***
Тодороки познакомился с Иидой года два или три назад благодаря предкам. Иногда Шото кажется, что их судьбы взаимосвязаны и вплетены друг в друга, неразделимы, словно пряди волос в косичке. Раньше родители Теньи работали в одной отрасли с отцом Тодороки, и из-за этого иногда хотелось прервать все связи с Иидой, каким бы хорошим человеком он ни был. Становилось невозможным слушать каждый вечер этот лепет Энджи о том, что у Теньи уже есть невеста, что Тенья лучший мальчик, а вот ты, Шото, видимо, не заслуживаешь внимания со стороны слабого пола, так навсегда и останешься в одиночестве. Отец наседает на его голову, дробит мозг своим противным голосом, однако лучше не делает: Тодороки всего-то съезжает с родительского гнезда и с полными отвращения глазами посылает Энджи в задницу. Мать, на самом деле, куда лучше отца. Она только сочувствующе смотрит, боясь сказать и слова поперек, но она лучше. Не помогает, но зато не делает больнее, не бьет под дых словами, не сочится ядом, не брызжет слюной тут и там. Она только мягко улыбается, понимающе держит его руку в своих ладонях, и это немного, но делает жизнь Шото счастливее. Когда он покидает дом, она все еще улыбается. Сжимает его пальцы чуть сильнее, чем обычно, выдавая этим свою нервозность, и шепчет ему на ухо: «надеюсь, теперь все наладится», и Тодороки уверен в том, что все должно пойти как по маслу. Обязано, иначе слезы матери, оставшиеся в покоях его комнаты, будут напрасными, равно как и молчаливые просьбы спасаться. Тодороки достаточно умен для того, чтобы вытащить свой зад из чистейшего ада, но слишком трус для того, чтобы спасти оттуда свою мать. Его новая хата — двухкомнатная коммуналка, в которой помимо него проживают еще пара человек, которых постоянно нет дома. А когда есть, тогда кажется, что за закрытой дверью их комнаты происходят раскопки сокровищ; с такой скоростью они сшибают предметы, заполняющие пространство там. Тодороки мог бы подумать, что это своеобразный ритуал встречи. Если бы его это, конечно, волновало. Потому что все, о чем он заботится сейчас — это насколько раньше нужно лечь вечером, чтобы вовремя встать, собраться и желательно не выглядеть как ходячий труп, так как в мешки под глазами уже можно укладывать послеобеденный бэнто. Подработка в супермаркете, по идее, не должна превращаться в суточную рабскую работу, но она становится таковой после официального становления на пост. Тодороки протирает руки о противно скрипучий передник фартука и ставит упаковочный пакет с охлажденной рыбой — минтай — на весы; выходит два кило триста восемьдесят, и он называет получившуюся сумму в размере двести семидесяти иен. Лепит ценник на пакет и с улыбкой передает рыбу посетителю. Первое правило супермаркета: улыбаемся и благодарим, ребята, улыбаемся и благодарим. Это прописано, кажется, даже на лбу у главного администратора, раз все вспоминают об этом, едва увидев его в поле своей видимости. — Две осетрины свежемороженой, — кидает ему в спину еще кто-то, когда Шото поворачивается к столику, чтобы поменять перчатки. — Можно даже три! И побыстрее, пожалуйста, молодой человек! Тодороки Шото просто устал и весь насквозь провонял чертовой рыбой. Он думает, что даже в темноте его будет легко найти, ведь совсем недавно он, когда спешил, перевернул на себя половину воды из ведра с карпом. Он действительно ненавидит себя за то, что пошел в супермаркет. Возможно, ему стоило поднакопить еще немного злости в доме дерьмо-папочки и воспользоваться положением, оградив себя хоть от потребности работы. Ага, куда уж тут. Тодороки Шото устал, а еще он полный дебил по части жизни и правильных выборов.***
Когда солнце заходит за горизонт и окрашивает синее безоблачное небо в лиловые тона, Шото собирает свои вещи и передает пост в руки Тсую — заменяющую его девушку на ночную смену. Супермаркет работает допоздна, и часы распределили с небольшим процентом в ее сторону: у Тодороки полный восьмичасовой день с перерывом, у Асуи же — шестичасовой. Тсую — девушка мечты. Так кажется Тодороки, который проводит с ней считанные минуты, однако видит ее насквозь: такой доброжелательной девушки он еще не встречал. Только конфуз в том, что ему не понравилась бы ни одна девушка, какой бы она ни была милой и понимающей. Он по своей природе ленивый и рассредоточенный, без каких-либо запросов или требований. Наверное, ему нравится только он сам. Тодороки распахивает дверь супермаркета и затягивается жарким летним воздухом. По сравнению с холодным комнатным, прогнанным через кондиционер триллион раз, этот намного лучше. Под его рукой кто-то прокрадывается, но, как оказывается, это всего-лишь какой-то нетерпеливый человек, который пожелал пройти в прохладу поскорее. Шото думает, что это ребенок. Путь до дома занимает тридцать пять минут пешком и пятнадцать — на автобусе, и, подумав, Тодороки достает из кармана шортов смартфон и набирает один из трех имен, стоящих в панели быстрого выбора. Иида отвечает быстро, впрочем, как и всегда. — Должен подойти парень с моего факультета, так что я даже не знаю, — уклончиво отвечает Тенья, недвусмысленно хмыкая в трубку телефона. У него все самое лучшее: и универ, и семья, и знакомые, и сам он лучший, поэтому Шото даже не сомневается в том, что к нему ходят с советами. Он молчит и ждет, что скажет Иида. — Наверное, ты все-таки можешь зайти, только надо быть готовым к тому, что будут гости. Иида правильный до мозга костей и добросовестный, поэтому дает право выбора, когда Шото оно и даром не сдалось. Он кивает, бэкает-мэкает в трубку, зная, что Тенья воспримет это как знак согласия, и идет вперед. Дом Ииды большой и виден издалека — он едва ли не семейная реликвия. Старый и кирпичный, он становится для Шото ориентиром еще за три улицы. Повсюду такие же особняки: все-таки, это мажорный район, тут живут только богатенькие семьи и их родственники, а еще вишневые деревья и заборы с плетенными растениями — малиновые, красные, огненно-желтые, фиолетовые — тут они на любой вкус. На куполообразной черепичной крыше восседает птица: символ свободы и непреклонности, неизменности. Витражи вместо обычных окон и задний сад в стиле викторианской эпохи — семья любит роскошь и красоту в своей типичной составляющей. Как-то Тенья говорил, что его мама оказывает большое внимание на внешнее убранство особняка и декоративную составляющую, поэтому Тодороки каждый раз восхищается ее природному таланту, словно в первые. У двери домофон, Шото нажимает на круглую пузатую кнопку вызова и ждет, пока ему не откроют ворота. В динамике слышна какая-то классическая мелодия (вроде это Вивальди), и через мгновение Тенья отвечает ему сквозным щелчком: дверь открыта. Сад у них восхитительный: от зеленого чуть-чуть пестрит в глазах, а мягкую лужайку делит пополам светлая дорожка, которая ведет за дом. Тодороки еще раз охватывает взглядом это великолепие и вдыхает в себя душистый аромат цветов: лилии, пионы, мелкие пушистые георгины и крупные бутоны роз расположились вокруг раскидистой белоцветной магнолии. Он искренне любит этот сад и то, что получилось с таким трудом сделать из мертвого, совершенно обездвиженного участка. Иида высовывается в витражное окно и машет ему рукой, движениями показывая, чтобы тот поторапливался. Тенья встречает его на пороге в синих спортивных трениках и темной футболке, проговаривает: «наконец-то ты пришел!», жестикулируя руками, и от этого на душе у Тодороки такое тепло, словно Иида принес вместе с собой пламенный факел и перекинул маленький огонек в его руки, согревая. Они плюхаются на диван, и Тенья снова начинает: — Я надеюсь, ты не забыл, что сегодня придет… — Все помню, беспокоить не буду, — прерывает его Тодороки, чуть улыбнувшись. Иида показывает ему «класс» пальцами и идет на кухню, по пути спрашивая что он будет: кофе или чай? А потом вспоминает, что Шото ненавидит кофе, и готовит черный цейлонский.***
Они смотрят какой-то молодежный сериал про старшую школу и тайных агентов, когда в прихожей раздается мелодия звонка. Иида вскидывает голову и говорит, что Тодороки может подождать его на кухне вместо того, чтобы встречаться с гостем в гостиной, ведь прохожую и комнаты наверху соединяет именно она. Шото кивает и идет вслед за ним, дойдя до поворота в столовую, и прячется за стеной. Глаз сразу падает на гигантскую люстру под зеркальным розоватым потолком. Он слышит, как дверь приоткрывается, и кто-то весело щебечет. Голос нежный и даже ласковый, греет уши и, на самом деле, очень приятен для его слуха. Любопытство обхватывает его своими лапами и будто бы насильно вытаскивает голову из-за угла — яркая зеленая шевелюра совсем чуть-чуть уступает приусадебному саду по своей насыщенности, а большие круглые глаза на пол-лица щурятся в улыбке, растянувшейся до самых ушей. — Пойдем, Мидория, это дело пяти минут, — говорит Тенья, пока гость рассыпается в благодарностях и едва к полу не прикладывается. Тодороки опрокидывает блюдце с набора, стоящего на столе, на белоснежный мраморный пол и с долей равнодушия смотрит на то, как оно разбивается о плитку, трескается, разлетается осколками по холодному покрытию. На войне все средства хороши, да? В голове Шото шаром покати, и единственная мысль — это: «сделай все, что в твоих силах», а после — отцовским голосом добавленное: «сопляк». Он надеется, что сможет деньгами с аванса оплатить эту несчастную посудину. Ведь битая посуда — к счастью. Тодороки слышит, как Иида просит парня подождать его пару минут, после чего несется в кухню, обгоняя ветер и бешено двигая руками. Залетает, рассекая прохладный воздух, и с разбега спрашивает: «что случилось?». Тодороки знает Тенью, поэтому говорит напрямую. — Познакомь меня с ним. И спустя мгновение добавляет потерянное «пожалуйста». На лице Ииды — удивление, смешанное с любопытством и неким ужасом. Шото, кажется, слышит, как сбивчиво его дыхание, как быстро крутятся в голове мысли. Он надеется на то, что его поймут. Потому что это будет фиаско, если Тенья прогонит его из дома, назвав придурком (хотя из уст Ииды это звучало бы излишне грубо). Иида разворачивается на сто восемьдесят градусов и идет назад. Останавливается чуть поодаль и говорит, что теперь Тодороки должен ему лучшую тарелку в мире, чтобы в нее поместилось невероятно много тушеной говядины. Тодороки едва слышно шепчет ему в спину: — Спасибо. Тенья оборачивается и улыбается самой своей яркой улыбкой; на дне алых глаз пляшут озорные огоньки.