Under the Hogwarts

Меньше всего на свете Константин почитал уроки астрономии. Нудно. Только так юноша мог выразиться об этом не столь удивительном по его меркам предмете. Да и кого волнует, на каком расстоянии звезды находятся друг от друга, когда за мантию где-то там сзади тянется лучший друг? Артем. Маленькое и совершенно удивительное бельмо в жизни Бочарова. Знакомы с самых пеленок, если можно так выразиться. Родители Артема, так же как и родители Кости, значились важными персонами в магическом мире. Где точно те значились — Константин не знал. Да только вот Тема. Единственный светлый луч в затхлом мире горького лицемерия. Среди серых газет и вечно плюющихся в сторону магглов родителей Костя замечал лишь его — малыша с самой радостной и искренней улыбкой. В нелепом коричневом берете, держащим за руку маму. Артем. Тема. Темочка. Пусть тот и не был намного старше Кости, но Бочаров ощущал явную ответственность за этого мальчика. Да только вот даже в самой чистой душе найдется маленькое «но». Для Кости в душе Артема этого «но» не было, до недавнего времени. — Давай придем пораньше на урок, — уставший от зубрения Козуб дергает Костю за рукав, потирает глазки, зевает. Юноша все так же нелеп, как и тогда, десять или даже восемь лет назад. Холодные подвалы Слизерина нравились Косте, но не нравились Артему. Тот называл это место затхлым котлом, где даже крысы превращаются в замороженный полуфабрикат. Он сидел за своим столом, закутавшись в шерстяной плед. В полутьме его карие глаза казались еще более светящимися, чем обычно. — Не хочу сталкиваться с грязнокровками. Да, Тема — правильный. Правильный до костей. До самой его волшебной сути. Как выучили родители, так он и делает. Маги — прекрасно, маги грязнокровки — недостойные отпрыски, ошибки природы. Костя подозревал, что этот устой не был основанием для всех мыслей Козуба. Как казалось Бочарову, в голове его друга только бабочки летали, а остальное время тот мечтал о пледе и теплом костре. Да, пожалуй, на Слизерин тот попал по дружбе. Единственная мысль, которая посещала голову малыша Темы во время распределения звучала примерно так: «Если я попаду на Гриффиндор — там не будет Кости, если я попаду на Хафлпафф — там не будет Кости, если я попаду на Рейвенкло — там не будет Кости». Нельзя винить Козуба в его удивительной привязанности. Почти всю жизнь проходивший за ручку со своим другом, тот боялся воспринимать другую реальность. Место под боком Кости казалось таким теплым и родным, что упускать его или менять не хотелось от слова совсем. Тема не знал другой жизни. А был ли Константин против? Нет. Ему импонировало, что в этом холодном мире есть хоть кто-то, кто согревает его мерзлую насквозь душу. — Учи, — отзывается старший. Своим перстнем проводит по древним страницам учебника, указывает юноше абзац, а после медленно зевает, переводя взгляд на еле отсвечивающий огонек внутри лампы. В Слизерине холодно. В Слизерине даже огонь морозит щеки. Ученикам приходится прятать свои высокомерные шеи в мягких пледах, сидя перед громадным камином. Да только нет в этом камине огня. Нет. Холод. Горький холод, заставляющий пальцы сжиматься. И студенты, несомненно, дополняли этот холод. Такие же ледяные. И Костя такой. Бледный, высокомерный, холодный. Слизерин уважали. Перед Слизерином трепетали. Но любили ли? Не даром на этом факультете невозможно встретить детей магглов или полукровок. — Костя, Кость, — Тема сглатывает. Он уже не может смотреть в эту книгу. Кажется, что не Козуб смотрит в книгу, а книга смотрит на него. — Еще полчаса, — спокойно. — Но если ты так хочешь… — Хочу, — вскакивает со стула. — Хоть в лодочный сарай, хоть к Хагриду, да хоть на кулички к Собаке Баскер… Баскер… — Баскергроттер? *** — Боже, ну не так же пугать. — Смотри, это — курица, это — яблоки, это — курица с яблочками, это — яблоки… — С курицей? — Да, точно, Бенни! Никита вздыхает. Юноше почти всегда везло невероятно вовремя приходить на ужин. Со временем Алексеев так и не научился относительной пунктуальности. Он засиживался в библиотеке чуть ли не до самого ее закрытия, или до тех пор, пока книги сами не начинали намекать, что он опаздывает. Для мальчика из самого обычного квартала в Лондоне Хогвартс казался книгой со сказками, которые те читать пытался, но не выходило. Будучи совсем малышом, тот однажды открыл «Алису в стране чудес». Его матушке так нравилась эта книга! Какой слог, какое выдающееся качество печати, да еще и иллюстрации! Только вот малютка уставился на изображение Белого кролика и заплакал. Забился в истерике и более эту книгу ему не давали. Никита любил сказки, но никогда их не читал. Любил он этот вид писанины только по одной простой причине: мог выдумывать в своей голове что угодно, что в рутинной жизни на Пикадилли окликивали вздором, а после долго смеялись над мальчишескими фантазиями, хватаясь за огромные животы, полные эля. Почти в полупустой столовой Ники лениво дожевывал пирожок с какими-то ягодами. Бенни и Микки радовались, как ирландские лепреконы, каждый раз, когда им удавалось где-либо встретить Алексеева. Приветствовали они либо объятиями, либо громкими рукоплесканиями, даже не обращая внимания на тот факт, что все трое числились студентами Хафлпафф. Каждый день Ники начинался с громкого «Вставай, зайчонок!», или с устойчивого звука квакающей лягушки над самым ухом (к слову, любимый питомец Микки), или с прыжков на собственной кровати, или… Как этих парней их родители, в общем-то, выдерживали? Сначала Никите казалось, что Миколас более вменяемый, чем его на голову отбитый друг. Правда, после того, как тот посетил комнату юноши, мальчик в этом засомневался. Коллекция из живых лягушек, их хор и костюмчики дворцовых коридорных для каждого. Среди всех своих питомцев Микки выделял любимых и очень любимых. Он иногда спал с лягушками, а иногда с Бенни, а иногда и с лягушками, и с Бенни. Как-то раз в свою кровать он пригласили и Ники, но тот отказался. Нет, традиции семьи Йозефа не нарушали личное пространство Алексеева или еще что-то, просто для мальчика такое обращение казалось странным. В поведении мальчиков не было ничего пошлого или выходящего за рамки относительно приличного, только вот постоянная радость, бившая из них фонтаном, заставляла задуматься: «Вот, значит, существуют люди — они всегда рады. А я, с чего-то, не всегда. Я вообще никогда не рад». В глубине своей невероятно глубокой и удивительной души Алексеев мечтал быть похожим на них, но боялся. Да и не свойственно ему такое поведение. — Что по расписанию, Бенни? — Астрономия, Микки. — Может, яблоки с курочкой? Теплая улыбка проскальзывает на лице Алексеева. Было бы неплохо, если бы все звезды с древними названиями вдруг превратились бы в яблочки с курицей. Но этого не случится, даже если все маги Земли примут соответствующий закон. За окнами уже давно зияла тьма. Притягательная, манящая, словно материнские руки. Где-то в этой тьме раздается теплый шепот, зовущий домой. Нет, не в этот маленький дом на одном из лондонских кварталов, а в самый настоящий дом. Дом, в котором юноша никогда не был. Сзади раздаются шлепающие шаги. С каждой минутой в столовой становится учеников все меньше и меньше, а ряды еды редеют. Пожалуй, и им пора. — Эй, зайчонок, — в своей привычное манере Йозеф поправляет круглые очки, которые превращают его лицо в сплошной комичный элемент. — Пойдем с нами, еще заблудишься. — Я, да… Да я сам как-нибудь, — отмахивается. Так не хочется идти на эту астрономию, хоть глаза выкрути. Теплая кровать всплывает в мыслях. Ох уж эта теплая кроватонька, где иногда можно найти лягушек в костюме дворцового коридорного. *** — Я же говорил! — с разочарованием. Астрономическая башня выделяется среди остальных разве что невероятно узким проходом и характерной винтовой лестницей. Пока время года позволяло студентам заниматься на открытом воздухе и лицезреть звезды настолько близко, насколько это позволяла школа, профессор проводила все свои уроки здесь, на башне. Причем многих учеников невозможно было назвать великими астрономами. В звездах понимали они лишь то, что одну из них зовут Пенелопа Круз, кого-то Бред Питт, подождите, разве нет? Артем смотрит вниз. Каждый раз, когда тому приходится сталкиваться с грязнокровками, Костя разочаровывается в собственной семье все больше и больше. И нет, не в Теме. Тема не виноват в том, что он слишком прекрасен для этого гадкого мира, что родился у таких гадких магов, что высокомерен лишь в силу собственной праведности. — Я, э, прости, Костя? — Никита неуклюж. Никита неуклюж ровно настолько, что невероятно холодный Костя тепло улыбается, смотря на каждое телодвижение этого мальчишки. Все время роняет книги, ударяется о перила, умудряется заработать шишки даже там, где это невозможно. — Прости, я… я опять тебя толкнул. Костя не против. Костя совсем не против. Толкай, малыш, дальше, хуже не будет. — Научись ходить нормально! — Артем резко дергает Бочарова за руку. Кто знает, может, ревнует? Но Алексеев лишь сглатывает, слыша разрывающий пространство голос Козуба, а Костя спокойно кивает на тихий шепот друга и продолжает путь, прижимая к себе Артема. Крепко сжимает его миниатюрную ладонь, время от времени что-то шепчет на ухо и не разрешает смотреть вниз. Пусть им всего одиннадцать. Пусть их воспитание не позволяет им быть настолько близкими друг другу. Пусть отношение Артема к другим не такое, каким Костя хотел бы его видеть. Артем прекрасен. Артем — его душа. Его дом. Правда, душа замирает, смотря, что где-то там, по другую сторону, сидит кареглазый мальчик с широко раскрытыми глазами. Его волосы развиваются ветром. Он не виноват в том, что он грязнокровка. Его вина лишь в том, что он слишком чист для грязи волшебного мира.