Центурион Рима

Антоний задумчиво вертел в руках кубок, случая отчет Джарвиса Секунда об уверенных победах своего гладиатора на Играх. Тот и правда разительно отличался от привычных бойцов Арены. Стратор, который до поры до времени скрывался под маской и кличкой Дакийский Лев, убивал своих врагов эффективно и быстро. — Слишком быстро, мой господин, — Джарвис Секунд снова поклонился, — Толпа не успевает насладиться зрелищем. Он побеждает, но его все еще не полюбили зрители, потому как победы лишены зрелищности и интереса. Он куда сильнее своих противников и это сразу видно. — Кларк тоже априори сильнее своих противников, — заметил Антоний, весьма раздраженный тем, что нужно отвлекаться от серьезных дел ради глупых Игр, — И это все знают. Но толпа его любит. — Толпа его любит, потому что Кларк из Британского Кента дает ей зрелище, мой господин. Он играет с противником, как кот с мышью, он дает иллюзию надежды, а потом забирает ее, кроваво и долго. Он безжалостен, но азартен, с ним хотят драться, потому что он до поры до времени скрывает свою непобедимость и дает противникам хотя бы иллюзию слабости. — Ох, — Антоний потер лоб, — Это даже звучит утомительно. Напомни мне, почему я вообще ввязался в эти Игры? — Потому что вы хотите адамантиевый рудник, мой господин, — Джарвис опять поклонился. — Да, точно, точно, — Антони задумчиво пожевал кончик золотого стилуса, которым как раз набрасывал чертеж осадной машины. О, это был бы прорыв, если бы получилось разрешить несколько инженерных проблем, но пришлось отвлечься. Оказалось, что, чтобы попасть в финал и сразиться с действующим чемпионом, нужно было не просто победить всех противников в Играх, но и обладать самым высоким рейтингом среди зрителей. Люди не хотели смотреть на простые убийства, они им претили. Действительно, и какая радость видеть чужие кишки, выпущенные на песок с хладнокровием мясника? Куда интереснее, если до этого гладиаторы полчаса будут смачно друг друга бить разным оружием, бегать и захватывать зрителя переходящим преимуществом. А вот после этого уже можно и кишки. — Позвольте мне поговорить с ним, мой господин, и все объяснить, — в четвертый раз за разговор поклонился Джарвис. Антоний раздраженно махнул рукой и покачал головой. — Нет, я сам. Прибери здесь все. Кстати, ошейник готов? — Да, мой господин, — Джарвис кивнул на ларец, который до этого поставил в углу, — Готов. — Хорошо. Эти бумаги ценны, запри их надежно, — кивнул Антоний на чертежи и направился к выходу, — Пусть Тертий принесет ларец на конюшню, а ты уберешь и ложись отдыхать. У Антония не было специального дома, где бы он содержал гладиаторов. У него и гладиаторов то никогда не было, Стратор оказался первым. Покупать ради одного отдельный дом со спортивной площадкой показалось неразумным, и Антоний поселил Стратора среди домашних рабов, посчитав, что тот, человек слова, так и так никуда не сбежит. Тренироваться он мог в саду и жил, в общем и целом, как почти свободный человек, без телесных наказаний, какой либо дисциплины, кроме необходимой для боев, и даже без ошейника. Едва они заключили тот свой договор, как Антоний приказал Джарвисам заняться всеми необходимыми бумагами и административной работой, а сам ограничился тем, что открыл для Стратора оружейную и позволил выбрать любое оружие. Тот остановил свой выбор на простом круглом деревянном щите, покрытом, впрочем, тонкой кольчугой, сплетенной из вибраниуевой проволоки, а вот меч предпочел свой, проверенный долгими годами войны в Дакии. Антоний не спорил. Он хорошо разбирался в войне и военном деле, но абсолютно ничего не смыслил в боях гладиаторов, считая их праздностью и глупостью. По началу, он даже не особенно верил, что Стратор дойдет до финала, но вот прошли уже четыре месяца с начала Игр, и доблестный центурион ни разу не потерпел поражение, убивая своих врагов с неумолимостью боевой колесницы. Жаль только, что этого оказалось недостаточно. Центурион нашелся в саду. Он покачивал на ноге Пятницу Тертию и о чем-то с ней весело болтал, отчего маленькая рабыня заливисто смеялась и требовала еще. Антоний почувствовал что-то даже напоминающее ревность. Пятницы были его личными рабынями, коих он не ограничивал, конечно, но и не собирался терпеть, чтобы другие люди прикасались к ним и... И вот так весело играли. — Тертия! — строго прикрикнул Антоний, выйдя к бассейну, возле которого Стратор и Пятница веселились, — У тебя разве не занятия письменной латынью и историей сейчас? — Нет, господин, сейчас у меня свободный час, — сообщила ему Пятница, все еще улыбаясь. Стратор ссадил ее со своей ноги и потрепал по буйным кудряшкам. — Ну так иди и займи его чем-нибудь полезным, — Антоний хлопнул в ладоши и нахмурился, показывая, что он не шутит. Пятница тяжело вздохнула, чмокнула Стратора в гладко выбритую щеку и убежала. Антоний заложил руки за спину и принялся тщательно рассматривать своего бойца. Тот был хорош, даже совершенен. Кожа его золотилась легким загаром, литые мускулы перекатывались под ней в слаженности и синергии, длинные пальцы были ловкими и сильными, а простая льняная туника так натягивалась на литой груди, что казалось еще немного, и она треснет. Антоний видел людей и выше, и мощнее, но никогда еще не встречал человека, который бы воплощал в себе столь идеальные пропорции, делавшие его куда красивее даже бледнокожего богоподобного Кларка. Словно сам Феб сошел с Олимпа. А еще в его голубых глазах непокорно бились воля и достоинство истинного воина. Очень хорошо для человека и римлянина, но недопустима для негражданина и раба. — Прибыл твой ошейник, — сообщил Антоний, закончив осмотр и уставившись Стратору в глаза, — Сейчас примерим. Тот поморщился, поднялся со своей сидушки и упер руки в бока. — А без этого никак, благородный Антоний? Ошейник будет мешать мне драться. — Перед битвой можешь его снимать, — мягко разрешил Антоний и тут же нахмурился, — И обращайся ко мне «мой господин». Ты теперь раб, Стратор, и вести себя должен, как раб. — На публике? — мрачно уточнил Стратор, окончательно растеряв всю свою веселость. Антоний замер, обдумывая. О, они могли бы сыграть в эту маленькую игру, в конце концов, настоящих рабов у него и так было без счета, но... Но. — Нет, не только на публике, — Антоний постарался смотреть тяжело и весомо, чтобы донести до Стратора всю тяжесть его положения. Ничего, будет гладиатору лишняя мотивация выиграть злосчастное чемпионство. Стратор раздул ноздри, вдохнул и выдохнул с шумом, выражая и лицом и фигурой все свое неприятие нового положения, но голову все же склонил и глухо произнес. — Да, господин. — Отлично. Со временем проще пойдет, — Антоний усмехнулся, подошел к Стратору и уселся на освобожденную им сидушку, — Ты привыкнешь. — Надеюсь, что нет, — запальчиво отозвался бывший центурион, и его шея так напряглась, что изгибы тела немедленно захотелось запечатлеть в мраморе, — Выиграю чемпионат и перестану быть рабом. Ошейник обязателен, благородный Антоний? Антоний фыркнул и не ответил, сделав вид, что игнорирует Стратора и подчеркнуто внимательно рассматривает свои идеально отполированные ногти. Бывший центурион вздохнул пару раз, заскрежетал зубами, но в итоге все же спросил снова: — Мне обязательно носить ошейник вне битв, мой господин? — Да, обязательно, — милостиво откликнулся Антоний, снова подняв на него взгляд. — Это клеймо! — прошипел Стратор, — Излишнее наказание! Я и так не сбегу! — Ох, столько лет вне Рима лишили тебя как манер, так и житейской мудрости, — вздохнул Антоний и громко хлопнул в ладоши, — Пятница Секунда! Спустя минуту рабыня, слегка запыхавшись, встала перед ними. Антоний подманил ее к себе пальцем и ухватил девочку за тонкий ободок на шее. — Что это? — спросил он у Пятницы, глядя Стратору в глаза. — Ошейник, мой господин, — весело отозвалась Пятница. — Ты хочешь, чтобы я его снял? — спросил Антоний. — Нет, господин! — горячо заверила его Пятница, округлив глаза, — Как же тогда люди будут знать, что я ваша? — Вот именно. Все, беги, — Антоний отпустил девочку и поднялся, подойдя к Стратору почти вплотную, — Ты понял? Это атрибут твоей принадлежности. Да, Стратор Регий Фортис, тебе придется смириться с тем, что ты больше не центурион и не гражданин Рима. Когда-нибудь ты вернешь себе и свободу и волю, но пока что ты мой раб, принадлежишь дому Старков, и любое мое слово должно быть исполнено тобой беспрекословно. Я бы не хотел наказывать тебя, мне это действительно претит. Я верю в то, что если любить своих рабов, то можно получить от них куда больше пользы, чем если бить их и держать в страхе. Ты согласен со мной? — Да... Да, господин, — судя по лицу Стратора, тот не был согласен ни секунды, но правила игры все же принял. — Хорошо. Тогда на колени, — Антоний снова хлопнул в ладоши, трижды с особым ритмом, и из-за кипариса немедленно появился Джарвис Тертий с ларцом в руках. Страстор сглотнул, сильно сжал челюсти, но все же опустился, сначала на одно колено, потом на второе. Кулаки его напряглись до побелевших костяшек, словно бы он готовился ударить, но Антоний даже виду не подал, что боится, хотя кулак центуриона вполне способен был смять ему череп, как яичную скорлупу. По крайней мере, если верить в уверения зазывал возле Арены, конечно. — Отлично, — Антоний усмехнулся и потрепал бывшего центуриона по заметно отросшим волосам. Достал из ларца ошейник: широкую полосу из полированного белого золота, инкрустированного сердоликом с гравировкой. «Гай Антоний Старк» гласило клеймо, а мягчайшая замша внутри ошейника должна была уберечь шею раба от повреждений. — Посмотри, я не жалею на своего чемпиона денег. — Благодарю, господин, — выдавил из себя Стратор, на скулах которого внезапно проступил легкий румянец. Антоний даже удивился. Он ожидал ярости и сопротивления, но Стратор больше был похож на смущенного юношу сейчас, чем на борющегося с унижением воина. Он стоял совсем близко, почти касаясь Антония, и дышал все тяжелее. Посчитав все же, что это гнев, Антоний решил, что пока Стратор его контролирует, то все отлично, и быстро застегнул ошейник на могучей шее своего гладиатора. Тот сел, как влитой, и Антоний не удержался от соблазна, провел указательными пальцем по шее Стратора, ровно над ошейником. Тот вздрогнул и, резко выдохнув, отшатнулся. Сел на пятки, потом поднялся, без всякого на то разрешения, уставился на Антония яростными глазами. — Ты дерзок и горяч, — Антоний покачал головой, — Но это хорошо. Я хочу, чтобы свою дерзость и свою горячесть ты проявлял не в этом доме, а на Арене. — Мне приказано убивать и я убиваю. Ради победы в чемпионате, — заметил Стратор, сложив руки на груди. Видимо, боролся этим жестом с желанием щупать ошейник. — Но ты не станешь чемпионом, если не дашь им зрелище! — Антоний снова уселся на сидушку и покачал головой, — Пойми, люди платят деньги, чтобы посмотреть на красивый бой, а не на эффективную мясорубку. Что толку в быстром убийстве, если никто не успел насладиться боем? Стратор долго молчал, тяжело рассматривая поверхность воды в бассейне. Она ярко искрилась в лучах полуденного солнца, манила своей прохладой. Антоний подумал, что давно уже не плавал. То дела, то другие дела, то заседания в Сенате, то очередные ежемесячные поминки, где он принимал соболезнования от равнодушных и хитрых людей. Каждый на этом сборище преследовал свою цель, у каждого хранились ядовитые кинжалы в рукавах, каждый скрывал в своих словах второе и третье дно. Это... Утомляло. И это ведь лучшие люди Рима, первые среди равных, нобели и аристократы. Во что они выродились, в кубло копошащихся змей, не замечающих, как гниет все вокруг, пока они заняты своей бесконечной пляской интриг и скандалов? Антоний знал, что за глаза именно его обвиняют в смерти родителей. Мол, это он подсыпал яд отцу, решив не дожидаться, пока тот отойдет в мир иной и освободит Антония из-под своего гнета. Что же, Антоний солгал бы, если бы сказал, что никогда не подумывал избавиться от родителя, но вместе с отцом умерла и мама, а по ней Антоний скучал, хотя давно уже перестал быть ребенком. Ее он любил, благородную и добрую женщину, куда более сильную, что его знаменитый отец, получивший имя Севир именно за свою жесткость. Нет, Антоний не травил своих родителей, и каждый, кто приходил в его дом на протяжении десяти месяцев был под подозрением. «Ищи, кому выгодно,» сказала когда-то богиня Юстиция, но дело в том, что смерть Гая Севира Старка была выгодна слишком многим. — Знаешь, кровь пахнет медью, — Стратор заговорил тихо, но Антоний все равно вздрогнул, резко очнувшись. Моргнул, посмотрел на гладиатора. Тот все так же глядел на бассейн, периодически сжимая и разжимая кулаки, — Смерть... Смерть пахнет плотью. Медью тоже, но больше кислым потом, нечистотами и еще чем-то таким... Неуловимым. Трудно описать. Но это противный запах, а на поле боя почти невыносимый. Человеку сложно умирать, он всегда цепляется за жизнь до последнего. Нет, конечно, если раздавить ему голову чем-то тяжелым, или отрубить так, чтобы сразу скатилась с плеч, все куда проще, но большинство людей... Воинов, они погибают не так. Их ранят, иногда смертельно, иногда нет, но это всегда означает долгие муки. Если солдата ранят в бою даже легко, он вполне может погибнуть, просто затоптанный своими соратниками. Или потом, уже в лазарете, от гноя и боли. Или... — Стратор сглотнул, покачал головой, словно отметая дальнейшие мысли, — Песок Арены пропитался этим запахом. Его меняют и чистят, но лучше не становится. Правила же этой игры просты, убей или будь убит. Иногда... Иногда толпа просит о милосердии, но меня не просили еще ни разу. А жаль. Я бы не хотел убивать ни одного из моих противников, потому как я не испытываю к ним ненависти, только жалость. Я уверен, они бы хотели вернуться к своим семьям, пасти скот и возделывать землю... — Они рабы. У них нет скота и нет земли, возможно, что и семьи нет, а если и есть, то их жены и дети давно проданы и увезены в разные уголки Великой Римской Империи, — с внезапным раздражением прервал его Антоний, — Если тебе не нравится запах Арены, что же, только скажи. Я оскоплю тебя и продам как евнуха в гарем Эрбруса. Хочешь? — Нет, — твердо ответил Стратор, и в глазах его на этот раз промелькнул настоящий гнев. Он шумно выдохнул и добавил, — Нет, мой господин. — Отлично. Значит в завтрашнем бою ты выйдешь и будешь дышать воздухом Арены столько, сколько будет нужно, чтобы показать людям отличное шоу. Ты будешь играть со своим противником и дашь ему лучик надежды, а потом убьешь, красиво и кроваво. Выпустишь кишки или что вы там любите больше всего. И тогда толпа тебя полюбит, а когда она тебя полюбит, ты сможешь дойти до финала и сразиться с Кларком из Кента. Ты понял меня, раб Стратор Регий Фортис, бывший первый центурион второго легиона первой когорты? На скулах Стратора проявился румянец, теперь уже лихорадочный и яростный, вовсе не та смущенная прелесть, что раньше. — Да, мой господин благородный патриций Гай Антоний Старк. — Я рад, что мы поняли друг друга, — Антоний сверкнул на него глазами и отослал взмахом руки, а сам посидел еще какое-то время, наслаждаясь легким ветерком, и думал, что может снять с себя надоевшую тогу и нырнуть в бассейн. Забрать своих самых верных рабов, продать этот дом Эрбрусу, да прочие дома тоже, закрыть кузни и уехать прочь из Рима. Отправиться путешествовать, как он всегда мечтал, когда был моложе. Дать вольную Джарвисам и Пятницам, освободить центуриона Стратора Регия, позволить им уйти, а если останутся рядом, то еще лучше. Зарабатывать на хлеб кузнечным делом, уж его-то руки его всегда прокормят, а потом осесть где-нибудь, может быть в Элладе? Или в Дакии. Или даже на Британских островах. Жить по другому, исключительно своей волей, подчиняясь своим законам и своей морали. Решение это разливалось в груди теплой волной, ширилось, заполняло все тело, делая его легче перышка, наполняя надеждой, словно сам Меркурий нашептывал ему эти мысли. Антоний открыл глаза и отблеск с воды на мгновение ослепил его, прошив виски резкой отрезвляющей болью. Тяжело поднявшись, Антоний в последний раз взглянул на прохладную воду бассейна, развернулся и решительно зашагал обратно, к своим чертежам и осадным орудиям. Ничего этого не будет, никогда. Никогда.