Робин. Несмотря на то, что к кульминации праздника готовились долго и кропотливо, когда пришёл момент уколоть шарик булавкой, Норт в нерешительности остановилась перед Пьером, сжимавшим его в руках. Настала секундная заминка, и Пьер сам поднёс шар к игле. Он рассыпался в руках золотисто-персиковым конфетти, и в первое мгновение никто не посмел издать ни звука. Саймон весь сжался в предвкушении радости, спрятавшись за обнимавшими его руками Маркуса. Они вдвоём внимательно наблюдали за Пьером и Норт, которые сначала будто бы и не понимали, что произошло. Мгновение растянулось в маленькую бесконечность. Будущие родители наконец взглянули друг на друга, два удивления и счастья схлестнулись в одно, и Норт вдруг вскрикнула вполголоса. Это породило взрыв возгласов и поздравлений, но, кажется, пара поначалу ничего не заметила вокруг себя. Норт наклонила к себе Пьера и крепко поцеловала, будто бы она делала это впервые после долгой разлуки, а не после минутной паузы. — Норт, только не делай эту малышку бухгалтером, как обещала! — говорит Маркус, вспоминая давние угрозы Норт. Та сначала не понимает, о чём идёт речь, а потом заливается радостным смехом и повисает на шее у Пьера. Саймон быстро вручает подарок от себя, принимает благодарности и усаживается в кресло, потеснив уже сидевшего там Маркуса. Они сидят чуть в отдалении, как привычно Маркусу, и Саймон уже не пытается подтолкнуть любовника в самую гущу событий, потому что знает — если тот захочет, он сам станет центром. Между ними теперь главенствовало полное взаимопонимание. Странно, но они интуитивно чувствовали желания друг друга, и теперь вместе им было комфортно даже тогда, когда наступали, казалось бы, неловкие паузы. — Посмотришь на них, и даже собственных детей завести хочется, — тихо говорит Саймон, гладя Маркуса по руке. — А ты не хотел раньше? — Не думал об этом как-то. Всё о работе. — Но теперь задумаешься? — Маркус зарывается носом в густые волосы Саймона, пахнущие мятным шампунем. — Когда ты говорил, что хочешь обсудить будущее, я не думал, что ты собираешься спланировать всё настолько далеко, — смущённо отвечает Саймон. — Маркус, я… — Расслабься. Я знаю, что ты не готов, — улыбается Маркус, — я просто влюблён в тебя, и меня иногда заносит. Но насчёт Нью-Йорка… Ты хочешь переехать? Саймон хмурится. — У меня такое ощущение, будто бы я вынужден. Я не хочу. Не хочу так всё менять, к тому же, ты-то остаёшься тут. — Я могу поехать с тобой. — Я не хочу, чтобы ты жертвовал семьёй ради меня. Норт, Ральф, они для тебя важны, и твоё место здесь. Робин, мне кажется, не вернётся уже в Нью-Йорк, так что и твоя спортивная карьера остаётся здесь. Я и сам не хочу ехать, понимаешь? Я привык, что у меня всегда есть работа, я всегда занят, а сила привычки — самая могущественная сила в мире, я думаю. А здесь мне уже нечего ловить. Маркус молчит некоторое время, затем говорит: — Разве ты не работал над романом? Ты можешь взять перерыв. Конечно, в «Sport Original», вероятнее всего, скоро найдут кого-то другого на твоё место, но ты ведь сможешь найти работу. У тебя безупречное резюме. — Предлагаешь просто так сидеть дома и писать роман? — полушутя спрашивает Саймон. — У меня есть сбережения в банке, довольно приличные, и я могу себе это позволить, но… — За чем дело стало? — Привычка, — грустно вздыхает Саймон. Он молчит, и Маркус не решается больше спрашивать у него что-то. Наконец Саймон говорит: — Чёрт с ним. Буду надоедать тебе день и ночь. — Ночью особенно приятно, — усмехнувшись, говорит Маркус и легко целует розовую ушную раковину, так удобно подставленную для поцелуя. К ним подходит Робин, на ходу вынимая из кармана брюк блок сигарет. — Саймон, — он с выражением кивает в сторону балкона, и Саймон понятливо взглядывает на него и поднимается с насиженного места. Робин знал, что тот не курит. — Будешь? Саймон принимает сигарету и ждёт, когда ему дадут прикурить. — Я не курил с колледжа, кажется, — говорит Саймон, выдохнув дым. — Помню, во время сессии мог за день выкурить пачку. — И как бросил? — без особого интереса спрашивает Робин. — После колледжа вообще отпало желание. Поспокойнее стал и решил полностью бросить. — Звучит просто. — Ты не видел, как меня трясло в то время. Ну, ты же не о сигаретах хотел поговорить? Ты даже не знал, что я курил. — Да, я так… За компанию. Саймон видел, что Робин хочет что-то сказать, но всё не решается, поэтому продолжал курить, терпеливо ожидая. — Я курить начал, когда стал тренером. После боя с Леманом у меня был непростой период, ну, так мой психотерапевт предпочитал это называть, — Робин скептически усмехается. Саймон знал. Когда он искал информацию о бое Робина и Лемана, он также нашёл и множество статей о «падении» проигравшего: ходили слухи, что Робин был зависим от алкоголя. Насколько это было правдой, Саймон не решился судить. — Я потихоньку выкарабкивался, но мне казалось, что я всё равно оставался каким-то… Покалеченным. Я с Карлом не разговаривал неделю после этого. Не мог поверить, что однажды стану таким, как он. Он сломленный был, понимаешь? Может, он бы и дольше прожил, если бы его на ринге не сломали. Робин забывает о сигарете, тлеющей во рту, и пепел падает ему на футболку. — Твою мать, — он неловко стряхивает его. Робин выкидывает сигарету, но даже не подаёт виду, что собирается уходить. Его взгляд замирает на небе, на котором ветер стремительно перегоняет тяжёлые ватные облака. — Рассказывай до конца, — говорит Саймон, — самому ведь хочется закончить, разве нет? — До чего ж ты, сволочь, проницательный, — дружелюбно ругается Робин. — В общем, я тогда совсем разбитый был, никак не мог собраться. Потом все эти мысли поглубже в мозг затолкал и постарался забыть. Ну, это дерьмо копилось, копилось, а когда Маркус сказал, что у него бой с этим мудаком будет, то я так обрадовался, ты бы знал. Своеобразный реванш. Я в себе за эти годы столько ненависти накопил, и мне казалось, что пришло время её выплеснуть. Я о Маркусе вообще перестал думать. Мне плевать было, живой ли он вообще с ринга уйдёт или нет, главное, чтобы Леману досталось. — Но ты же сам предложил закончить бой, — прерывает тихо Саймон. — Я себя со стороны увидел, и меня чуть ли не вырвало. Передо мной Маркус стоял ни жив ни мёртв, а я думал, как выиграть, — Робин вонзился зубами в свои губы, поморщившись, и отвернулся от Саймона. Затем он медленно повернул голову, его взгляд вновь был спокоен. — Я зациклился на одном бое, который того не стоил. Вместо того, чтобы жить дальше, строить, блин, новую жизнь, я строил какие-то иллюзии. — Мне казалось, ты оправился от того боя. Внутренне, то есть. — Я тебе удивил? — Нет. Я рад, что ты осознал это теперь. Надеюсь, теперь ты спокоен? — спрашивает Саймон. — Ещё не полностью, но… Я отпустил ситуацию. Я рассказываю тебе всё это потому, что не хочу, чтобы Маркус тратил на это время. Если заметишь за ним что-то подобное, поговори с ним, хорошо? У меня тогда не было человека, на которого я мог бы опереться, хотя бы того, кто мог бы мне мозги вправить. А у Маркуса есть ты, и я этому очень рад. — Я тебя понял, — кивает Саймон. — Значит… Теперь ты поедешь в Нью-Йорк? — Нет, с ним связано всё плохое, что было в моей жизни, так что хочу забыть на время об этом городе. Сейчас я просто хочу начать всё по-новому. Школу бокса открою здесь, может быть. Имени Карла Манфреда, неплохо? Ну, и с Маркусом работать буду, конечно. Саймон лукаво прищурился. — А девушка? Я ни разу тебя не видел с женщиной. Ты же не… — Нет, у меня всё работает, — спешит прервать Саймона Робин. — Я хотел спросить, не гей ли ты, — смеётся Саймон. — Чёрт. Да, мне нравятся женщины. Просто не было времени и сил на отношения. Вот и всё. — Ты же понимаешь, что теперь тебе не избежать моих шуток? — Да иди ты. Стоит Саймону уйти вместе с Робином, к Маркусу подсаживается Норт, улизнув от растроганной матери Пьера. — Так непривычно, — говорит Маркус, — у меня никогда не было столько гостей. — Извини. Просто в нашей квартире тесновато… — Я всегда рад помочь. Да и мне, как оказалось, нравится, когда гостей много. Уютнее как-то становится. Норт молчит и прислоняется к его плечу своим. — Мы с тобой так и не обсуждали твой каминг-аут. Он наступил как-то слишком неожиданно. — Давно пора было это сделать. — Я просто не понимаю твоей реакции, — осторожно говорит Норт, — разве ты не должен злиться? Это всё-таки был твой секрет. — Сначала я злился, — отвечает Маркус. Он смотрит подруге в глаза. — Абсолютно на всех, даже на тебя, не знаю, почему. Мне хотелось найти виноватого, но каждый раз, когда я задумывался об этом, приходил к выводу, что больше всех виноват я сам. — Ты не виноват, — прерывает Норт, — это нелегко даётся, каждый на твоём месте боялся бы. — Мне нечего было бояться, кроме осуждающего взгляда незнакомого человека. У меня были вы, моя семья, и Саймон. Физической расправы я не боюсь, я могу постоять за себя, если понадобится. Думаю, единственной уважительной причиной для меня была бы угроза расправы, но я же боксёр, Норт. Мне запрещено драться вне ринга, но обороняться я могу. — Ты боялся травли, — говорит Норт. Она ещё не совсем понимает, к чему ведёт Маркус. — Нет, скорее… Мне хотелось сохранить этот идеальный образ, который так нравился фанатам. Мне нравилось быть Мистером Безупречностью, — улыбается он. Норт улыбается в ответ. — Ты по-прежнему Мистер Безупречность. И это не может изменить никто, кроме тебя самого. Чужое мнение не определяет тебя. — Я наконец-то начал это осознавать. Я ещё немного побаиваюсь публики, но это проходит. — Знаешь, мне кажется, каждый человек немного социофоб. Мы все зависимы от чужого мнения, и ты, пожалуй, даже менее зависимый, чем я. Маркус удивлённо смотрит на Норт. — Ты понимаешь, что у тебя есть такая проблема. Осведомлён — значит вооружён. А многие другие думают, что у них такой проблемы нет. Я не исключение. — Это не мешает тебе быть самой собой. — Конечно. Я могу одним ударом вырубить любого, кто захочет оскорбить меня. Но его слова заденут меня. Он отделается сотрясением, а я буду всегда помнить о том, что у меня слишком широкие плечи для девушки и это смотрится некрасиво. — Ты рассказываешь так, словно это действительно было. — Было, — подтверждает Норт, — но я не притронулась к нему и пальцем. Не захотела опускаться до его уровня. — Почему так нелегко быть человеком? — в шутливой манере спрашивает Маркус, едва ли улыбнувшись. Норт пожимает плечами. — Я сама ещё учусь многим вещам и не представляю, как я буду учить всему этому своего ребёнка. Я даже не знаю, как защитить её от всего этого… как её защищать от этого мира? — в растерянности спрашивает Норт, даже не ожидая ответа. — Ты защищала меня. Всё это время, — отвечает Маркус. — С самого того момента, как я забрался в ваш сад и воровал яблоки. Уже тогда ты соврала Карлу, чтобы он не кричал на меня. Ты будешь хорошей матерью. Возможно, очень требовательной и строгой, но, Норт, все совершают ошибки. Думаешь, Карл знал как тебя воспитывать? Да я могу поспорить, что он был настолько растерян, когда впервые тебя увидел, что не мог произнести ни слова. Чтобы быть хорошим родителем, нужно любить своего ребёнка. Конечно, вряд ли я могу судить об этом, у меня же нет детей или младших братьев и сестёр, но… Я просто хочу сказать, что у тебя есть некоторый опыт. Ты не позволишь чему-то плохому случиться с ней, — Маркус аккуратно тычет указательным пальцем в почти плоский живот Норт. — Только не забывай, что ей захочется свободы. И пусть лучше она сама выберет что-то своё. — А если она ошибётся? — с сомнением спрашивает Норт. — Это будет её ошибка. Она вынесет из этого урок, и это поможет ей выбрать правильную дорогу. Это и приведёт её к чему-то важному. Действительно важному для неё, а не для тебя. — Почему ты говоришь мне это? Маркус улыбается краешком губ и опускает взгляд. — Потому что Карл делал именно это. Он решил, что ты будешь спортсменкой, но ты-то этого не хотела. И во что это вылилось? Норт не отвечает, задумчивым взглядом поводит вокруг себя и некоторое время сидит так, не замечая никого. Внезапный голос Маркуса отвлекает её от её мыслей: — К тому же, ты будешь не одна. Она смотрит на Пьера, загнанного в угол двумя близкими друзьями Норт — Девидом и Шери. Маркус знал, что эти ребята работают фитнес-инструкторами и давно уже знакомы с Норт. Видимо, сейчас Пьер проходил какой-то их собственный тест, который определял, будет ли он хорошим мужем и отцом или нет. Норт с нежностью улыбнулась, взглянув на смущённого донельзя мужа. — Иди, иначе они его съедят, — засмеялся Маркус. — Извини, что загрузил тебя такими мыслями. — Я же сама подошла к тебе, — Норт целует его в щёку и поднимается, — спасибо. Я думала, что этот разговор нужен тебе, а не мне, но оказалось совсем наоборот. — Пора бы и мне начать заботиться о вас, — улыбнулся Маркус. Ему не приходится долго оставаться одному. Когда Саймон и чем-то воодушевлённый Робин возвращаются с балкона, прибывают новые гости. Ральф, никогда доселе не встречавшийся с Алисой, приходит в немой восторг, только увидев её, и принимается развлекать всеми доступными ему способами: кормить тортом, рассматривать подарки для младенца, ловить измученную ласками кошку. Кэра, скромно улыбнувшись, извиняется за опоздание, но Норт только взмахивает руками и обнимает её. Они не были лучшими подругами, но, Маркус подозревал, Норт захочет с ней сблизиться, чтобы перенять некоторый опыт в воспитании дочери. — Кто это? — Робину приходится наклоняться, чтобы прошептать это прямо на ухо Маркусу. — Кэра, соседка. А это Алиса, её дочь. А что? — Да ничего, — он отворачивается, как будто бы и не спрашивал, и искоса поглядывает на Кэру. — Ты ведёшь себя, как школьник, — замечает Саймон. — Где вся твоя самоуверенность? — Не понимаю, о чём ты. — Маркус, можешь позвать Кэру? — просит Саймон и внезапно сильной хваткой впивается в плечи Робина. — Не стоит, — возражает Робин, но Маркус, вильнув молнией между гостями, уже ведёт за собой Кэру. — С Саймоном ты уже знакома, а это Робин, — в вежливой улыбке Маркуса мелькает нотка пакости. — Робин, это Кэра. — Приятно познакомиться, — Кэра немного растерянно взглядывает снизу вверх на Робина и улыбается. Тот в ответ угрюмо кивает, и Саймон замечает, как у него начинают краснеть уши. — Мы пойдём свежим воздухом подышим, — говорит Саймон. Им нужно было обсудить дальнейшую стратегию поведения Робина. — Отлично, — отвечает Маркус. Они уже собираются разойтись в разные стороны, но Саймон схватывает его за руку и притягивает к себе. — Я хотел сказать… Это, конечно, можно и отложить, но потом я побоюсь и откажусь от этой затеи. Маркус с интересом смотрит в его глаза. — Мы с Робином говорили о некоторых вещах, и с тобой тоже… Ты знаешь, что мне тяжело говорить это и я всегда боюсь таких фраз, — сбивчиво объясняет Саймон, — потому что я уже достаточно опытный в отношениях и не доверяю пустым обещаниям… — Саймон. Он вздыхает: — Я хочу сказать, что ты мне дорог и я буду с тобой столько, сколько понадобится. Я не знаю, что из этого получится, не хочу загадывать, но… Я сделаю всё ради этих отношений. Ради нас с тобой. Маркус улыбается ему и целует, когда он заканчивает, нежно и неторопливо. Он мог бы многое ответить ему в этот момент, но никакие слова не смогли бы так успокоить душу Саймона, как этот поцелуй. Они оба на мгновение забываются, но Маркус медленно отстраняется, напоследок коснувшись губами щеки Саймона. Чувство надежды неумолимо заполняет сердце Саймона. Может, так оно и должно быть. Не всегда это возможно — построить крепкий и счастливый союз, но они могут постараться. Кто знает, что получится?