***
Встречу с Ван Эком назначили на следующий день после приезда, точнее почти ночь. Демжин справедливо заметил, что тёмные сделки лучше заключать при свете луны, как и получать положенную оплату. Кажется, купец сильно впечатлился рассказом о силе Нины, проявленной на берегу, да и документы с формулой юрды-парема манили его воображение. Он, как сказал Каз, по-прежнему готов был отдать им крюге. По крайней мере, писал так. Вполне вероятно, что на старом пирсе их ждала смерть, но ни Матиас, ни эти люди — по прихоти судьбы ставшие его товарищами или кем-то вроде того — не собирались прощаться с жизнью. Нина, измучившая себя и его, этим утром — первым после перерыва кеттердамским утром — была болезненно оживлена. Осунувшаяся, с кожей пугающего, зеленоватого оттенка, она смеялась нарочито громко, будто хотела забыть о своём недуге, своей жажде. Ей в любом случае не удалось бы скрыть своё состояние, но рядом с Инеж — кажется, их всех напрягало то, что она теперь выглядит совсем как Нина до юрды-парема, однако вряд ли кто-то испытывал чувства, разрывавшие Матиаса — всё становилось ещё более очевидным. Они скрылись в небольшом доме на окраине Кеттердама. Пока их никто не искал. Утро было ленивым и вместе с тем напряжённым, оно уже говорило о предстоящей ночи, предвещало её. Инеж скрылась в одной из комнат — ей и самой явно было не по себе от нового облика, — и в глубине души Матиас был рад этому. Она так идеально походила на Нину, и в то же время казалась совсем иной. От такого и свихнуться можно. Они с Ниной сидели внизу, в гостиной. Точнее она сначала сновала туда-сюда по комнате, бросая то и дело: — И всё-таки удивительный эксперимент… как я, в точности, Женя бы гордилась подобной работой, хотя… под паремом — нет. Моя работа… в последнее время я мало практиковалась в своём ремесле, но в другом… Она говорила быстро, слишком быстро и сбивчиво, и когда речь заходила о пареме, то глаза Нины лихорадочно поблёскивали. Она так желала его, что у Матиаса разрывалось сердце. Он хотел сказать ей: «Сядь. Успокойся. Лучше вообще ляг. Тебе нужно поесть». Он молчал, потому что никакие его слова ей бы не помогли. Нина подошла к окну — там, за заляпанным стеклом, не было ничего примечательного. Серая дорога, пара грязновато-коричневых луж, бездомный, который шатался по улице, прося милостыню и демонстрируя гнойные раны на ногах и руках. Кеттердам смрадный и продажный, подыхающий от собственной вони, но — какая ирония — именно здесь они с Ниной могли быть вместе. Точно прочитав его мысли (пришлось напомнить себе, что она не может этого делать), Нина приблизилась к Матиасу. Она присела рядом с ним, на этот прохудившийся узкий диван, дотронулась до его груди: — Отвлеки меня, — попросила она грудным голосом. — Отвлеки, иначе я сойду с ума. Я хочу тебя. Она это говорила или только парем в ней? Её руки скользнули по его шее, забрались под рубаху. — Нина, — он ещё не вывернулся, хотя знал, что должен выбираться из этого сладкого плена. — Нина… сюда могут зайти. Это неправильно. Она улыбнулась победно и опьяняюще. Кажется, его кровь быстрее побежала по телу. Он реагировал на неё, тянулся к ней. И всё-таки в этом было что-то, противоречащее всему, чему его учили. Он зажмурился, пытаясь отстраниться от сладкого наваждения по имени Нина Зеник, от её горячих рук, изучающих его грудь, от этих пальцев, расстегивающих его рубашку. — Ну, что ты, — пела она. — Будь со мной. Она придвинулась ещё ближе, точно это было возможно, забралась ему на колени и прошлась языком по мочке уха, шее… Что она говорила несвязно и горячо? — Грубее. Жёстче. Ты же дрюскель, в конце концов. Эти слова отрезвили его. Матиас отпрянул — кажется, слишком резко. Нина взглянула на него обижено: — Ну, что? Она всё ещё сидела на его коленях, лиф её платья был спущен вниз, почти обнажая грудь — неужели это он сделал? — На тебя действует парем. Ты пожалеешь. Нина встала, поправила платье, кинула холодно, пронзив его взглядом: — Может быть, ты пожалеешь, о своей робости, например. Пойду и найду кого-нибудь посмелее, а ты оставайся здесь, Матиас Хельвар. Его имя прозвучало как ругательство — да ещё худшее из всех. Он действительно остался сидеть на диване, пытаясь уверять себя в том, что поступил правильно. Я ведь заботился о ней. Но хотела ли она такой заботы? Матиас чувствовал, что запутался, а ещё — это желание, так неразумно разожжённое в нём Ниной, никуда не делось. О, её настоящим именем точно было коварство. На всех языках.***
Каз бы на многое пошёл, чтобы не отдавать Инеж Ван Эку. С каждой секундой этот план казался ему всё более дурацким. Что, если купец отвезёт её не в тот дом, на который ставит Уайлен? И запрёт её вовсе не на чердаке, как они предполагают, а где-нибудь в подвале? Мы вытащим её. Я вытащу. И даже если всё сойдётся, сможет ли Инеж выбраться? Всё-таки облик Нины, её фигура непривычны для Инеж, пусть она и обещала потренироваться на каких-нибудь крышах. Каз отставил трость и оглядел свою комнату — до ночи у него не было дел. Показываться в Клепке не стоило, вообще бродить по городу не следовало. Это нервировало. Ожидание выводило Каза из себя. Он хотел, чтобы всё завершилось как можно скорее, и он мог стать просто бандитом из Бочки. Или лучше — боссом. Разделаться с Пеккой Роллинсом, заставить его молить о прощении и засунуть ему в глотку лживые извинения. Насладиться местью, может быть — наивно на такое надеяться, но вдруг повезёт — попрощаться с Джорди. Наконец похоронить его и жить как обычно — ради наживы, новых замыслов, власти. «Как обычно не получится», — твердил в голове Каза голос, который знал слишком много. Инеж больше не будет рядом. Он подарит ей свободу — окончательную, полную — и она оставит его, потому что он не оправдал её надежд. «Я буду с тобой, если ты скинешь броню, Каз Бреккер. Или не буду вовсе». Она не знала, о чём просила. Каз прикрыл глаза, и тьма захватила его. У неё был голос Инеж, её руки и губы — очень вкусные. Он проснулся через несколько часов, когда небо уже потемнело. И сразу же понял, что его разбудил вскрик, а потом ещё один крик и снова… Шумели в доме, кажется, через комнату от него. Каз вскочил с кровати, скривился, наступив на больную ногу, и, схватив трость, выбежал в коридор.***
Матиас промучился до вечера. Его переполняли вина, чувство собственной правоты и то, о чём не говорят в приличном фьерданском обществе. Его переполняла Нина — ощущение её тяжести на его коленях, касающаяся его сквозь тонкие одежды мягкая грудь, и этот восхитительный аромат, исходивший от неё, заставляющий его думать о пугающих и прекрасных вещах. «Будь грубее и жёстче». Почему он отказал? Когда стрелка перевалила за восемь, Матиасу стало казаться, что его утреннее сопротивление было не просто глупым, но почти бесчестным. Она просила его, хотела отвлечься, хотела его. И как я мог отказать ей? Матиас уже и сам не знал, как у него хватило сил. Да и нужно ли было сопротивляться? Он в очередной раз встал — его главным развлечением в этот муторный, изматывающий день было хождение по первому этажу, пару раз он поговорил с Уайленом и Джеспером, демжин не показывался, как и Инеж с Ниной — но теперь пошёл наверх. Ему повезло столкнуться с Ниной в коридоре. Грубее. Жёстче. Да, я должен. Он схватил её за руку и втащил в первую попавшуюся комнату — кажется, пустую. Там была кровать, хотя и весьма потрёпанная. Нина что-то говорила ему, но клокотавшая в ушах Матиаса кровь не давала её услышать. Он не привык так обращаться с женщинами. То, что он делал — повалил на кровать, стянул лиф платья вниз, сжал пальцами сосок — казалось ему неправильным, требовало сосредоточенности и полного отключения от реальности. Матиас не мог не признать, что это мерзкое и грязное возбуждало и заставляло закусывать губу, и обнажать её дальше. Он охнул, когда Нина ударила его по шее. В этом жесте было что-то отчаянное. Как и в её глазах — округлившихся, полных страха и неведомого Матиасу безумия. Глазах Нины. Не её глазах. Он понял, насколько ужасную ошибку совершил ещё до того, как Нина — настоящая Нина — выросла в проёме и заорала: — Ты что творишь, Матиас Хельвар? И потом опять: — Да как ты мог! Слезь же с неё! Она раскраснелась, впервые с корабля распрощавшись с этим зеленоватым болезненным оттенком кожи. Она буквально оттолкнула его от Инеж, помогла ей встать, стала поправлять платье, спрашивать что-то. Инеж не отвечала. Матиас знал, что нужно посмотреть ей в глаза, ответить за этот ужасный поступок, хотя бы попытаться объясниться, но он не мог. — Прости, — прошептал он ногам Инеж, которые сейчас были Ниниными. Как он мог перепутать? Как он только мог? Матиас знал, что владело им, и от этого всё становилось только хуже. Отвращение к себе было таким всеобъемлющим, давящим, но оно стало ещё более ужасным, когда в комнату залетел демжин. — Инеж, что с тобой? Так взволновался, что не ограничился нейтральным «Что случилось?». Что же там было с Инеж? Каз оглядел девушек, а потом пристально посмотрел на Матиаса. Он понял или всё-таки нет? — Каз, — начала Нина. — Всё в порядке, — перебила её Инеж. Тут Матиас всё-таки посмотрел на неё и проклял себя ещё тысячу раз. Какая же она была бледная, больше похожая на тень, и взволнованная, а глаза её сохранили то пугающее, безумное выражение. «Каз помог ей выбраться из борделя», — вдруг вспомнил Матиас. И многое прояснилось. Матиас хотел наконец объясниться — пусть он и опозорен, пусть его поступок и не достоин прощения, но он всё-таки мужчина, воин, он должен говорить за себя. То, что женщины оправдываются, когда он молчит, делает всё ещё более унизительным. Он не успел ничего сказать, потому что Инеж, кивнула присутствующим: — Я приду, как договаривались. И исчезла за окном. Она проделала это так быстро, точно действительно была призраком, а не человеком из плоти и крови (и надо признать сейчас плоти и крови в ней было больше, чем обычно). — Может быть, теперь вы объясните мне, что произошло, — Каз крутанул свою трость. Демжин злился и даже не считал нужным скрывать это, но, строго говоря, у него не было права на ярость. К тому же Инеж не разрешала Матиасу или Нине говорить о произошедшем. Если то, что видит Матиас правда, и демжин действительно небезразличен Инеж, разве не будет ещё большей подлостью открыть ему всё без её ведома? — Инеж сама расскажет тебе, если захочет, — сказал Матиас. — Меня не устраивает такой вариант, — Каз сделал шаг вперёд, но дорогу ему преградила Нина. Матиас ненавидел моменты вроде этого. Хотя… сегодняшний день, вероятно, был худшим в его жизни: ещё несколько позорных воспоминаний вряд ли изменят суть дела. — Каз, мы действительно не можем говорить об этом за Инеж. Матиас допустил ошибку, но он сам поговорит с нашим Призраком, понимаешь? То ли Матиасу показалось, то ли Каз скрипнул зубами. — Вас вообще нельзя оставить без присмотра, — проскрежетал он, прежде чем удалиться. Напоследок он, конечно, несколько раз прожёг Матиаса взглядом. Кто бы сомневался. И почему Матиас и перед демжином чувствовал себя виноватым? Отвратительно. Когда они остались одни, Нина присела на кровать: — Ты идиот, Матиас. Он стоял и смотрел на неё. Что тут скажешь? И правда ведь — идиот. — Это из-за утреннего, да? Ох… — Нина вздохнула. Очевидно он утомил её своей выходкой. — Прости, я… Нина, я даже не знаю, какие слова подобрать. Она похлопала по кровати, прося его сесть рядом с собой. Матиас не мог её послушаться, он был не достоин такого. — У Инеж будешь просить прощения, когда она сможет тебя выслушать. А я… в этом есть и моя вина, верно? — она взглянула на него ласково, с нежностью, без всякой игривости. — Садись уже. Садись, дорогой. И когда он всё-таки сел, Нина прислонилась к его плечу и закрыла глаза.***
Может быть, она не почувствовала страха, когда её — бездыханную, как думал Ван Эк и его сообщники — несли вверх по ступенькам, потому что всё ещё не могла избавиться от того ужаса, который охватил её в комнате. Когда Матиас схватил её, когда Инеж поняла, чего он от неё хочет, силы покинули её и связные слова тоже. Она снова стала рысью из «Зверинца». Молчи, не сопротивляйся, забейся в безопасный уголок сознания — если такой есть — и переживи это. Его лицо было таким непривычным, одержимым, похожим на все другие мужские лица, которые Инеж невольно помнила, которые мечтала забыть Как только ей удалось ударить его? Сейчас, сидя в своей клетке — они думали, что заперли её, не подозревая, как лёгко отогнуть прутья решётки, как быстро она может вылезти в окно даже с таким, перекроенным, почти чужим телом, — Инеж всё убеждала себя, что ничего страшного не случилось. «Подумаешь, кто-то потрогал тебя за грудь. Тебя лапали и за другие, более интимные места, что же тут ужасного?» «Тогда я была шлюхой», — отвечала она самой себе и смотрела на звёзды, видневшиеся за решёткой. Звёзды ничего не знали о стыде или о Казе Бреккере, ворвавшемся в комнату и смотревшем на неё так, точно только она и имела значение в этом мире. Я была частью плана — я до сих пор его часть. Мы всё решили. Я должна оставить его. Сказать проще, чем сделать. Инеж услышала, как стражник, приставленный к ней, поднимается. Видно, решил сходить поесть или отлить. Она знала таких неповоротливых малых: он ещё не скоро вернётся на чердак. Подобные ему несут службу из-под палки, к тому же он, как и другие, и сам Ван Эк, уверен, что она очень слаба. Когда стражник ушёл, Инеж подошла, подпрыгнула, схватилась за решётку. Она выберется отсюда, поговорит с Матиасом, снова станет Призраком, а потом и кем-то большим. Тонкие прутья не в силах удержать её. В этом Инеж не сомневалась.***
Эта ночь тянулась вечность. Мысли о том, что произошло между Инеж и Матиасом, не помогали её сократить. Каз возвращался к ним снова и снова: когда передал Ван Эку поддельные документы и такую же Нину, когда вместе с Уайленом и Джеспером ждал Инеж в засаде у дороги, когда она всё-таки появилась — странно он знал, конечно, что она выглядит, как Нина, но по-настоящему видел именно свою маленькую сулийку — когда повозка, добытая Джеспером, быстро покатилась по мостовой и когда они оказались в своём убежище. — Деньги поделим завтра, — бросил Каз, глядя на собравшихся. Они все были тут прижавшиеся друг к другу Уайлен и Джеспер, задумчивая, не смотрящая ни на него, ни на Матиаса Инеж, и да фьерданец с Ниной — всё такой же бледной и уставшей. Они справились. Выиграли. Вкус победы горчил на языке, Каз готов был выругаться: пусть их гром разразит с этими дурацкими секретами. Хотя — нет, не дурацкими. В этом вся беда. Догадки только ухудшали дело. — Будешь спать на сундуке с крюге? — спросила Нина, потом добавила. — Ты ведь отдашь мне документы? Каз кивнул. Передавать бумаги с такими ценными сведениями в Равку бесплатно — не самая лучшая идея, но Нина пообещала, что взамен они пришлют кого-нибудь из гришей, способных вернуть Инеж её облик. Сулийка ещё не знала об этом, но вряд ли она хотела на всю жизнь остаться копией Нины Зеник. Каз бы точно этого не хотел. Мысль о недавнем сновидении на мгновение согрела его, потом снова вспомнилось пробуждение. Нет, он должен выяснить, что там произошло. Должен поговорить с Инеж. Он побыл со всеми в гостиной ещё немного, а потом, оставив Матиаса дежурным (нельзя было недооценивать Ван Эка), ушёл в комнату, ставшую его временным пристанищем. Каз наблюдал, как медленно небо светлеет — над Кеттердамом занималась заря. Уже завтра в это время он проснётся и начнёт работать над чем-нибудь новым. За окном промелькнула тень — Каз точно знал, кому она принадлежит. Он открыл трухлявую створку и ступил на крышу — слишком покатую. Наверное, он упал бы вниз, если бы Инеж не схватила его за руку. С её помощью он восстановил равновесие, отпустил пальцы — не те, что хотелось прижать к губам. Или всё-таки эти? Он посмотрел на Инеж: — Здесь есть нормальное место? — Нет. И они оба залезли в ту комнату, которую он только что оставил. Теперь Каз сидел с Инеж на подоконнике. — Ты сможешь уехать уже завтра, — сказал он, чтобы наконец избавиться от особо утомительного, слишком многозначительного молчания. — Довольна? Она повела плечами: — У меня пока нет корабля. И я не рассчиталась с Хаскелем. — Я позабочусь об этом. Кажется, Инеж удивилась, но он действительно хотел сделать это для неё. Оплатить её контракт, купить корабль. Он же собирался освободить её — как иначе? — Не стоит, — сказала она. — Правда, Каз… На его имени её голос дрогнул. Инеж снова замолчала. Что он мог теперь? Не просить же её остаться. Он уже сделал это, и Инеж отказала ему. Хотя, кажется, глупо было бы рассчитывать на другой ответ. Прямо сейчас, когда они сидели так близко друг к другу, их разделяла пропасть. Казу хотелось преодолеть её, притянуть к себе Инеж, может быть, поцеловать — он не знал точно, зато хорошо понимал другое: из этого ничего не выйдет. Перчатки сдерживали его лучше всяких оков. Броня. Скинуть броню. А ты уже оставила свою, Инеж? Может быть, он сказал это вслух, или вопрос появился у него на лбу. В любом случае Инеж вдруг вздохнула и произнесла: — Ты хочешь знать, да? Ладно… ты… это всё действительно не стоит беспокойства. Матиас просто перепутал меня с Ниной. И увлёкся. — Насколько? — спросил Каз, чтобы не схватить трость и не помчаться к Хельвару, который, наверняка, всё ещё стоит на посту. Фьерданец сам настоял на этом. Как видно, из чувства вины. — Достаточно сильно, — ответила Инеж, глядя мимо него — в стену. Она добавила тихо, пытаясь усмехнуться. — Кажется, они с Ниной экспериментировали. Может, играли в варвара и принцессу. Это была натянутая, ненужная шутка. Каз не улыбнулся, Инеж замерла. — Я пойду, — сказала она. — Пора спать. На самом деле, в это время нужно было просыпаться. Каз пошёл за ней спустя пару секунд, отчаянным жестом сняв перчатки — что ему теперь терять? Он нагнал Инеж в коридоре. — Это… стоит беспокойства, — произнёс он, вспомнив её слова. — Это важно для меня. В полумраке коридора она изучала взглядом его лицо — наверное, напоминающее одну из безумных масок — смотрела на руки Каза так, будто никогда их до этого не видела. — Спасибо. Спасибо, что сказал Каз, — добавила, будто и не к нему обращаясь. — Главное — я Призрак, верно? Призрак, а не кто-нибудь другой. Каз понял её. У каждого из нас свои раны — надрывы Инеж были закутаны в шелка, пахли благовониями и испачканными простынями. — Да, — отозвался Каз. — А ещё ты Инеж Гафа — маленькая суеверная сулийка. Он никогда раньше не думал о том, как красиво её имя. Каз ощутил всю его звучность сейчас и специально сказал о суеверности — просто, чтобы не выдать себя с головой, но, наверное, было поздно. Он переплёл её пальцы со своими, чувствуя дрожь, борясь с подступившим холодом, с прошлым. — Не злись на Матиаса, — попросила она. Что за девушка. Даже сейчас думает о ком-то другом, об этом фьерданце, который не способен отличить его — Казовскую — Инеж от своей Нины. — Я постараюсь, — сказал он, зная, что выполнит её просьбу. — А ты не уезжай завтра. — Я постараюсь, — ответила она ему в тон и наконец улыбнулась.***
Нина подкралась к нему сзади, обвила руками шею. — Почему не спишь? — поинтересовался Матиас. Она пожала плечами, очевидно считая, что глупо отвечать на такие вопросы. Её терзало желание получить ещё одну порцию парема, её мучили страхи — как они уедут из страны, что если Ван Эк им помешает. Матиас почему-то не волновался на этот счёт. Они что-нибудь придумают вместе, а купцу будет сложно преследовать их, учитывая все обстоятельства. — Лучше скажи, почему ты не попросил кого-нибудь сменить тебя на посту? — Я люблю дежурить. — Ох, уж эти твои воинские замашки, — посасывая указательный палец правой руки, она обошла Матиаса по кругу, потом сделала пару шагов и оказалась перед ним. — Кто бы говорил, — откликнулся Матиас. — Да, ты пытаешься шутить. И всё-таки Нина была невыносима. И прекрасна. Он сжал её — удивлённую и радостную — в объятиях. — У нас всё будет хорошо, — пообещал Матиас. Может быть, это просто на улице кто-то издал странный звук, а, может, Нина действительно всхлипнула. Матиас не знал. Он просто обнял её покрепче, стараясь не думать, что во время дежурств любые нежности запрещены.***
Ночь прошла куда спокойнее, чем рассчитывала Инеж. Вероятно, Ван Эк искал Нину, но найти её было не так-то легко. Этот дом Каз выбрал, потому что о нём знали единицы. Безопасность — превыше всего, верно? Через пару минут после того, как Инеж проснулась, к ней постучался Матиас. Он хотел всё объяснить, он просил прощения. Инеж выслушала его, склонив голову набок и пытаясь не переживать это всё вновь. Она простила Матиаса куда легче, чем думала. Он ведь и, правда, не хотел. И так раскаивался. В гостиной Инеж нашла Нину. Перед ней, прямо на деревянном столе, стояла сковородка с омлетом. Сама Зеник, судя по всему, к нему не притрагивалась. — Ты готовила? — удивилась Инеж. — Я полна талантов, — ответила Нина нарочито легко и уточнила. — Будешь есть? Пока она накладывала кивнувшей Инеж порцию, та думала о том, что сейчас они обе, точно сёстры близнецы. Интересно, Каз мог бы нас спутать? Нина убедилась, что Инеж ест и заметила: — Как только окажусь в Равке, решу проблему с твоей внешностью. С этим надо что-то делать. Инеж ничего не ответила — она, конечно, хотела вернуть себя, но внешность Нины трудно было назвать «проблемной», — и Нина продолжила: — А то смотреть, как я гляжу на Каза Бреккера с такой нежностью — это явно слишком. — Ты нас видела? Инеж не подумала о подобном варианте, и внезапное открытие оказалось весьма смущающим. И эта «нежность», легко сорвавшаяся с Нининого языка. Я правда так смотрю на Каза? — Ага, я не поглядывала, просто по коридору проходила. И, кстати, то, что вы оба меня не заметили, пугает — даже очень. Инеж осталось только развести руками и доесть омлет. Тут Нина наклонилась к ней и произнесла, как настоящая заговорщица: — Он тоже так на тебя смотрел, не переживай. Кажется, даже ещё хуже. Хуже? Вот что. Инеж рассмеялась, окончательно прощаясь с дурными мыслями. Да, она постарается остаться в Кеттердаме, постарается быть рядом с Казом. В конце концов, и Грязным рукам нужна поддержка. В конце концов, он смотрел на неё «ещё хуже».