***
Проснусвшийся от похмелья Хованский тихо матерится скрозь зубы и тянет руки к лицу. Размышляет, стоит ли ему выпить таблетку и спать дальше, или целесобразней будет уже просто-напросто продолжить бухать. Поворачивается на бок сминая подушку. Как-то слишком мягко для дивана… Резко подскакивает. Торопливо оглядывается и узнает квартиру Кузьмы. В памяти чисто, последнее что помнит Юра, это выскользнувший из горла хуй, и открытый холодильник с бухлом. — Юр. Хованский вздрагивает от неожиданности и оборачивается на стоящего в дверях Никиту. У него в руках стакан с шипяшей жидкостью, от только что кинутой в воду таблетки обезболивающего. — Это я. — зачем-то акцентирует на этом внимание и подходит. Осторожно, как к дикому животному в загоне. Юре становится не по себе, в воспаленном разуме пульсируют подозрения. Принимает стакан и выпивает. Ждет пока лекарство подействует. — Не сильно болит? — тихий вопрос наполненный жалостью. — Что у меня должно болеть? — Хованский напряжен, и из последнего оптимизма надеется, что просто свалился откуда-то по пьяни, и Никита спрашивает про это. Силиться хоть что-то вспомнить из вчерашнего вечера. — Ты видимо не помнишь… В общем… Я все знаю. Я видел ту смс, ну от… Сердце пропускает удар. — Блять! Блять-блять-блять. Бляяяять… Я тебе все… — во второй раз переживать вскрывшееся ничуть не легче. Хованский отчаяно краснеет, не решаясь поднять взгляд и встретиться им с Кузьмой. К Юре наконец-то вместе с фантомной головной болью возвращаются воспоминания: … Он вырывает из оцепеневших пальцев телефон и пробегается по буквам. Из горла вырывается раздосадованный стон. В первую секунду ему до одури стыдно, что Кузьма это увидел, а потом до него вдруг доходит, что он только что прочитал. Мысли в мгновенье полностью занимает ужасающая перспектива. -С-сука! — на глаза вновь наворачиваются слезы — Завтра! Опять… Его трясет от понимания, что передышка между кругами ада отменяется. Он еще слишком хуево себя чувствует, чтобы настроиться переживать это снова. Неужели у Ларина нету хоть капли милосердия? Он что, не понимает, что Юра, черт побери живой человек с эмоциями, который не может бесконечно страдать, страдать и не ломаться?! Да конечно понимает… Просто ему плевать. Признавать это тяжко. Особенно когда его все еще тошнит и дергает, стоит мысленно вернуться на пару часов в прошлое. -Никит, я не смогу! Никита я не выдержу-у! — слова мешаются со всхлипами и вырываются изо рта сплошным потоком, кажется, Юра повторяет некоторые из них по кругу… Он отчаянно смотрит на друга, из-за накативших слез не видя толком лица и роняет голову себе на грудь, с силой запуская пальцы в волосы. Его вдруг мягко перехватывают за запястья и тянут на себя. — Юра. Просто ответь мне на пару вопросов. Да, или нет. Можешь просто… кивнуть, это не принципиально — у Никиты у самого дрожит голос когда он с усиливем воли продолжает говорить. — Ларин. Тебя. Изнасиловал? — затаив дыхания ждет хоть какого-то ответа. Голова у Юры чуть опускается вниз-вверх. Он с щемящимся сердцем ждет, когда Кузьма выкрикнет что-то вроде “ ну и мерзость» и отпрянет от него. У Никиты же в это время судорожный вздох сжимает грудную клетку, и он вновь притягивает измученного плачушего Юру к себе, разрываясь от жалости. — Я привез тебя сюда, ну, ты понимаешь, ко мне он не заглянет. Не знаю что нам делать, но отпускать тебя обратно я уж точно не собираюсь, будь уверен. Юре кажется что он ослышался. Оторвав наконец взгляд от пола он на всякий случай переспрашивает: — Правда? — Конечно! — Кузьма яростно выкрикивает, не понимая как Юре вообще пришло в голову в нем сомневаться. Хованский выдыхает. По душе теплой волной разливается благодарность. Его словно выдернули из вязкого невыносимо долгого кашмара. Не то чтобы страх совсем изчез, но дышать стало как-то легче от понимания, что Юра не один. За последнее время Хованский как-то убедил себя в безысходности и невозможности хоть какого-либо улучшения. Вообще впринципе в существовании чего-то не вызывающего желания завязать с этой жизнью. Никите же было… не по себе. Его грызла мысль, что прояви он чуть больше участия, и большая часть мучений могла бы обойти Юру стороной. А еще он до бешеного сердцебиения боялся, что не сможет вытянуть Юру из этого пиздеца, не потянет сложноту ситуации и тонкость истощенной психики. Он почему-то ощущал себе ответственным за Юру больше, чем самого Хованского, который в своей отчаяной беспомощности просто не может постоять за себя. В былые дни даже то, как Кузьма нарушает его личное пространство без спросу, уже бы выбесило Юру. Сейчас же он вообще не возражает, будто бы ставит себя на ступеньку ниже всего мира. — Так и что же нам делать? — вопрос повисает в воздухе, пока Никита усиленно думает. У Хованского же сил едва хватает на то чтобы сделать попытку встать, но Гридин, видя его состояние, качает головой и укладывает обратно. И вот опять! Юра податливо откидывается на подушке под легким давлением рук, даже не возражая! В голове у Кузьмы панически бьется о черепушку мысль, что изменения произошедшие в Юре не уйдут никогда… но тут же он убеждает себя, что главная проблема сейчас не это, и вообще он еще слишком мало времени провел с Юрой, может все не так и страшно! Лихорадочно перебирает в голове варианты, сразу же исключая самый простой и легальный — позвонить в полицию. Если Юра набуханным и ему-то так тяжело признался, то что с ним будет окажись он с незнакомыми следователями и адвакатами, притом без посредничества алкоголя и случайного СМС (так вовремя пришедшего). Хованский же обессилено прикрыл глаза и снова погрузился в дрему.***
Взбешенный Ларин широкими шагами мерил чужую квартиру. Отправляя очередное сообщение с угрозами, он не мог поверить: эта сука сбежала. Его буквально разрывало от злости, такое, блять, вопиющее неповиновение заслуживает чего-то посерьезнее чем пара пощечин. Мозг уже обрисовывал то, что он сделает с Хованским когда тот приползет обратно в дом. Он потратит на это выходные, а может и больше, он заставит его пожелеть так, как эта мразь не желела никогда в свое жалкой жизни. Устроит ему секс-марафон, нахуй. Накрепко привяжет к кровати, заткнув ему рот, сначала выебет раз (разумется, блять, такую роскошь как смазку и подготовку Хованский не заслужил, пусть мучается от режущей боли), потом чуть погодя натянет снова, будет без ебаной остановки иметь его пальцами, пока Юра под ним не вырубиться, теряя сознание от рыданий и жесткой не прекращающейся ебли. Разбудет на следуюший день, развязав и скинув на пол, и вздернет затекшее тело толкая в другое место, чтобы трахуть там. Несколько прядей навсегда покинут кудрявую голову, пока Ларин будет таскать Хованского за волосы по всей квартире, спрашивая, стоило ли, блять, того?! Насколько же ахуительно дальновидной была идея сьебаться, и доволен ли он тем, что избежал тем вечером секса?! Не взирая на больную печень, он изобьет его ногами до кровавых слюней и закатывания глаз от нехватки воздуха, как-нибудь уж Хованский да оклемается. Бухать же ему диагноз не мешает? Заставит отсасывать, в этот раз полностью самостоятельно. Чтобы Юра сам насаживался на ствол до тошноты и выступивших слез, боясь за хуевый минет получить еще больше. За каждую ошибку удар в лицо, отодвинутое за волосы от члена, а затем снова притянутое. После того, что Ларин с ним сделает, Хованский не то что сопротивляться, ходить не сможет. Только тихо лежать сьежившись от боли во всем теле и глотать слезы. Ожидая Диминого возвращиния со дня на день. Пусть только попробует попасться на глаза. Дима и секунды не выделит чтобы выслушать пиздеж с оправданиями. Прямо сразу схватит и хорошенько так.! Оставив наконец телефон в покое, Дима со злостью направился к барной стойке. Все же нервы не железные, надо как-то спасать.