В ранние годы многим детям говорят, что детство – лучшая пора, которую можно себе представить. Праздность, бесконечные игры на свежем воздухе, чай поздно вечером – ничто из этого не включает в себя трудности подростковой жизни. Что уж подростковой… взрослой. Никите, пускай и не было пятнадцати лет, собственную жизнь он с трудом называл легкой. Каждое утро приветствовало его одним единственным вопросом: «Почему я не родился магглом?»
Точно такой же вопрос задал ему Костя, когда случайно встретил в заброшенном туалете. «Почему ты не родился магглом, Алексеев?». Костя не был врагом – Костя был никем. Красивая, но до безобразия холодная улыбка. Алексеев готов был поспорить, что его «друг по нужде» время от времени вдалбливает в кровать своего, так называемого, коротышку. Неразлучная парочка. Настолько неразлучная, что даже попугаи-неразлучники позавидовали бы.
— Знаешь, это был не мой выбор, — у Бочарова была отвратительная привычка. При каждом разговоре он пытался оправдаться. От чего именно оправдаться – возможно, он сам порой не понимал. Но каждый раз, когда они пересекались с глазу на глаз, у Кости вскрывалось его правильное и аскетичное эго. — Я должен защищать Артема, какуя бы чушь в его голове ни родилась.
Алексееву оставалось только посмеиваться. Нелепые детские приставания к третьему курсу переросли в драки. Первое время это были просто глупые перепалки, которые разнимали всем Хафлпаффом. Разбитые костяшки на пальцах, синяк под глазом – красивое украшение для уважающего себя мужчины. Артем драться не умел. Драться не умел настолько, что пытался настраивать остальных однокурсников против Никиты.
Однажды Алексееву действительно захотелось узнать, за какие заслуги идеальный мальчик и прилежный ученик Артем Козуб пытается выжить несчастного жителя Хафлпаффа с этого света. Зажатый в углу мальчишка дрожал. Он всегда был таким – осиновый лист остается осиновым листом даже в свои четырнадцать, пятнадцать, да сколько бы ему ни было! Алексеев тогда только наклонился и на самое ухо спросил: «Ты из вредности или из принципа?»
Козуб толкнул обидчика, вырвался и убежал. Вечером ко двору Хафлпаффа пожаловала делегация из трех фигур. Никита сначала даже не собирался выходить – много им надо! В итоге понял, что они, чертовы слизеринцы, ему ничего не сделают. Предводитель их, если можно так выразиться, банды, Костя Бочаров, предпочитал разрешать любые споры демократично. Настолько демократично, что любая американская партия встала бы и начала аплодировать. Сквозь окно сверкали их зелено-серебряные галстуки.
Собственно, сам Бочаров, его неизменная сука, Артем Козуб, и еще один участник любого спора – Лука. На втором курсе он попытался протащить в школу цербера. Не столько цербера, сколько щенка. Лука никогда не вызывал вопросов, ответов, к слову, не давал тоже. Вся его фигура была до безобразия противоречивой. Настолько противоречивой, что в конце года управляющий Гриффиндором с гримасой на лице выдворил юношу с факультета.
Оставалось только пожимать плечами. Слизерин принял его нехотя – но это было сначала. Что было далее – он бы мог рассказать сам, но он не станет. Лука был дружелюбен ровно в той степени, в какой считал нужным. Своей харизмой он раскидывался направо и налево, что в Слизерине было непригодно. В общем, харизма его была тоже особенно странной – более насмешливой, чем дружественной, но все еще приятной. Косте особенно нравилось решать дела и проблемы в присутствии Луки. Тот служил правой рукой в каком-то смысле. В любой ситуации таинственно так улыбался и пожимал плечами, никого и никогда не оскорблял, только слушал – зато выводы делал любопытные.
— Все мы знаем, что это бессмысленный разговор, — для приличия в столь поздний час Никите приходится накидывать школьную мантию. — Почему ты просто не влепишь ему пощечину и не уложишь спать?
Костя рассмеялся бы, если бы мог.
— Замолчи! — Козуб пытается накинуться, но Костя резко хватает его за запястье.
— Вы знаете мою политику, — он сглатывает. Своими длинными пальцами поглаживает руку Козуба, будто пытается успокоить. И тот успокаивается! — Мне нужно знать все аспекты этого случая, чтобы понять вашу позицию и…
— Я на суде присяжных? — Алексеев закатывает глаза.
— В какой-то степени, — подает голос уже Лука. — Но если бы…
— А на хер пойти не хочешь? — Никита демонстративно разворачивается, показывает фак и уходит обратно, в дебри крыла Хафлпафф. Он обладал разумом, чтобы не отходить от ворот далее, чем на пару метров – но, к сожалению, его разум был не настолько обширен, чтобы просто взять и… поговорить? Он вышел на эту встречу только для одной цели – доказать Козубу, что его любимый Костя не всесилен.
На следующий день Алексеев уже сидит в кабинете медсестры и смотрит, как ему зашивают разбитый висок. Козуб туп. Слишком туп для этой жизни. В начальной школе Никиты классические обидчики имели хотя бы свои личные притязания – вес, рост, фамилия, веснушки. Что угодно, что не подходило бы под идеальные принципы лондонской буржуазии. Если бы Никита не был магом, он бы с честью называл себя буржуем.
Он надеялся на это, во всяком случае. Мог бы учиться на банковское дело, просиживать свою задницу на золотом стуле, а после, когда стал бы совсем древним стариком, мог бы умереть в лучах монет. Красиво, ничего не скажешь. Классическая английская мечта. Такая же надуманная и накрученная, как американская – только более пафосная и безосновательная.
— Понимаешь, Артем… он другой. Он не пытается тебя обидеть, не пытается, не знаю… выжить тебя с этого света или… — голос Кости отдается эхом от стен. Алексеев готов слушать этого ублюдка долго – уж больно у него приятный голос. Приятный, как у злодеев в фильмах. Они всегда холодные, но харизматичные. Костя был абсолютно таким же, но в его голове был еще один аспект, который не подходил под описание злодея. Костя не делил мир на черное и белое, Костя пытался искать компромиссы. Пускай он был могущественным волшебником, это было сложно скрывать, но трусом и пройдохой он был не менее могущественным. — Он не видел других людей, кроме своих родителей. Лично к тебе у него нет никаких вопросов и…
— Так заткни его, ты же можешь, — Никите надъедают эти бесконечные оправдания. Он без интереса поправляет свой галстук у зеркала. Сегодня с утра, когда он, как всегда опаздывающий, пытался добежать до зельеварения, его поймала кучка тупоголовых фанатов Козуба и без особых прелюдий приложила к каменной стене. Один плюс – на зельеварение идти не пришлось. Вместо этого юноша просидел пару на больничной койке. — Серьезно, ты же всесильный Костя Бочаров! Посмотри на этого идиота: у него, кроме тупых родительских наставлений, в голове ничего и нет! Обезьяны марши отбивают, разве что…
— Не говори так, — в отношении своего младшего приятеля Константин всегда был мягок. Пытался подмести за ним все ошибки, которые тот раскидывал по замку. — Артем хороший. И когда-нибудь тебе удастся это понять.
— Я сюда приехал не для того, чтобы учить твою подстилку манерам, окей? — и на этой ноте Алексеев спешит удалиться из туалета.
Бочарову не нравилось, когда Козуба называли его подстилкой, хотя данной кличкой мальчика обзавелся еще в прошлом году. Все началось с собрания дома Гриффиндор. Они всегда… собирались. Тогда еще Лука был в их рядах. Гриффиндор и Слизерин – два конца одной палки. Враждующие факультеты, причем вражда их началась задолго до того, как хотя бы один из учеников данного года родился.
Тогда на Гриффиндор попало достаточное количество полукровок и грязнокровок, из-за чего чистейший Слизерин решил показать свои зубы. Козуб появился на этой тропе войны сразу же. Пускай и выращенный на безосновательной неприязни. Один из первых кинулся на дуэль и один из первых был прерван своим же однокурсником. «Я выйду за него» - Костя всегда защищал Козуба, в какие бы передряги тот ни вмешивался. И каждый раз, когда невысокий парнишка залетал на трибуны, за него выходил другой, старший. Сначала это были просто детские шутки, в результате переросшие в классический буллинг. «Подстилка» прижилась быстрее, чем остальные клички, с тех пор и осталась. Самый простой способ вывести мелкого Артема из себя – просто назвать его подстилкой.
Оно того не стоит, оно того не стоит, оно того не стоит, чертов ты Костя Бочаров…
Никита не был знаком с такими словами как «обида» или «злость». Принимать все, как должное и отвечать взаимностью – его лучшая черта. А Хогвартс он ненавидел. Ненавидел так же сильно, как студенты ненавидят случайно выбранные специальности. Волшебство казалось ему чушью, а все люди здесь – сумасшедшими фанатиками. Единственные предметы, на которые он ходил с малейшей толикой желания были относительно близкими простому лондонскому ботанику. Это мертвые языки, история магии, простейшая философия. Что угодно, только не практика.
Его волшебная палочка ломалась постоянно. На случайных дуэлях (а на них юноша попадал регулярно), на шалостях и даже на уроках. Учителя… в душе они смеялись. Грязнокровный мальчик не обладал достаточной силой, чтобы держать в руках такую вещь. Почти каждый месяц он жаловал к Олливандеру, чтобы тот, скрепя сердцем, давал ему новые палочки. Последняя палочка стала настоящей рекордсменкой. Ей удалось просуществовать пару месяцев, из-за чего Алексеев особенно ее уважал. Он людей так не уважал, как уважал собственную палочку, которую, в силу привычки, хранил прямо за своим воротом.
— Господин Алексеев, вы заблудились? — знакомый голос раздается над самым ухом. Что же… учитель. Причем чье имя Никита даже не помнил. Высокий, без особых черт, будто вылепленный из белого теста – ни дать, ни взять.
— Все в порядке, честно, — юноше остается только сглатывать.
— Что-то случилось?
— Нет-нет, что вы, мистер… мистер, — он пытается разглядеть фамилию на бейдже, но золотая надпись настолько сильно стерлась, что даже при ближайшем рассмотрении это было бы сложно. — Я пойду пожалуй, я уже опаздываю на урок.
— И что же у вас за урок, молодой человек?
— Я еще не решил! — и скрывается за углом.
— Эй, вернись, — голос Миколаса бьет по ушам. Никите приходится высунуться обратно из стены, чтобы оценивающе осмотреть своего друга. — Классно я, а?
— Подожди, это ты кого пытался, а?
— Это? Да никто, ведущий из программы новостей, — тот смеется. — Ты повелся, с тебя бобы!
— Боже, в следующий раз я выиграю…
— Брось, ходил бы ты на трансфигурацию, выиграл бы.
Долгое время Миколас казался только хорошим собеседником, не более. Коллекционировал своих лягушек, с некоторыми из них устраивал концерты. Никите не хотелось воспринимать этого мальчишку серьезно. Для него всегда существовало две фигуры, которые так или иначе складывались в одну полноценную – а именно Бенни и Микки.
Как две капли воды – обе беспардонны и обе жизнерадостны. Со временем жизнерадостность первого переросла в нездоровую разгульность. Бенни стал редко присоединяться к их компании или разговорам, он предпочитал проводить больше времени со старшекурсниками. Как выражались девушки с Рейвенкло, постоянно вилял задом у них в гостиной. Миколасу эти истории одновременно нравились и не нравились.
Для него Бенджамин был другом детства. Человек, с которыми хочется зарыться в сугроб и лепить снежных ангелов. В итоге тот отдалился. Отдалился настолько, что компания старых друзей стала бременем. Он приходил в свою комнату только по надобности, кидал редкое «Эй, как дела?», зализывал челку у зеркала и снова исчезал на неопределенный срок. Место в кровати Миколаса навсегда заняла пустота и огромное пуховое одеяло.
— Мне казалось, ты вроде как пошел с Бочаровым разбираться, — Микки хлопает Никиту по плечу, а тому только и остается, что кивать.
— Так и было, Микки, — Никита опирается на стену. — Понимаешь, я просто… мне кажется, я здесь лишний.
— Брось, это не так, совершенно не так! — в последнее время Миколас был единственной лампочкой в окружении Алексеева. Хафлпафф похолодел. Люди вокруг него напоминали декорации, наивные и сверкающие. Только Миколас успевал быть частью всех миров. Ему нравилось не только разговаривать с Никитой, но он также отлично ладил с однокурсниками. Отлично, просто отлично. Но если бы ему пришлось выбирать… скорее всего, выбор бы пал на сторону Алексеева. — Знаешь же, это просто мысли. Просто чертовы мысли и их надо перетерпеть!
— У Бенджамина тоже мысли?
Мягкая улыбка сползает с лица Йозефа.
— Да… и у Бенни тоже мысли.
— Может, стоит тратить время вовсе не на меня? Попробуй с ним поговорить.
— Я говорил, — Микки кивает. — Мы ему не нужны, ясно? Он просто не нагулялся, вот тебе и все…
— Вот и я так же говорю с Бочаровым, — Никита сглатывает. — Сам факт разговора есть, а толку от него совершенно никакого.
***
«Нам казалось, что твое поведение является эталоном. Ты должен был стать примером подражания для всей школы, так что же стало? Грязнокровки? Полукровки? Мы с отцом недовольны твоим поведением, Константин. Подумайте о своей репутации, даже если не хотите думать о ней – подумайте о репутации вашей семьи. Как вас будут воспринимать следующие поколения слизеринцев?
С гордостью сообщаю вам, молодой человек, что вы заставляете мои нервы накаляться до предела. Внештатная работа изнуряет мои силы, а приходя домой мне хочется слушать дифирамбы о ваших подвигах. Подвигах, молодой человек. Миссис Макгонагал при встрече отзывалась о вас, как о безусловно неплохом человеке, но у вас нет прав называться неплохим. Вы должны быть лучшим.
Ваша матушка,
До встречи.»
Родительские письма редко приносили хорошие новости. Магическая аристократия сдавливала шею. «У тебя нет прав, у тебя есть обязанности, почему ты общаешься с грязнокровными?». Постоянные проблемы на фоне личных притязаний казались чушью по сравнению с уровнем родительских ожиданий. У них, родителей, не было целей поддержать. Не было целей понять или… просто сказать «все получится»? «Ты должен, ты обязан, мы вырастили». Втоптать в грязь и сделать вид, что так и задумывалось.
— Снова? — кровать Козуба находилась в паре метров от кровати Бочарова. Тот не ложился спать раньше Константина, никогда. Лежал на холодной подушке, глаза уже слипались, но он всегда ждал, когда друг тоже ляжет и закроет глаза. Косте нередко становилось плохо, особенно перед сном. Никто, кроме как Козуб, не мог его поддержать в должной мере.
— Не обращай внимания, все в порядке, — письмо растворяется зеленым пламенем. — Ничего нового, у этой газеты нет перспектив. Желтая пресса.
Артем смеется.
— Как думаешь… когда-нибудь они смогут принять тебя?
— Мои родители? — тот поворачивается спиной к юноше. — Нет, конечно. Но я стараюсь.
— Может, ты просто не так сильно стараешься, как можешь? — Костя чувствует, как теплая рука Артема ложится на его плечо.
— Мы уже говорили на эту тему, — Костя даже не оборачивается. — Иди спи, завтра сложный день.
— Костя…
— Спи, — отрезает.
Козубу ничего не остается, кроме как снова лечь в кровать. Здесь, в подземелье Слизерина, холод жил отдельной жизнью. Он витал по всем коридорам, шумел под потолком, заползал под кожу. Казалось, что холод стал полноправным жителем этого места. Слизеринцы слишком гордые, чтобы это признать, слишком. Они ходили с посиневшими пальцами и постоянно прятали руки в карманы, но их гордые носы никогда не заявлялись в кабинет директора, чтобы просто попросить наложить какое-нибудь интересное заклинание.
— Спасибо, — шепчет себе под нос. Козуб тянулся к Бочарову с того самого момента, как их родители впервые познакомили. Константин казался настоящим воплощением идеала в этом мире. Холодный, равнодушный, а к своим всегда теплый и мягкий. Артема он называл «своим» больше, чем кого-либо в этом мире. В детстве, когда маленький Тема с трепетом смотрел на бледные руки собеседника, Костя протянул ему чашку чая и выдал: «Не бойся меня, все хорошо.»
Артем не спросил почему. Уже после, в более осознанной жизни, Костя сам рассказал, что родителям Артем нравился. Тихий, от него не может быть проблем. Поэтому Косте он и понравился – потому что Артем нравился его родителям. Костя всегда делал только то, что нравилось его родителям. Он вырос Бочаровым до мозга костей, прямо как Козуб вырос Козубом. Из поколения в поколение нравы и моральные ценности их семей переходили словно по щелчку пальцев.
Косте не хотелось ненавидеть грязнокровок, честно говоря, Алексеева он не ненавидел. Даже не пытался. Козубу тоже не хотелось ненавидеть грязнокровок, но в его небольшой голове все делилось на несколько контрастов. Он не смотрел на вещи с разных сторон, у него было только плохое и хорошее. Костя был хорошим, потому что однажды любимая мать лично и за ручку привела его к Косте. Точно так же любимая мать научила маленького Тему не любить волшебников грязной крови. Тема и не любил. Это «нелюбовь» была автоматической, без ручных тормозов и предпосылок. Она просто существовало, как эфимерная масса.
Двери Слизерина были настолько массивными, что при каждом малейшем движении просыпались все учащиеся. А если они распахивались со всей силы…
— Что здесь, черт возьми, происходит? — почти первым вылетает из комнаты Костя. За его шелковой пижамой плетется сонный Артем, а прямо за его спиной плотность недовольных мальчишек все увеличивается и увеличивается.
Вопросы отпадают сами, когда вечно белый до скрежета в зубах пол Слизерина окрашивается красным. Лука.
— Не стойте же, как вкопанные! Вызовите кого-нибудь! — в такие моменты обычно слышались женские визги, но на Слизерине их не было. Все молчали, как на кладбище. Молчали и смотрели, как однокурсник мечется между состоянием «тело» и «человек». В этом весь факультет. Холодные и расчетливые, никаких лишних движений.
И где-то сквозь дымку голосов на задворках мыслей Лука слышал голоса других. «Что случилось? Ты нас слышишь? Кто это сделал? Кто? Это? Был?». Тьма походила на плохой сигнал телевизора. Очень плохой сигнал, когда время от времени проявлялись проблески канала, но все остальное время занимал мигающий экран.
Полное отключение наступит через три, две…
— Что с ним могло произойти? — сон исчез. Большая часть факультета осталась в гостиной. Они все собрались на диванах вокруг огромного камина, который еле-еле грел щеки. Аромат особенного беспокойства циркулировал внутри стен наравне с холодом.
— Его избили, — голос Кости звучал все так же холодно. Его голос был удивительным сигналом для любых действий. Все знали, когда следует переживать – изменись хоть одна нота внутри этого уверенного тембра. И сейчас ситуация далеко не такая. Сейчас переживать не о чем.
— Или вызвали на дуэль… — Козуб подает голос. Совершенно тихо и рассеянно, как и всегда в его жизни. Он крепко сжимает руку Константина на своем плече, чтобы сильнее закутаться в шерстяной плед. — Это же Лука, в конце концов…
— Это недопустимо, — их прерывает женский голос. Некто из толпы.
— У нас нет выбора, Лью, — Костя все смотрит на эти кровавые разводы на полу. Завтра с утра директор лично придет со своими «феями», будет долго осматривать застывшие пятна, а после сразу же избавиться от них. Медицинское крыло работало продуктивно. Настолько продуктивно, что студента унесли так же быстро, как и гремящие двери распахнулись внутрь факультета. — Каким бы странным нам все это ни казалось, мы не можем ничего утверждать, пока…
— Это сделали грязнокровки! — Козуб упирается носом в изгиб локтя. — Они всегда находят предлог для любой битвы…
— Надо ли им это и…
— Да, я согласна, — Лью не угомонится. Ее любовь к грязнокровкам сравнима с любовью Козуба к ним же. Рыжая бестия, заплетающая свои космы в тугие пучки. Ее лицо с самого первого курса было особенно наделено даром отвращения ко всему живому. При самой первой встречи Костя был удивлен – в ее глазах плескалось высокомерие в такой степени, что даже взгляд его матери мог бы с ней посоревноваться. — Эта война длится уже многие поколения, почему этих… этих тварей просто не выгонят?
— Они такие же маги, как и все остальные, сладкая, — Косте нравилось видеть, как краснеют щеки девушки. — Может, слабее, может, неугомоннее. Но факт наличия в них волшебства мы отрицать не можем.
— Не такие же, совсем не такие же, — она отводит взгляд.
— Им нравится чувствовать себя превосходными, — Артем шепчет, но с каждым словом его шепот перерастает в истеричное блеяние. — Им нравится видеть, что учителя их признают.
— Побывай в их шкуре и узнаешь, — комната Кости Бочарова закрывается на замок. Артем остается наедине с собой и целым факультетом.
***
Еще пару часов назад над Хогвартсом стоял туман. Такие туманы Никита любил. Он медленно вставал с кровати, чтобы укутаться в теплый шарф и тихо, пробираясь по коридорам, вывалиться через черный ход. Именно так юноша однажды и узнал Луку. Именно узнал, а не познакомился. Знакомы они были давно, с самого первого дня в стенах магического заведения. Они постоянно пересекались взглядами на защите от темных сил. Лука всегда сидел впереди, впитывал все в себя, но при малейшем звуке оборачивался.
И нередко источником этих звуков был Никита. Для Никиты любая магическая практика казалась беспросветной чушью. Учителя редко давали ему возможность практиковать собственные силы, они отлично помнили инциденты с разбитыми волшебными палочками. Опаснее всего – давать юноше возможность практиковать магию в стенах опасных уроков. «Вы беспросветный неуч, господин Алексеев» - это все, что мальчишка слышал первые годы внутри этого заведения.
Обида хлестала сильнее любой розги. Ведь сначала Никита… действительно старался. Сначала. После его старания переросли в бессмысленные перепалки между факультетами, и весь его интерес целиком и полностью перетек в изучение теоретических предметов.
В изучение теоретических предметов и классическую маггловскую философию.
— Что читаешь? — Лука появлялся так же неожиданно, как и исчезал. Тогда еще никто не возводил его ни в какую роль, он просто был «эй, тот самый с Гриффиндора, который цербера протащил!»
— То, что маги называют чепухой, — он поворачивает книгу лицевой стороной.
— Кафка? — будто у себя переспрашивает Лука. — Если честно, никогда о нем не слышал.
— Среди людей он популярен, — Никита протягивает книгу собеседнику. — Если хочешь, можешь взять почитать. Я все равно ничего не понимаю.
— Серьезно? Я? — тот удивлен. Причем удивлен настолько сильно, что его глаза непривычно округляются. Луку удивить сложно – в своей недолгой жизни он повидал многое. Одно время он пытался разводить волшебных енотов под окнами собственной башни – ровно до тех пор, пока они не разбежались по всей школе. Как он сам позже расскажет, он вырос в окружении абсолютно безалаберных, но до скрежета любопытных людей. Яблоко от яблони…
— Да, возьми. — Никита просто оставляет книгу на коленях парня. — Как прочитаешь, обязательно расскажи, как тебе.
— Но почему я?
— Потому что ты не придешь в комнату и не кинешь ее в камин, — уголки губ Алексеева приподнимаются. — А действительно прочитаешь.
И в этом Никита был прав. Лука не был Козубом и даже не был Бочаровым. Он не боялся, не следовал правилам и не пытался строить из себя то, чем он не являлся. Он просто был Лукой – ему нравилось все, что не причиняло ему вреда, а даже если и причиняло, то все равно нравилось.
В первый туманный вечер своей жизни, когда Никита не побоялся выйти из здания, он бродил по ступеням над лодочным сараем. Малейшая магия в его руках превращалась в апофеоз беспорядка. Он не мог воспользоваться даже основами бытовой магии, не говоря уже о чем-то более грандиозном. Даже «свет» на своей палочке он боялся использовать. А вдруг взорвется?
Именно тогда он впервые и застал Луку у воды. Слишком поздно, чтобы кто-то другой шатался здесь, да и привычный выбритый затылок…
— Развлекаешься? — Лука вздрагивает.
— Ты чего здесь забыл? — в его голосе не слышится ни капли порицания. Он всегда спокоен и рассудителен, как рыба.
— Гуляю, — как ни в чем не бывало. — Но у меня к тебе тот же вопрос.
— Водные гарпии, — совсем тихо, будто под нос.
— Они же опасные, разве нет?
— Именно, они опасные, — парень встает с причала. Его руки мокрые от воды, от него пахнет цветущим илом. Вокруг молочный туман, может, только на другой стороне озера сияют редкие огни Хогсмида. — Они редко подплывают к берегу.
— Так брачный же период у животных, — Никита сжимает губы. — Может, они это…
— Нет, — тот качает головой. — Пойдем, отойдем от берега. Здесь небезопасно.
Одна тайна стала тайной двоих. Каждую ночь Лука приходил на причал, чтобы сливать в воды снотворное зелье. Как он расскажет позже, он боится, что именно его магическая практика у озера призвала водных гарпий к берегу. Ему нравилось тренировать трансфигурационные способности на свежем воздухе – не просто на свежем воздухе, а именно в час, когда никто не видит и не порицает. Он не подумал, что сильные сгустки магической энергии притягивают падальщиков.
— Мне казалось, что ты уже изгнал их отсюда, — в ту ночь голос Никиты звучал особенно тепло. По привычке тот подходил и трепал уже слизеринца по голове.
— Мне тоже так казалось, — совсем шепотом. Он опускает глаза, чтобы не смотреть на собеседника. Он же такой идеальный. Почему он… провалился? Почему?
— А знаешь, почему ты их не изгнал? — Никита будто насмехается, наклоняется к самому уху, игриво покусывает мочку. — Потому что не ты их призвал.
В следующую секунду тот резко толкает Луку в воду.
