Когда мы обнимаемся во тьме, тьма не уходит. Зло всё ещё там. Когда мы обнимем друг друга, мы чувствуем себя… не безопасней, но лучше. «Всё хорошо», — шепчем мы. — «Я здесь, я люблю тебя». И мы врём. «Я никогда тебя не покину!» Тьма кажется не такой пугающей, пока мы обнимаем друг друга…
© Джон Константин
* * *
Ночью оживают самые страшные кошмары. Невидимая, вернее сказать, воображаемая дверь между подсознательным и бессознательным отворяется, пропуская в сны самые потаённые страхи и грёзы человека. Джонатан Крейн уже давно не видел никаких снов. Он не раз сталкивался с собственными страхами лицом к лицу под воздействием «Фобоса» — во снах они его не терзали. Да и хороших снов, признаться честно, профессор не видел уже много лет. Однажды глубокой ночью Крейн долго не мог сомкнуть глаз — допоздна заполнял университетские отчёты, а до этого успел мельком заглянуть в комнату дочери (Кэстрел уже крепко спала), дабы убедиться, спит она или нет. Как Джонатан успел заметить, Кэсси страдала бессонницей, да и сложновато привыкнуть к бешеному современному ритму, будучи «совой»: подъём в семь утра для Кэстрел был сущим адом, и попытки её разбудить иногда напоминали воскрешение мёртвого — тот самый недовольно-сонный взгляд, словно даже для осознания мысли об убийстве, явно назойливо витавшей в голове, ей требовалось несколько секунд; спасительный кофе не всегда помогал от спячки с открытыми глазами и выпадания из реальности. Только он собрался засыпать, — уже и свет выключил — как через несколько минут услышал едва различимый в ночной тишине шорох. Крейн не был суеверен, не особо верил в потусторонние силы, однако стойкое ощущение, что он в комнате не один, липким комом страха засело где-то в груди. — Кто здесь? — резко рыкнул он, включая прикроватный светильник. Поначалу он не заметил таинственного гостя из-за резкой смены мрака на ослепляющий свет, и только по голосу он понял, чью же тень видел на стене. — Я. Слабый и мягкий голосок принадлежал не кому иной, как его дочери Кэстрел — девочка робко стояла у порога, на ней по-прежнему была бледно-жёлтая пижама, однако в глазах ни намёка на недавний сон. Джонатан, устало вздохнув, нервно помассировал переносицу. — Кэстрел, что ты здесь делаешь? — Не хотела тебя тревожить, — явно умалчивая немаловажную информацию, ответила девочка, нервно прикусывая губы и с какой-то тревогой смотря на отца, и этот взгляд Крейну пришёлся не по душе. Кэстрел была не из тех детей, что нагло или же «по-свойски» ведут себя со взрослыми — ей всегда было неловко обращаться к кому бы то ни было из старших. Прежде, чем обратиться даже к близкому другу семьи Крейн, Отто фон Келиусу, с просьбой, она долго будет тщательно обдумывать каждое слово, взвешивать, а нужно ли ей это всё, в общем, чтобы лишний раз не тревожить зазря. Джонатан неверяще сощурился, на что дочь виновато опустила взгляд — когда она старательно избегала зрительного контакта, значит, намеренно умалчивает о чём-то. — Ты просто так не пришла бы ночью ко мне. Плохо себя чувствуешь, милая? Налицо никаких признаков болезни профессор в ней не видел, но кто знает, лучше лишний раз перестраховаться. Девочка прикусила губу, с особым интересом разглядывая тощие руки, нервно теребящие подол футболки от пижамы. — Мне приснился… — нехотя начала Кэсси, понизив тон до полушёпота. — Очень нехороший сон… Джонатана будто обухом по голове огрели, после этого признания хрупкие плечи Кэсси поникли, и она виновато посмотрела в сторону, словно то, в чём она призналась, было слишком сокровенным секретом. Совладав с секундным замешательством, Крейн покачал головой, прикрыв глаза. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что после кошмара Кэстрел вряд ли снова самостоятельно сможет уснуть, по крайней мере, не этой же ночью. Она была слишком мала и несколько наивна, чтобы в полной мере осознать — сны это просто сны. Собственно, когда она станет чуть постарше, он разъяснит ей, что сновидения всего лишь абстрактные и искажённые воображением воспоминания — это и чувства, которые мы испытали за прошедший день, это и мысли, возникшие в голове при определённой ситуации. Но сейчас Кэстрел нужно успокоить и уверить, что сейчас ей ничто не угрожает. — Иди сюда, — Джонатан освободил место в кровати и кивнул встревоженной не на шутку дочери — та подняла на него удивлённый взгляд, — Заставлять возвращаться к себе не буду, это бесполезно. Поэтому сегодня переночуешь у меня в комнате. Кэстрел не стала возражать, хотя по выражению лица было ясно — она серьёзно сконфужена. Ей было категорически неуютно причинять такие неудобства отцу, которому завтра рано вставать и ехать в университет. Но он как в воду глядел — Кэс не собиралась возвращаться в свою комнату и даже пытаться уснуть. Она опасалась, что тот кошмар снова вернётся, а такое видеть снова она не хотела. Нет, страшно ей не было, но после того сна она ощутила только душащее чувство одиночества и нестерпимую душевную боль, словно в груди зияет огромная дыра, чью пустоту уже не сможет ничто заполнить. Когда она мирно устроилась у него под боком, Джонатан укрыл дочь одеялом, — ночи сейчас холодные — выключил ночник и прижал Кэстрел к себе в попытках успокоить, дать понять, что она не одна и что то был всего лишь по-настоящему плохой сон. Страшный, кошмарный, но сон. На самом деле, ничего плохого не случилось. — О чём был этот сон? — тихо прошептал он. Кэстрел тесно прижалась к отцу, как утопающий цепляется за спасательный круг. Поначалу она молчала, но спустя пару мгновений без особой охоты призналась, едва сдерживая слёзы и утыкаясь лицом во впалую отцовскую грудь: — Мне приснилось, что тебя нет… что я потеряла тебя. Крейн, не ожидая услышать подобное, с особой жалостью и нежностью посмотрел на дрожащую дочь, которая по-прежнему избегала смотреть на него. Он чувствовал, как Кэстрел крепко вцепилась в него, словно опасалась, что он вот-вот исчезнет. Кэсси… ласковая, наивная Кэсси. Обычно дети считают страшными сны, в которых фигурируют разные монстры, клоуны или же если им снится падение с высоты, к примеру. Он ожидал услышать что-то в этом духе, но никак не это. Хотя, как психолог, он прекрасно осознавал, что данный страх дочери обусловлен природой: маленький ребёнок беззащитен без родителя, даже в дикой природе детёныши зачастую не выживают без попечительства — они уязвимы перед хищниками, браконьерами и прочими опасностями. Для Кэстрел отец был всем, она всюду следовала за ним любопытной тенью. И боялась, что в один далеко не прекрасный день его может не стать и она останется совсем одна. Не исключено, что имел место быть тот случай, когда Джонатан на горьком опыте узнал о язве желудка — да, Кэстрел было всего два года, но даже маленькие дети способны запоминать моменты, когда им было особо страшно, с удивительной точностью. Вряд ли Отто и Грета ей тогда сказали, что с ним произошло, однако Кэстрел была достаточно чувствительным человеком — она интуитивно ощущала, что с её любимым папой что-то не так, и её это угнетало. Вполне вероятно, у неё частный случай социофобии. Джонатан протяжно вздохнул, крепче приобняв дочь и успокаивающе поглаживая ту по волосам: — Кэсси… — она только сильнее уткнулась носом ему в грудь, отказываясь что-либо говорить. — Я тебя не покину, слышишь? Никогда. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой. Он откровенно лгал. Ему ли не знать, как порой жизнь бывает жестока и кто знает, что будет завтра? Как бы противна ни была ложь, он должен сейчас успокоить Кэстрел. Уверить, что по своей воле он никогда не оставит её. Ей не нужно бояться, что папа её бросит. Потому что Кэстрел по-настоящему любима. — Обещаешь? — только это хрипло спросила она. Вопрос выстрелом разорвал тишину. Джонатан нутром чувствовал, что не должен разбрасываться такими обещаниями направо и налево. Не стоит давать дочери надежду, когда точно не знаешь о завтрашнем дне. Тем не менее, глухо сглотнув, Крейн скрипя сердце медленно произнёс: — Обещаю. Через несколько секунд Кэстрел снова уснула, успокоенная его речами и объятиями. Ему было непривычно ощущать тёплый комок, что свернулся у него под боком — непривычно, но не неприятно. Кэстрел была единственным человеком, которому он по-настоящему позволял подобные вольности. Но почему-то после её кошмарного сна ему стало не по себе. Джонатан только теперь осознал, насколько дорога ему дочь — вряд ли бы он смог смириться, если бы её вдруг не стало, неважно, по какой причине. Главное, сейчас она рядом. Главное, что здорова и в полной безопасности. Главное, что счастлива. Стоит ли, тем не менее, говорить, что на следующее утро она наотрез отказывалась идти в детский сад, из-за чего ему пришлось пойти на уступки и взять с собой в университет? Пусть посидит в деканате, порисует, к примеру… тем более, Кэстрел уже стала неотъемлемой частью психологического факультета, и от её общества в восторге не только студенты, но и преподаватели.