Повелитель душ

Уверенная, мощная поступь, лёгкая, но грозная — его сильные ноги топтали чахлые былинки выжженной земли. Воздух плавился в дыму, неугомонные искры и алые языки пламени обезображивали небо. Его исторгла тьма: латы и панцирь поблёскивали кровавой влагой, подобно драконьей чешуе; его неистовая рука — драконье крыло — сделала колющий выпад широким мечом, и сухощавый человечек, атакующий с жалким воплем, рухнул замертво на тлеющую солому. Кайло остановился посреди поля брани, запрокинул в сладкой истоме голову и рвано выдохнул, вкушая беспомощные крики, глухой треск разрубаемой плоти и лязг металла. Искры горящих поленьев домов уносились в прожорливую ночную высь уродливыми мотыльками, навечно теряя свет в кронах елей. Бессмысленная жестокость, беспутная самоотдача, безобразная ярость, бесконечная радость. Зачем это всё?.. Да какая разница! Его грудь могла бы уместить воздух всего мира, захоти он вдохнуть столь глубоко. «Ничто не сломит меня. Никто. Никогда». — Остановите всё это!.. — за его спиной раздалось невнятное чавканье. Кайло обернулся: на земле, в алой луже и собственной рвоте, корчился старик, захлёбываясь кровью. — Остановите это безумие, умоляю, — он обнажил почти беззубый смердящий рот. — Дети, женщины… гибнут все и всё… Остановите эти страдания. — Остановить твои страдания? — кремнём высек его голос. Губы Кайло Рена сложили спокойную самодовольную ухмылку, глаза окрасились углём — ни отблеска, ни единого живого оттенка. Старик жалобно и вопрошающе уставился в ответ, он силился что-то проговорить, но чернеющая фигура в тяжёлых латах, словно пролетев по воздуху, очутилась подле старика и молниеносно взмахнула «драконьими крыльями», всадив в живот несчастного обоюдоострый длинный меч. Удар не вышиб дух из старика и причинил невозможной силы боль. В следующее мгновение Кайло удушающей хваткой руки, облачённой в чёрную кожаную перчатку, впился в горло своей жертвы, затем приоткрыл обветренный рот и глубоко втянул вздымающуюся ввысь струящуюся дымку: живот его наполнился теплом, внутренности обволакивало сладостью, мысли стали яснее, чем прежде — мощь опьяняла и дурманила, расползалась ядом по венам. Человеческие души питали сытнее вкуснейших блюд, утоляли жажду лучше самого изысканного вина. Он давно не считал, сколь много забрал, и знал лишь одно — они сделали его непобедимым. Кайло надеялся, что она всё видит. Угодить ей — единственная достойная цель в этой жизни. Ведь это она сотворила его…

***

Годы нещадно стирали из памяти дочери короля очертания минувших дней. Этот день она помнила урывками: ни пепла утра, ни трели птиц, ни свиста ветра, предвещавшего весеннюю грозу, не запечатлелось в детской головке. Но она яснее всего могла возродить из обломков лет его озорное доброе лицо, своенравный изгиб чёрных бровей и заливистый смех, что отражали стены замка и сгущали в её ушах. Этот смех дарил бессмертное тепло и чувство защищённости. Рей нравилось смотреть, как её мать пыталась ухватить и усадить к себе на колени смешно кривляющегося растрёпанного мальчишку, затем королева нежно гладила его чернявые пряди и предлагала сладкие фрукты. Мальчик вскоре сдавался и позволял себя приласкать. «Он всегда был сентиментален», — думала Рей, вглядываясь в сизую, окутанную туманом даль. Память её уже вычерчивала извилистые коридоры замка, по которым они вместе бежали играть в подземелье, где томились развалины старинного храма, в котором древние люди молились своим безымянным богам. Рей не могла припомнить, какие узоры были на вычурных гобеленах, много ли факелов освещали им путь. Но она помнила решительную худую спину и постоянно протягивающуюся к ней потную ручку с грязными липкими пальцами: «Вот когда у няни Гвендолин пальцы липкие, они такие неприятные, слишком горячие — жалящие осы! А эти пальцы не противные. Родные. Я боюсь потерять в темноте эту липкую руку…» — Ты хуже черепахи, лимончик! Давай быстрее! — У меня ноги болят, — капризничала она в ответ ему назло. Ступени, ведущие вниз, крутые и влажные, воздух тяжёлый и мокрый, забивал лёгкие. Детское воображение рисовало во тьме ужасных чудищ, а древность стен внушала трепет и любопытство. «Бравый рыцарь» даже спас Рей от здоровенной жирной крысы, когда они дошли до подвальных помещений: девочка подняла неистовый визг и отпрыгнула за спину друга, забыв как дышать. Рей крепко зажмурилась, не желая видеть пыл этой схватки, она решила, что мальчишка убил животное, но оказалось, что он схватил писклявого грызуна за холку и мягкий живот, а затем спокойно отнёс в сад. «Какой-то он вовсе не доблестный вояка!» — разочарованно думала она тогда, выйдя наружу следом. Но до чего же ей хотелось быть бесстрашной, как и он! Он взял напугавшего Рей зверя голыми руками, в которых не было дрожи, а колени девочки тряслись от ужаса, и она ненавидела себя за слабость. Рей понимала в глубине души, что успокоится только тогда, когда прикончит какого-нибудь мелкого зверёныша: она в таком случае ещё и выиграет негласный поединок с другом — будет сильнее, будет настоящим рыцарем, а не полумерком. Удача улыбнулась ей у искусственного пруда, где на кривобоком мшистом камне свернулась колечком небольшая змея. У Рей было, как ей казалось, неплохое оружие для задуманного — нож для масла, который она стащила с праздничного стола для игр в подземелье. Упрямый кулачок крепко сжал серебряную рукоять, замер у виска, карие глаза почти почернели от необъяснимой жестокой злобы, они ясно видели цель, пружинистые ножки в смертельном медленном танце приближались к жертве. Выпад — и нож наполовину впился в туловище рептилии, которая от боли изогнулась и инстинктивно попыталась укусить обидчика, но Рей успела отскочить прочь от извивающейся в муках змеи. — Ах, что я натворила! Что я натворила?! — живое существо так жалко и отчаянно билось в агонии, что злая безмятежность на лице Рей сменилась гримасой горечи и стыда. — Лимончик, что с тобой? — мальчишка примчался на голос подруги. Его глаза тут же округлились, как только он увидел раненую корчащуюся змею. — Вот глупая… Зачем ты так с ней? — его лицо сделалось суровым, но зелёные глаза подёрнула влажная пелена, и он пытался это скрыть от Рей. — Она не враг тебе. А ты и не сумеешь отличить его настоящего, если увидишь, — почти выплюнул последние слова. Рей сделалось горько, что он говорил с ней грубо. Она понимала, что виновата, но ей так хотелось его жалости, сострадания, чтобы он сердечно называл её лимончиком, хотя Рей это не особенно нравилось, потому что в мире было невообразимо много ласковых слов, а он звал её именно так. Мальчишка склонился над умирающей змеёй, сжал её за раненое брюхо, прикрыл устало веки и почти беззвучно стал нашёптывать что-то себе под нос. Цветы и кусты в саду начали всё сильнее раскачиваться, ветер кружил по земле, приподнимая прошлогодние пожухлые листья, примятые в сочной весенней траве. Рей открыла в испуге рот и обняла себя за плечи. Под рукой мальчишки, сжимавшей змею, забегал тонкий луч, и пальцы вскоре окутало зеленоватое лёгкое сияние. Как только ветер стих и мальчик разжал ладонь, змея шустро выскользнула и цветной ленточкой уползла в заросли. Рей не мигая уставилась на друга. — Кто-то её всё равно да убьёт. Пусть это будешь не ты, лимончик, — просто и нежно проговорил он. Воспоминания-призраки бередили девушке душу. Это было так давно, что чудилось грёзой, в которой она, пухлощёкая заноза, кричала отцу, деловито сказавшему: «Ты вырастешь красавицей Рей и однажды выйдешь замуж за знатного и достойного человека», что не надобно ей никакого чужака в мужья. — И вообще я собираюсь замуж за Локи, когда вырасту! Мамочка, ну скажи же папе! — Если боги пошлют вам двоим любовь, то, разумеется, будет по-твоему, — с печальной улыбкой задумчиво отвечала мать. Рей улыбнулась себе. В свои двадцать лет она думала, что ни за кого бы на всём белом свете не вышла замуж. Восемь лет разлуки. Каким он стал? Так странно было представлять его взрослым мужчиной, наследником трона своего отца, ведь всё, что она могла вспомнить — голос ребёнка, заразительный согревающий смех и липкую маленькую руку во мраке коридоров замка. Восемь лет разлуки. Но у кого же ей ещё просить помощи? Его отец принёс клятву верности её отцу, это должно многое значить. В особенности теперь, когда народ Рей страдает, а на троне сидит её непутёвый жестокий брат. Она добиралась сюда четырнадцать дней, разбитая и раздавленная отчаянием, но полная решимости. Наконец обернулась, сделала шаг к воротам замка. Громкий и настойчивый звон дверного молотка. Нервный вздох, плотно сжатые губы. Стража проводила Рей до узорчатых дверей главной залы, что распахнулись перед ней, открыв взору зелёную ковровую дорожку, оканчивающуюся пятилестничным подъёмом к трону, на котором широко разведя колени, чуть ни развалясь, восседал худощавый человек, тотчас вперивший в Рей пару хитрющих сверкающих глаз. — Хм, как же ты выросла, лимончик! Прямо-таки глаз не отвести, — надломленный треск заискивающего голоса этого змеёныша был вовсе не похож на ту добрую мелодию детских лет. «Как противно. Держу пари, на любую женщину глазеет как на шлюху в борделе! Есть в нём что-то до зубовного скрежета отталкивающее. Наверное, это из-за узких губёшек», — уголок рта Рей чуть дёрнулся в воинственной усмешке.