***
В выходной день просторный зал торгового центра, по обыкновению, был наполнен людьми. Маркусу было неожиданно комфортно среди такого огромного количества людей, и теперь случайные прикосновения прохожих в толчее не так сильно волновали его. Им пришлось пойти в ближайший «Макдоналдс», потому что Маркус не мог выносить капризно-голодного Саймона. — Кофе? Серьёзно? Ради него ты промывал мне мозги последние десять минут? — улыбается Маркус. — Я решил следить за фигурой, — посмеивается Саймон, обхватывая худощавой ладонью поданный стаканчик с кофе. У Маркуса тут же возникло сильное желание схватить любовника за руку и легко сжать его пальцы в ладони, но они были на людях. Подобные звоночки теперь часто мелькали, обычно Маркус удовлетворял свои желания, но иногда ему попросту не хватало смелости сделать это. Влюблённость кружила ему голову, и противиться он не мог, впрочем, и не хотел, отдавался чувствам, как ребёнок. Когда они с Саймоном оставались наедине, Маркус не отпускал его от себя ни на минуту. Он требовал поцелуев, объятий, внимания, настойчиво ластился, как мартовский кот, и только иногда успокаивался, утомлённый своим рвением. Потребность в постоянном физическом контакте в последнее время встала в один ряд с потребностью в пище и воде. А Саймон просто наслаждался морем ласки и внимания, которое обрушилось на него. Будучи более сдержанным в проявлении своих эмоций, он спокойнее переносил присутствие Маркуса рядом. Мыслями он, конечно, всё время витал в облаках, но держал себя в руках. Он устал восхищаться стойкостью и талантами Маркуса, поэтому все его достижения на тренировках он воспринимал без фанатизма. Но однажды Маркус привёл его в настоящий восторг. Саймон никогда не ходил в мастерскую Маркуса просто потому, что считал рабочее место художника неприкосновенным. Он сам не выносил, когда кто-то трогал вещи на его столе. Но вот наступил момент, когда любопытство взяло верх; Саймон впервые ночевал у Маркуса, и тот уже слишком долго спал… Над столом, заваленном холстами, возвышались законченные работы, пригвождённые к стенам. Чаще всего это были натюрморты, но встречались и портреты: Карл, Норт, даже наброски развалившегося на диване Робина (Саймон узнал его по медно-рыжей копне волос и длинному лицу). Всё это были старые работы, к которым Маркус, судя по всему, давно не прикасался. Но в комнате пахло свежей краской, а значит, где-то должна была быть новая работа. Она была накрыта полотнищем, защищённая от пыли. Саймон осторожно поднял кусок ткани, а затем, осмелев, совсем убрал ткань. Он так и замер, держа у груди скомканную ткань. Поначалу Саймон не признал в красивом мужчине с холста себя. Несколько секунд он разглядывал крупные мазки, из которых был слеплен этюд. Изображение смотрело на Саймона живыми светлыми глазами, в губах залёг нежно-розовый блик; в отличие от большинства других работ Маркуса, этот портрет был выполнен в светлой гамме. Молодой мужчина на холсте был очень красив, но Саймон мог поклясться, что это его лицо, самое обычное лицо с привычными чертами. В жизни он выглядел заурядно, но портрет… — Нравится? — тихий голос Маркуса заставил вздрогнуть. — Он чудесный, — обернулся Саймон, и в этот момент, окрылённый счастьем, он посмотрел на Маркуса именно теми сияющими глазами, которые он увидел у портрета. — Знаешь, Маркус, ты невероятный человек. — Я нарисовал то, что увидел. — Ты видишь меня таким? Портрет хорош, оригинал-то скверен! — засмеялся Саймон. «Ты и есть такой», — подумал тогда Маркус. Он всегда видел эту красоту в «заурядных» чертах лица Саймона. После этого случая Саймон чаще заходил к Маркусу в мастерскую, но позировать отказывался. Маркусу приходилось довольствоваться быстрыми набросками, во время которых Саймон сидел почти неподвижно и занимался своими делами: работал над романом, пил чай, прикусывая дольку свежего лимона. Но он чаще мешал Маркусу, чем помогал. Он садился сзади, и его руки обхватывали корпус художника, пробирались под одежду, Саймон страстно целовал шею любовника до тех пор, пока не чувствовал его возбуждение. Маркус убирал художественные принадлежности в сторону и разворачивался к нему, сажал к себе на колени. В один из таких моментов Маркусу вновь удалось удивить возлюбленного. — Иногда я так сильно тебя люблю, что мне хочется разорвать тебя на кусочки, — Маркус укусил подставленное плечо. — Любишь? — оторопело спросил Саймон, наклонил в нерешительности своё лицо к нему. — Я сказал что-то не то? — Нет, это мои личные заморочки… Мой бывший так часто говорил мне эти слова, что я перестал их воспринимать всерьёз. Чем чаще произносится слово, тем меньшую ценность оно представляет. — Ты же знаешь, я не трепло, — улыбается Маркус. Он поймал губами лёгкий поцелуй Саймона и прислонился ухом к его груди, которая тут же отозвалась бойким биением. — Знаю, — кивает Саймон, обернув руки вокруг его головы.***
После почти двухнедельного перерыва Саймон возвращался в редакцию, что, безусловно, его не радовало. У него создалось стойкое ощущение, будто бы он уже там не работает, как будто бы это было настолько давно; он забыл этот отвратительный запах дешёвых одеколонов и натёртой кожи кресел. Что не менялось в этом мире, так запах в их редакции: когда-то белый, но уже пожелтевший от старости кондиционер изредка выдыхал пучок прохладного воздуха, но этого не хватало, чтобы сохранять помещение в свежести. Из открытого окна тянуло сыростью и гарью промышленного района Детройта. Саймон решил разобраться с этим с самого утра, чтобы не затягивать. Он прошёл мимо плотно слепленных друг с другом столов, еле кивнул Джошу, который как будто бы и не заметил коллегу, и, не стучась, зашёл к главредактору. В этот кабинет Саймон тоже часто заглядывал. Тут всегда было посвежее, потому что Френсис, редактор, притаранил свой собственный вентилятор из дома. Но зато кабинет в любое время суток был во власти романтики сумерек, и Саймон за годы работы в журнале так и не смог понять, то ли издательству приходилось экономить на электричестве, то ли Френсиса слепил яркий свет. На вампира редактор был мало похож, а вот на кровососа — ещё как. — Привет, — Саймон, посвежевший от долгих прогулок и здоровой пищи, совсем не вписывался в интерьер комнаты. Вся мебель была чересчур объёмной и пышной, собственно, как и хозяин кабинета. Саймон всегда удивлялся, как подскакивающий шар туловища Френсиса помещался в узкое пространство между подлокотниками на его кресле. Френсис незаинтересованно зыркнул на Саймона блекло-голубенькими глазками и снова опустился всей своей тучной грудью на стол, чтобы она не мешала ему писать что-то от руки. — Статья, собственно, готова. Фотки тоже, — как можно невозмутимее сказал Саймон и положил (не бросил, а хотелось!) флешку на стол перед редактором. — Ты опоздал, — с плохо скрываемым раздражением ответил Френсис. Его пухленькая ручка распласталась на столе, похожая на кусок дрожжевого теста. — Я тебе точных сроков и не обещал. — Через месяц, Саймон! Прошло больше месяца! — Френсис подскакивает невысоко на месте, и его тело потрясывается, как желе. — Успокойся, — кривится Саймон; его желание поскорее покинуть это место увеличивалось в геометрической прогрессии. — Время ещё есть. Для качественного материала можно подождать. — Ты слишком много о себе мнишь, Гибсон, — презрительно выговаривает Френсис, и его лицо становится похожим на мордочку дикой ожиревшей крысы. Френсис снова обрушивается грудью на стол, что-то быстро набирая на клавиатуре компьютера; флешка лежит на столе нетронутой. — Ты издеваешься надо мной? Ты берёшь статью или нет? — Отправь мне её на электронку. — Ты сам говорил, что никогда её не проверяешь. Заканчивай концерт. — Ты опоздал, — повторяет Френсис. — Да сдались тебе эти сроки, твою мать! — взрывается Саймон, взмахнув руками. Он чуть ли не сносит ладонью стоявший рядом вентилятор и выругивается. Ему становится душно. — Выпуск уже почти готов, и главная статья — не твоя, — гаденько улыбается Френсис. Саймон столбенеет и с непониманием смотрит на редактора. — Хреновая шутка. — Я не шучу. Джош ещё неделю назад предложил мне свой вариант статьи, с которой ты пришёл только сейчас, — Френсис складывает ладони на животе и деловито перебирает пальцами. — Я пытался до тебя дозвониться, но ты… — Ты хочешь сказать, — скалится Саймон, упираясь кулаками в столешницу и нависая над редактором, — что Джош написал статью, для которой у него нет, чёрт возьми, материала? Что он там пишет? — Между прочим, очень интересная статейка, — говорит Френсис, — он сказал, ты сам передал ему материал. Ты не отвечал на звонки, поэтому я решил принять его вариант. Лицо Саймона багровеет, он играет желваками, не отводит взгляд от Френсиса. Тот, кажется, понимает, что одно лишнее слово приведёт их двоих в суд, где Френсис будет доказывать, что Саймон — больной социопат, набросившийся на него без причины. Ситуация явно складывалась не в пользу Саймона. Редактор решил подгадить ему за то, что тот, видите ли, не пунктуален. Саймон был равнодушен к работе в «Sport Time», но он не рассчитывал, что его статью даже не возьмут в выпуск. Он планировал уволиться, но после выхода его материала. Но это было только вершиной айсберга. От Френсиса и раньше не ожидалось ничего хорошего, а вот Джош… — Подожди минутку, — Саймон нарочито спокойно выпрямляется, а редактор всё ждёт, когда что-то из вещей, стоящих на столе (например, вполне увесистый степлер), полетит в него. Ожидаемого хлопка дверью не последовало, Саймон вальяжной походкой вышел из кабинета и подошёл к столу Джоша. С непроницаемым выражением лица он садится на край стола. — Подсидеть меня решил? Ну и мудак, — усмехается Саймон. — Ты же даже не знаешь, о чём писать. Джош немного расслабился, когда понял, что драки не намечается. Он взглянул на Саймона и развёл руками. — Ты затормозил, и я взял инициативу в свои руки. Нельзя, чтобы такой материал пропадал. — О чём ты? — У тебя очень содержательные дневники, — говорит Джош, растягивая губы в самодовольной улыбке. — Кстати, меня всё время интересовал один вопрос, пока я читал твои мемуары… Ты всерьёз запал на этого звёздного мальчика? Саймон не накинулся на него сразу же только потому, что был слишком удивлён. Он пытался вспомнить, когда мог оставить свой ноутбук в редакции без присмотра. В последнее время он не приступал к работе, следовательно, ноутбук он не вынимал из сумки, когда приходил. — Ты, урод, залез в мой ноут, — говорит Саймон, — пока я был у Френсиса. В прошлый раз. — Медленно соображаешь. Я думал, что у тебя хотя бы пароль на нём будет стоять. Грудь Саймона несколько раз высоко поднимается под вздохами, его туловище качается в сторону Джоша и будто бы по инерции падает к нему. Саймон хоть и не был боксёром и не обладал такой же мускулатурой, что и Маркус, но удар у него был сильный. Джош обрушивается спиной на стол, который опасно пошатывается под ним. Саймон нависает над ним и, вцепившись в его рубашку, подтягивает к себе. — Если в статье будет хотя бы слово об ориентации, я тебя уничтожу, тварь, — шипит Саймон, и его глаза наливаются кровью от ярости. Он встряхивает Джоша, который, кажется, даже ещё не пришёл в себя после удара в лицо. К ним начинают подбегать люди, пытаются помешать Саймону, идиоты. — Ты пойми, сволочь, ты не со мной связываешься. Хочешь пойти против Маркуса? Камски? Они тебя растопчут, как блоху, — Саймона удаётся оттащить, и ему едва ли хватает терпения, чтобы не ударить кого-то ещё из работников. — Подумай ещё немного! Я бы на твоём месте… — Ты уже не на моём месте, — усмехается Джош. — Ах ты, сука! Саймон пинает воздух совсем рядом с лицом Джоша, но его внезапно оттягивают назад. Тисками впиваются чужие руки в плечи, Саймон, поняв, в каком унизительном положении находится, повиснув на чьих-то руках, как бешеный зверь, подскакивает и стряхивает с себя захват. Он секунду смотрит на Джоша, прежде чем уйти. — Ты меня понял. Саймон разворачивается и только тогда замечает макушку Френсиса, держащуюся за спинами набежавшей публики. После такой выходки с местом в редакции можно распрощаться. Впрочем, Саймон совсем не жалел об этом, уже давно у него появлялись мысли уволиться. Беспокоило его только одно. — Френсис, пожалуйста, — он пытается говорить как можно спокойнее, — возьми мою статью. Этот идиот мог… — Ты здесь больше не работаешь, Гибсон. Проваливай, — голос Френсиса выдаёт позорного петуха. Саймон поджимает губы. Достучаться до этих людей по-хорошему не получится. За лёгкие телесные повреждения сесть Саймон не боялся, а со всем остальным он тут закончил. Он выходит из редакции в полной потерянности. Ситуация кажется безвыходной, и нет даже тени надежды, что статья Джоша не уничтожит репутацию Маркуса. Да плевать он хотел на репутацию, что будет с самим Маркусом! Как ему вообще об этом рассказать? Саймон обещал, что информация о личной жизни не попадёт в прессу, а в итоге сам же и преподнёс её Джошу на блюдечке. Если бы это произошло хотя бы на неделю раньше, Саймон бы так не переживал. Ему было бы стыдно, но вскоре он бы забыл об этом неприятном случае и переехал бы в Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Но теперь последствия касались и его. Теперь чувства Маркуса представляли для него большую ценность, чем раньше. Он не помнил, как доковылял до машины. В животе что-то свернулось горячим комком и пульсировало, и этот ритм звенел в ушах. Сначала мысли, как это происходит у спокойных людей, держались систематизированно, но стоило Саймону ощутить под собой твёрдую поверхность, а под руками — руль, как его накрыла паника. Он пару раз крепко ударил себя лбом о руль, сжал его обивку кулаками и долго так сидел, пока не успокоился. Времени на истерики совсем не было, а возможность исправить что-то ещё не была упущена. Саймону только нужно было взять себя в руки. Он глубоко вздохнул и взглянул в зеркало над рулём. Лоб покраснел от ударов, а волосы пришлось пригладить, чтобы не топорщились, но в целом он выглядел прилично. Кожа на лице вскоре должна была побледнеть, пульс уже замедлялся. Как бы ему ни было плохо, ему нужно теперь расхлёбывать ту кашу, которую заварил.***
Со свадебным путешествием Норт и Пьер решили повременить. Пьер ждал повышения в компании, в которой работал, и упускать свой шанс он не собирался. Им двигало не только беспокойство о будущем своей семьи, но и неубиваемое упрямство. От избранника Норт другого ожидать не приходилось. Ещё одной причиной, почему пара оставалась в городе, было желание Норт поддержать Маркуса в ближайшем бою. Она знала, насколько он важен, и считала предательством покидать друга в такое тяжёлое для него время. А пока Норт продолжала жить в том ритме, который сложился у неё до свадьбы. Часть времени она по-прежнему проводила в своём спортивном зале, правда, уже в качестве тренера, а не спортсмена. Пьер просил её оставить работу на время беременности, но кто ж его будет слушать? Норт была достаточно умна и проницательна, чтобы понять — Маркус сошёлся с Саймоном, и теперь между этими двумя воцарилась гармония. Норт с осторожностью относилась к этим переменам, старалась унять радость, чтобы не разочароваться в итоге. Были ли эти отношения серьёзными, она не знала, а по той скудной информации, что ей сухо выдал Маркус, было сложно делать какие-либо выводы. Саймон же, обычно болтливый, загадочно улыбался и переводил тему разговора. Утреннего прихода Саймона она никак не ожидала. Скоро Норт нужно было отправляться в зал, но она не решилась отказывать Саймону в его просьбе. Он хрипло бормотал в трубку. — Мне нужна помощь в чём-то… Это касается Маркуса. Как она могла отказать? — Что произошло? Саймон растерянно оглядел гостиную, в которой оказался впервые. Квартира Норт во многом походила на квартиру Маркуса, кругом было так же чисто и свежо, каждая вещь лежала на своём месте. Но, в отличие от аскетического жилища Маркуса, дом Норт выглядел более обжитым. Она явно старалась создать уют в квартире; на диване были разбросаны мелкие подушки в цветастых расшитых наволочках, на антресолях поблескивали статуэтки, и, что было примечательнее всего, всюду висели и стояли часы, которые коллекционировал Пьер. Множество часов оккупировало комнату, и Саймону стало немного не по себе. Он скромно присел на край дивана и сложил руки на коленях. Он уже собирался что-то сказать, приоткрыл рот и издал жалкий шепоток, но треск часовых стрелок перебил его. Тик-так, тик-так. — Саймон? — Норт начинала терять терпение. — Появилась одна проблема, — начал тихо Саймон, стараясь говорить так, чтобы его голос не заглушали часы. Носок его ботинка ритмично задёргался в такт. — И мне нужен твой совет. Норт садится рядом и не замечает, как у Саймона подрагивают руки. Тик. Так. — Ты знаешь, я писал статью и… Я поступил очень глупо, это всё моя вина, но я, правда, хочу всё исправить. — Говори уже, что произошло, — взгляд Норт не смягчился. Она вся напряглась, как хищник на охоте, её глаза чуть раскрылись и теперь внимательно следили за Саймоном. От такого взгляда он с трудом сохранил самообладание. Тик-так-тик-так-тик-так. Норт не могла вести себя по-другому. Когда дело касалось Маркуса, в ней просыпался инстинкт, призывавший её защищать дом, семью, близких. Она становилась агрессивнее, когда покою её семьи угрожала опасность, но в этот раз она была смущена. Она не понимала, куда направить свою злость, а Саймон, так сказать, теперь попадал под горячую руку. — Один парень из редакции залез ко мне в ноутбук и прочитал мой дневник. — Ты ведёшь дневник? — Тебя интересует только это? — удивлённо спрашивает Саймон. — Я давно ничего там не писал, но там есть что-то… о Маркусе. О случае в «Раю». Чтобы не видеть лица Норт, он опустил голову на руки и попытался абстрагироваться от окружающих звуков. Тик-так. Тик. Так. — Какой же ты идиот, — припечатывает Норт. Забеременев, она перестала поддерживать насильственный метод воздействия на собеседника, но теперь у неё снова возникла жажда крови, хотя бы малой. Она, конечно, помнила, что перед ней — Саймон, тот самый Саймон, к которому она уже успела привязаться. Она по-прежнему не могла ему всецело довериться и, оказалось, на то были основания. Но пока рано было судить о чём-то. Она постаралась усмирить в себе гнев. Наконец обратив внимание на самого Саймона, Норт засомневалась в его актёрских способностях, которые он сейчас активно демонстрировал. Она рассерженно дёрнула его за плечо, чтобы взглянуть на его лицо, и ей показалось, будто бы перед ней тряпичная кукла — так неловко и безвольно качнулось тело вслед за её движением. В лице Саймона не было ни кровинки; он устремил на Норт помутневший взгляд, и у неё что-то переломилось в сердце от нахлынувшего сострадания. По виску Саймона быстро скатилась прозрачная капля пота, он нервно сглотнул и снова опустил голову. Его руки, сложенные теперь на коленях, подрагивали в такт скрипу часов. — Пойдём на кухню, — говорит Норт и заставляет Саймона подняться. Тот медленно переставляет ноги, следуя за ней. Стук часов удаляется и, в конце концов, становится едва слышным. — Успокойся и просто расскажи всё так, как есть. Я заварю тебе чай. Саймон опускается на барный стул и заворожённо следит за движениями Норт, рассматривает шкафчики и кухонную утварь, в итоге начинает: — Меня долгое время не было в редакции, потому что я взял отпуск за свой счёт, а редактора это сильно бесило. А Джош, этот… ладно, не важно, — Саймон внезапно почувствовал усталость от бесконечной ругани, — он прошерстил мой ноутбук, когда я его оставил на своём столе. У меня там беспорядок сплошной, почти все файлы на рабочем столе… — Непредусмотрительно, — замечает Норт. — Да, — соглашается Саймон, — но я не думал, что кто-то влезет в мои файлы без моего ведома. Видимо, он не нашёл ничего интересного в самом файле со статьёй и решил проверить другие документы. Может, все скачал на флешку, пока меня не было. — Что там было на Маркуса кроме… того случая? Ты же вёл дневник не просто для записи. — Ещё про поцелуй в ателье, — неохотно отвечает Саймон, — мы тогда поссорились из-за ерунды, и Маркус меня поцеловал. Я его оттолкнул. — Вы поругались, и Маркус решил тебя поцеловать? — удивлённый взгляд обращается к нему. Норт пытается поймать Саймона на лжи, чтобы дать себе повод разозлиться. — Иногда я просто не хочу искать в поступках Маркуса смысла, — говорит Саймон. — Понимаю. Что ещё? — После этого я перестал записывать всё, что происходит. Работал над романом. Но в романе, клянусь, нет ничего, связанного с Маркусом. По крайней мере, Джош бы этого не понял. И ещё кое-что, Норт… — Там есть что-то обо мне, да? — Норт ставит перед Саймоном кружку с зелёным чаем. Она кажется спокойной. После похорон мало что могло её вывести из себя; обдумав всё и посоветовавшись с Пьером, она решила во что бы то ни стало сохранять самообладание. Жизнь в семье Манфредов всегда радовала всех её членов непредсказуемыми событиями, но теперь Норт заботилась не только о своём здоровье. Она сложила руки на животе. — Только то, что ты планируешь свадьбу, — стыдливо опускает глаза Саймон. — Я тогда ещё ни разу не встречался с Пьером. — Ясно. Значит, единственная проблема — это личная жизнь Маркуса. У общественности случится информационный взрыв, — посмеивается Норт. Она в смятении и всё ещё рассержена из-за опрометчивого поступка Саймона, но внезапно её настигает чувство… облегчения? Может, если откроется правда, жизнь наконец-то станет проще. Маркус станет свободнее. Или это его убьёт. — Ты пробовал говорить с редактором? — Я у него не пользуюсь пиететом, — кривится Саймон. Чай постепенно начинает помогать, а реакция Норт даже радует. Хоть кто-то в этой ситуации способен сохранять спокойствие. — А угрозы? Не действуют? — Угрозы от какого-то журналиста вряд ли подействуют на целую редакцию. У «Sport Time» вполне влиятельный собственник. — Но его возможно подмять под себя, — возражает Норт со знанием дела. — Такая публичная личность, как Маркус, легко может опровергнуть любую клевету и подать на них в суд. Но ты же понимаешь, что это не должно выйти в печать? Саймон кивает понуро, отпивая из чашки. Норт уверенно продолжает: — Мы подадим на них иск за клевету в том случае, если статья выйдет. Или обвиним во вмешательстве в личную жизнь, но тогда Маркусу придётся признать, что всё, что сказано в статье — правда, в этом случае нас поддержит сам Камски, а он… У него столько юристов, что он может подать иск против государства и выиграть его. Надеюсь, до этого не дойдёт. Я поговорю с Пьером, и, может, он найдёт что-то против «Sport Time». Натравим на них налоговую полицию, м? — Неплохой вариант, но я не уверен, что они что-то найдут. — Практически каждое предприятие имеет «чёрную» бухгалтерию. Даже спортивный журнал. — Сомневаюсь, что мы сможем найти что-то против них. Они много раз писали подобные статьи, я знаю, в такие моменты на редакцию разве что защитники прав животных не совершали рейды. Ничего серьёзного не находили. — Откуда ты знаешь? — Я писал такие статьи, — хмурится Саймон. Он вспомнил несколько своих последних работ — хорошо оплачиваемых, но трудоёмких. Губительных для объектов обсуждения. — И именно поэтому в этот раз о Маркусе пишу… писал я. — Это весомый аргумент для того, чтобы не верить тебе, — говорит Норт, прищурившись. — Может, ты врёшь мне, чтобы защитить их и свою собственную задницу? Саймон усмехается. — Я просто говорю, что это вряд ли принесёт результаты. Я не против, можете бомбардировать их на всех фронтах, я только не хочу, чтобы все усилия оказались бесполезными. К тому же, зачем мне их защищать? Я уволен. Единственное, что мне осталось сделать — это подписать нужные бумаги. — Значит, официально ты ещё там работаешь. А незаконное увольнение? Ты можешь подать на них в суд за это. — Дело просто не успеют рассмотреть. Даже если это будет действенно, статья всё равно выйдет. — Если ты так легко отметаешь все варианты решения проблемы, — хмурится Норт, — то чего ты от меня ждёшь? Я не волшебница. Зачем ты пришёл, если ситуация безвыходная? Саймон отстранил от себя пустую кружку и слегка откинулся на спинку стула. Он задумчиво взглянул на Норт и, собравшись с мыслями, ответил: — Я приехал не за тем, чтобы ты решала мою проблему. Конечно, и за этим, если бы ты знала, что делать… Но всё же по другой причине. Я же говорил, — он до боли закусил губу, — я хочу спросить у тебя совета. Мне нужно как-то рассказать обо всём Маркусу и подготовить его к этому, учитывая, что за ним сейчас так внимательно следят. — Ты расскажешь ему это так же, как сейчас рассказал мне, — Норт спокойно пожала плечами. — Знаешь, наверное, с моей стороны жестоко это говорить, но ему пора повзрослеть. Его мучают все эти тайны, и ему просто нужно пережить этот период. Ему будет тяжело, но, в конце концов, у него есть мы. Ты, я, Робин. Что ты собираешься делать? — Вымаливать прощение, — грустно усмехается Саймон. — Это единственное, что мне остаётся. Норт молчит и задумчиво гладит себя по животу. Внезапно она почувствовала себя невыносимо усталой, как будто бы она работала в течение очень долгого времени. Она любила Маркуса, он был частью её семьи. Но он уже не был потерянным мальчиком-сиротой, которому необходима защита. Скоро у Норт появятся собственные дети и она не сможет тратить время на опеку Маркуса. — Он мне очень дорог, Норт, — признаётся Саймон, отвлекая её от раздумий. — И я не хочу терять его доверие из-за этой чёртовой статьи. Это очень эгоистичное чувство, если честно. Моя жизнь начала налаживаться, а теперь я просто про… упускаю свой шанс на нормальные отношения. — Не сказала бы, что с Маркусом тебя ждут нормальные отношения, но… Я тебя поняла. И я уважаю тебя за то, что ты не скрываешь своих намерений. Но тебе лучше меня не обманывать, и Маркуса тоже. Их взгляды пересеклись; один — решительный и холодно блестевший, как лезвие — Норт, другой — твёрдый и наконец-таки спокойный — Саймона. Он был полностью уверен в том, что чувствовал, и он не собирался так легко отказываться от Маркуса.***
Роб
Ты с Саймоном? Вылезай из вашего гнёздышка и бегом в зал! Хватит меня игнорировать, это уже раздражает. Ты что, решил слиться? Маркус, это уже не смешно. Окей. Саймон мне рассказал. Сегодня у тебя выходной. Не раскисай. Я давно говорил тебе наплевать на них всех. Соберись, Маркус. Ответь на звонки, ты же, блин, знаешь, что я всегда тебя поддержу.Норт
Перезвони. Я волнуюсь. Маркус, я понимаю, что тебе тяжело. Просто перезвони, мы решим эту проблему. Пожалуйста, напиши хотя бы что-то, чтобы я знала, что ты в порядке.Маркус
Всё ОК.
Норт
Тогда почему не отвечаешь? Я приеду минут через тридцать.Маркус
Не надо.
Норт
Нам нужно поговорить.Маркус
Дай мне побыть одному, ОК?
Норт
Ты не сделаешь с собой ничего?Маркус
Мне же не 13. Я позвоню завтра утром.
Норт
Буду ждать.Саймон
Пожалуйста, Маркус, возьми трубку. Дай мне объяснить. Пожалуйста. Я хотел сказать тебе сам, но не смог. Мне было страшно. Я знаю, ты ненавидишь меня, но дай мне шанс. Я всё исправлю. Маркус, я люблю тебя. Я не хочу тебя терять.