Черновики

Все самые главные события в нашей жизни — случайны. А шансы на самые важные встречи всегда примерно равны нулю.

      Мелко закапал дождь, луну совсем заволокло тучами, и сразу стало темнее. Поёжившись, он снова откашлялся и подтянул воротник пальто ещё выше, хотя тот и так уже скрывал чуть ли не пол-лица. Какая же всё-таки гадость эти сигареты! Не курил никогда и начинать нечего… Во рту противно до сих пор, и кашлять хочется. Но, господи, насколько же хорошо! Он никогда еще, наверное, не чувствовал такой великолепной свободы!       Полчаса назад Гриша сидел, уставившись в монитор, от которого не отходил уже третьи сутки. Глаза болели, о голове нечего и говорить, на стол, заваленный бумагами, книгами, чертежами, не помещалась очередная грязная кружка с остатками кофе. И от кофе уже тошнило — едкая растворимая бутафория. Но хотя бы не так сильно рубило спать, можно было ещё работать, ещё писать, ещё… А хотелось встать, плюнуть, послать это всё! А сколько раз возникало желание разбить к чьей-нибудь матери этот ужасно тормозной ноутбук, с операционкой чуть не прошлого тысячелетия, грузящий единственную вкладку по нескольку минут. Нерадивую технику спасали лишь Гришино здравомыслие и прекрасное понимание того, что другого ноута нет и не предвидится.       Да, прав этот странный побитый человек — он тот ещё академик. Вот и сидит уже которые сутки над курсовой, даром, что хозяева квартиры, где Гриша снимает комнату, укатили на дачу на майские. Казалось бы — «хата свободна», красота, любой нормальный студент закатил бы такую пирушку, девушку бы позвал, в конце концов. Но шумных вечеринок парень не выносил ещё со школы, а девушка… Анатомия с химией и физиологией — вот его девушки. Да и вообще — приехал он сюда учиться, а не романы крутить. И просто не хватает времени, чтоб вы знали.       Во время очередной задумчивой паузы искусственного разума парень не выдержал — захлопнул крышку ноутбука, залил ещё не остывшей водой из чайника два пакетика зелёного чая, схватил с крючка пальто и вышел на маленький балкончик в комнате хозяев. Он был тесный, незастеклённый, заставленный, естественно, нужным и самым разнообразнейшим барахлом. Гриша хмыкнул, заметив в углу стопку книг, высотой ему по пояс. «Большая советская энциклопедия», все тома. Или томы. В общем, главное то, что томов этих больше двадцати штук, и, кто знает — вот загнётся ноут окончательно, так и придётся штудировать от «А» и до самого «Ять»…       С высоты девятого этажа был относительно неплохой вид на город. Кажется, всё должно уже спать, кроме тебя самого, а тут — огни, свет, жизнь. Чай быстро закончился, а огни мерцали как-то призывно и маняще. Под окнами раздались гогот и выкрики изрядно подвыпившей компании, и показалось даже, что ветер донёс доверху запахи алкоголя и курева. А Гриша трое суток выходил из комнаты только на кухню да в туалет, трое суток не слышал ни ветра, ни голосов, ни запахов, кроме кофейного, который уже въелся в одежду и проник под кожу. Он вдруг негромко засмеялся этой своей глупости — ну дурак! И стоит теперь на балконе, и смеётся, как дурак! Точно с ума сошёл!       Сохранив для надёжности последние изменения в файлах, Гриша оставил на столе ненужный мобильник — всё равно никто не звонит, кроме родителей, но у них часовой пояс другой. Зачем-то сунул в карман последние пятьсот рублей, оставшиеся на две недели до стипендии, застегнул на все пуговицы своё старое, местами самолично зашитое пальто, и, скрипнув ключом в тишине подъезда, вышел из дому. Раскольников недоделанный! Да уж, такими темпами и пойдёшь старушек укокошивать… Но бабушки Гришу любят, после того, как узнали, что он учится на медицинском. И никого, конечно же, не волнует, что медицина у него спортивная, и что он не участковый терапевт, а студент. Но и в бабульках-соседках были плюсы — они и чаем напоят, и накормят так, что не встанешь, да ещё с собой дадут. А то ишь, худенький-то какой, скоро чемоданчик свой не подымешь! Гриша, конечно, поначалу вежливо отказывался, но решил потом, что раз так настойчиво предлагают — зачем обижать старушек? Тем более, что он относился к тому самому классическому разряду вечно голодных студентов, что садят желудки на растворимой лапше за пять лет обучения. А ему учиться семь лет, и он всё-таки врач…       Интересно, что случилось с тем парнем? Кто его так и за что? Гриша реально испугался немного, увидев окровавленное, разбитое лицо. Вот так и попроси у прохожего сигаретку. А зачем вообще была ему нужна эта сигарета? А потому что надоело всё! Банальная такая формулировка, способная, впрочем, наворотить немалых дел. Что бы и не покурить, а может и выпить, и прогулять всю ночь, а утром завалиться спать и отрубить будильник, чтоб встать, только когда сам выспишься! Но даже первый этап этого вдруг пришедшего в голову предприятия сразу же провалился. На выпивку было жалко денег, да Гриша и не знал, где можно достать её ночью. Поэтому оставалось идти, раз уж вышел из комнаты.       Он шёл по улице, просто так, подставив лицо ветру, смотрел по сторонам и наслаждался вот этим самым моментом. Он знал, что курсач по-прежнему не написан, что ноут не перестанет тупить, когда он вернётся, что никто не вымоет кружки и не разгребёт свалку на столе. Но он был счастлив. Сейчас. Вот в этот вот самый момент. Волосы намокли и липли ко лбу, уши и нос замёрзли, а для очков давно пора бы изобрести нечто вроде дворников, чтобы не снимать и не протирать их каждый раз. Огни вокруг причудливо расплывались, искажались и разлетались радужными брызгами света. Тишина ночного города шумела в отраженьях луж, в ветвях ещё голых деревьев, отражалась от стен вплотную стоящих домов. Гриша шёл, слушал, вдыхал, смотрел. Жил. И ему казалось, что настолько искренне и честно он не жил ещё никогда.       Он сам не заметил, как дошёл до небольшого парка. В их окраинном районе парк плавно перетекал в лес, и бродить там ночью категорически не рекомендовалось. Но Гриша даже не остановился у арки ворот и вскоре услышал голоса. В перекрестье света трёх фонарей стояла беседка, и в ней были люди. Парень опасливо подошёл ближе, не выходя из тени. Они пели песни, сидя на скамейках, перилах, стоя, спрятавшись от дождя под коротким козырьком. Кто-то играл на гитаре, парни обнимали девчонок и заботливо укутывали их в свои куртки. От них будто веяло теплом и светом, так, что Гриша только сейчас почувствовал, насколько замёрз и промок. Не в его правилах было ввязываться в новые компании безо всяких причин, но сегодняшняя ночь нарушала все правила и ставила свои.       Гитара смолкла, и все, певшие только что, затихли на несколько мгновений. Швыркнув носом, потирая руки, Гриша сделал ещё несколько шагов и оказался в полосе оранжевого света.       — Извините, — начал он опять и сам про себя ругнулся — пора бы уже заканчивать любое обращение начинать с извинений! — То есть… Ребят, погреться пустите? — выдохнул он наконец, переводя взгляд с одного из множества лиц на другое.       Все подняли головы, обернулись, кто-то усмехнулся и что-то зашептал на ухо соседям, но первым заговорил парень, сидевший с гитарой:       — Хорошего человека что бы и не пустить? Ты же хороший человек, академик? — «Окрестили», — фыркнул Гриша, вспомнив Булгаковского Шарика. — Проходи давай, только место сам себе ищи, видишь, сколько сегодня желающих, — парень взмахом руки окинул всю компанию. Гриша кивнул, сам не понимая до конца, почему не прошёл мимо, а попросился сюда, и присел на перила беседки рядом с мальчишкой, по виду младшим его на пару лет. Мальчишка подвинулся и с интересом взглянул на парня, явно не вписывавшегося в эту разношёрстную компанию.       — Тебя как звать-то, академик? — вдруг крикнул гитарист, и вокруг вновь послышались усмешки.       — Я Гриша, — не сразу ответил парень каким-то севшим, неудобным голосом.       — А я Саня, — он перебрал лады, заиграл какую-то мелодию, от звуков которой по рядам прошёл радостный гул.       — Лёня, — представился и сидящий рядом парнишка, как-то по-доброму улыбаясь. Гриша пожал протянутую ладонь и улыбнулся в ответ. «Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни, Один за одним, Мы видели, как уезжает последний трамвай…»