***
Кузьма решил удалиться на кухню, едва услышал мерное сопение. Заваривая себе крепкого чая, добавляя в него коньяк (совсем немного, напиваться сейчас — явно не лучшая идея), он продолжает напряженно думать. Метаясь между вариантами, раз за разом бьется о преграды и все больше убеждаясь в невозможности правильного решения, Кузьма слышит доносящиеся из открытых дверей отчаянные всхлипы. Понятное дело, кому принадлежащие, что вообще может снится человеку, пережившему это? Кузьме и думать страшно, ну разумеется ничего хорошего. Сорвавшись с места он торопливо вбегает в комнату на миг впадает в ступор, но очухивается и бросается будить плачущего во сне Хованского. Взгляд цепляется за сжатые губы и намокшие ресницы, выгнутую дугой спину. Никита не хочет, не желает и дальше подмечать эти детали, и он не жалея сил трясет напрягшееся тело. Когда Юра просыпается, первым делом он замечает крепко держащие его руки, и не проснувшийся до конца мозг рефлекторно подкидывает ему вариант происходящего. В голове еще не растворились образы из отвратительного кошмара, и вместе с ним фальшивая боль и чувство разбитости. — Дима, не надо… — Кузьму пробирает до дрожи от безысходности звучащей в голосе. — Пожалуйста, дай мне хотя бы… — Юра! — распахивает глаза пошире, и видя лицо Кузьмы в мгновенье расслабляется, облегченно выдыхая. Никита убирает руки с плеч, и Хованский садится на кровати. — Боже… это ты. — Дыхание тяжелое до сих пор. Какое-то время они просто сидят, Юра восполняет нехватку кислорода, а Кузьма старается не предполагать. Ему вовсе не хочется думать об итак понятном содержании Юриного кошмара. На мгновение его охватывает сумасшедшая ярость на причину всего этого. Ларин. В воспоминаниях еще пульсирует реплика Юры, адресованная этому ублюдку, как и дрожащая интонация с которой она была сказана. За то, что этот нелюдь сделал с его другом мало просто посадить, Кузьма даже затрудняется представить, что вообще будет справедливой ценой. Он хотел бы и дальше злиться, все сильнее погружаясь в жгучую ненависть, которая гораздо проще, чем сметение и жалость в которых он застрял, но однако есть вещи и поважнее. Например Хованский. Очень бы хотелось, чтобы Юра чувствовал себя нормально и вышел из состояния, в котором Кузьма видел его последние часы. — Как самочувствие? — Нормально. Я приведу себя в порядок, если не возражаешь… — поднимается со смятой постели, по дороге утирая мокрые глаза и идет в ванную. Вскоре по квартире разносится звук льющейся воды. Ополаскивая опухшее от слез и вчерашней пьянки лицо прохладной водой, Юра с опаской смотрит на себя в зеркало. Все относительно не плохо, вроде никаких ссадин нет, только мешки от бессонницы и взгляд пустой, но это мелочи. Наверное. За последнее время Хованский впервые так много проспал и уже успел забыть, что такое сновидения, и какой характер они у него обычно носят (обычно — это с тех пор, как Ларин вклинился в его жизнь, превращая в один сплошной кошмарный сон) От недавних воспоминаний передергивает. Юра искренне надеется что забудет увиденное сегодня ночью, как это часто происходит по утрам, или хотя бы мерзкие детали сотрутся. Приходит на кухню и видит Кузьму возящегося с микроволновкой. — Ты не голодный? — Да не особо… — Ты вообще когда ел в последний раз-то? — Забота звучащая в голосе пробивает на снисходительную улыбку. По правде говоря, в последний раз так порывалась накормить Юру только его девушка, и было это… давно, с тех пор питался он урывками, и явно не тем, чем нужно. На столе оказывается полная тарелка, и дымящаяся чашка рядом с ней (кофе или чай, но там явно не алкоголь). Отказать Кузьме просто не возможно, и Юра берется за вилку.***
Дима не находил себе места от грызущего раздражения. На СМС ответа не просто не было, эта дрянь их даже прочитать не удосужилась. Заглянув утром в чужую квартиру, он снова обнаружил лишь выбешивающую пустоту и отсутствие Хованского. Сидя уже у себя он чуть ли ногти не грыз от досады. Отчаянно хотелось дотянуться, схватить и притянуть к себе в тиски обратно, сделать так, чтобы больше такой хуйни не повторялось. Желательно чтобы Юра вообще перестал выходить из квартиры, окончательно смирился уже с ролью Диминой безвольной подстилки и не выебывался. Ларин хоть убей не понимал, где проебался. Ему казалось, что он в корне уничтожил в Юре все намеки на дух борьбы за эти месяцы. Он же мог спокойно придти и выебать не встречая сопротивления, только невнятные мольбы и плачь в подушку. Чтобы этот Хованский взял, и просто смылся в никуда… Это совсем на него не похоже. В нем же нахуй уничтожена самостоятельность и желание испытывать судьбу. Дима постарался чтобы это было так, вдавливая в грязь всеми силами, издеваясь и показывая свою власть при любой возможности… Разве мог такойХованский принять рискованое решение? Ларин привык считать свои навязчивые мысли о том, что все сложнее, чем кажется, паранойей, но в этом случае… Его напряженное состояние несколько беспокоило сидящую рядом Ксюшу. Дима конечно рассказал ей обо всем буквально сразу, и она знала что его гложит. Несмотря на это, факт фактом — еще немного, и он станет одержимым. Не просто садистом, но маньяком, и ее долг это исправить. Сделать это не сложно, пока что во всяком случае. Ларина надо лишь успокоить. В голове зараждается идея. Остужать пыл можно ведь не только насилием. Дима слегка вздрагивает, когда на плече ему ложится легкая рука. -Послушай меня. — Ксюша плавно перебирается ему на колени, и смотрит прямо в глаза. — Тем, что ты себя изводишь, делу не поможешь. Мыслить надо трезво. Он же не может сбежать на совсем, слишком долго копил на эту квартиру, ты сам знаешь. Рано или поздно… никуда от тебя Хованский не денется. А сейчас. Тебе нужно расслабиться. Ее рука скользит вниз по футболке разглаживая ткань. До конечной цели не доходит, отлипая от Диминого торса она берет в ладони его удивленное лицо и втягивает в поцелуй. Мягко сминая губы Ушаковой в ответ, Ларин вдруг осознает, что они в общем-то, давно уже не любили друг-друга физически. Непозволительно давно. Это необходимо исправить. Он забирается руками под Ксюшину футболку и оглаживает изящную талию. Под пальцами тепло. Она в это время отлипает от его лица и расправляется с пуговицами, намереваясь стащить с Димы рубашку в самые быстрые сроки. Нетерпеливо ерзает бедрами на его коленях, когда он неспешно касается молнии ее джинс, и медленно тянет. Наконец стройные девичьи ноги обнажены, и Ларин любовно проводит по ним взглядом: от кончиков пальцев до лона, скрытого под спадающей футболкой. Он мог бы вечно ею любоваться, совершенно забыв по болезненно ноющий стояк. Мог бы, если бы только Ушакова сама не требовала внимания к своему возбуждению. Она шарит в кармане у Димы и извлекает оттуда резинку. Торопит, теряя терпение. Дима опомнившись стягивает с себя штаны, и тут же длинные пальцы обхватывают ствол, вырывая шумный вздох удовольствия, и прячут член под латекс. Легко подхватывая Ксюшу, Ларин устраивает их в позицию поудобнее, укладывая девушку на спину и на последок нежно огладив ноги, обхватывает бедра и входит. Сладостный стон ласкает ему слух. Он думает о том, как красиво звучит ее голос во время пенья, ему с его дефектным лающим тембром никогда и близко к ней не приблизиться. Ларин не спешит с толчками. Да и как можно, когда в руках нечто столь ценное и незаменимое, а от того бесконечно хрупкое в Димином восприятии? Он бы врезал в лицо любому, кто скажет что они сейчас трахаются или ебутся. Это нечто совершенно принципиально отличающееся от обычного полового акта. Они двигаются друг-другу на встречу, медленно приближаясь к финалу. Сомкнув замок из пальцев у Димы на шее, Ксюша притягивает его ближе к себе, и призывно выгибает шею, тяжело дыша от удовольствия. Легкие поцелуи тут же расходятся от ключиц до острых плеч, оставляя цепочку из фантомных ощущений. Они сейчас действительно не думают ни о чем другом кроме них. Ларин не может оторвать взгляда от подрагивающих черт лица и от того, как опадает и поднимается ее грудь от прерывистых вздохов. Ксюша с закрытыми глазами забралась пальцами в темные пряди, и вслепую шарит по скулам и чуть отросшей щетине. Оторвать их друг от друга сейчас, как вырвать из сустава конечность.***
Кузьма шарится по гардеробу, ища что-то, что может подойти Юре. Возвращаться за одеждой в квартиру они конечно не решаются. Подобрав несколько старых футболок Никита направляется на кухню чтобы вручить свою «находку». Заходя в комнату он видит фигуру с опущенной головой и в мгновенье понимает — что-то не так. Кладет стопку на стол и аккуратно подходит. Юру бьет крупная дрожь. Телефон в руках в очень шатком, трясущемся положении. Он почти выскальзывает, когда Кузьма перехватывает дорогостоящую трубку. — В чем дело? — Никита спрашивает в недоумении с оттенком досады. Юра только начал оживать и приобретать что-то отдаленно похожее на нормальные эмоции. Бледный как полотно Хованский оборачивается к нему и смотрит в глаза с пронзительным сокрушенным страхом. Он без слов тыкает пальцем в девайс. Кузьма опускает взгляд и видит открытую переписку. В отправителях… ну конечно. Буквально с первых же слов что-то внутри начинает противно ныть. Вещи написанные Лариным отвратительны. Настоящая неразбавленная угроза. От мерзких деталей и обещаний адресованных даже не Кузьме, а Юре, становиться холодно. И все же он почему-то не может просто скрыть эти сообщения, как зачарованный продолжает читать и все больше проникаясь ужасной давящей атмосферой царившей вокруг Хованского последние месяцы почти непрерывно. Гридин поднимает взгляд уже предполагая что увидит, но все равно оказывается не готовым к ручейкам беззвучных слез на лице у Юры. Внезапно его пронзает и переклинивает. — Я не ебу что делать, но здесь оставаться нельзя. Я понятия не имел… Какой же все-таки псих… В общем. Тут в ебенях под Питером у меня жили родственники. И самому туда не хочется, но… Думаю что лучше уж там пока отсидеться и подумать без опасности того что Эта Тварь нагрянет. — Когда? — обреченно, без особых надежд. Лишь глубоко-глубоко, на самом дне интонации проскальзывает последняя отчаянная вера. — Думаю что у нас нету лишнего времени. Сейчас.