Все дороги ведут в Айдахо

– Куда вы теперь направитесь? – Мы никуда не направляемся, мы просто бежим. («Бонни и Клайд»)

Федеральное шоссе прямое как стрела, оно рассекает пополам желтую равнину полей и исчезает за горизонтом. Но его прямота обманчива, таким оно выглядит только издали. На самом деле это шоссе посередине – сплошные горки. Кажется, машина должна уметь складываться пополам, чтобы проехать там. С дорогами совсем запутаешься. Я всю свою жизнь только и делаю, что хожу по ним, но так и не вижу конца. Может, хоть эта приведет меня куда-то? На край света, например. А что, мне как раз туда и надо. В Портленде, вернее, в портлендских трущобах, меня ничто уже не держит. Боб умер. Мы хорошо его похоронили, так же безумно, как он жил. Но это его не вернет... к сожалению. Скотт занял место своего отца во главе корпорации. Сейчас он наверняка и не вспоминает обо мне, у него много других дел. Все интересуются, не собирается ли он заняться политикой. Политика – это именно то, что ему нужно. Скотт - идеальный будущий мэр: насколько строгий и чистый снаружи, настолько же грязный изнутри. Такому человеку я бы никогда не сказал того, в чем признался у костра, когда мы оказались вдвоем ночью на дороге. На одной из моих вечных дорог. На самом деле я очень редко брал кого-то в попутчики. Скотта. Боба. Ту черную собаку. Даже не знаю, как ее звали, я называл Касом. Ее сбил грузовик, когда мы почти доехали до города. Мне до сих пор иногда кажется, что она бежит вслед за мной, и я протягиваю руку, чтобы погладить умный лоб. Вот Каса я бы взял с собой к костру. И Боба бы взял. А Скотта – больше никогда. Разве только чтобы толкнуть его прямо в огонь и не уходить оттуда, пока последняя искра не дотлеет вместе с его телом. Наверное, это было бы красиво. Я могу только представить, как все подернулось бы серым, а затем черным, осыпалось и за одно мгновение стало землей. Как-то невовремя я начинаю чувствовать гудение в голове, перед глазами все расплывается – верный признак подступающего припадка. В последнее время они участились. Черт, если я вырублюсь прямо посреди дороги, будет хреново. В конце концов меня переедет какая-нибудь машина. Я даже представляю свой скрюченный труп со следами протекторов на одежде. Как раз размышляю о том, успею ли дошагать до обочины, когда лечу на землю затылком вперед. Не успел. Обидно. Больше всего обидно, что во время нарколептических припадков я иногда сохраняю возможность пусть смазанно, но осознавать окружающий мир, без какого-либо шанса пошевелиться. Я слышу, как рядом останавливается машина, как с меня стаскивают ботинки, а я ведь совсем недавно их купил, в дорогу, хорошие, крепкие ботинки. Из-под локтя вытаскивают сумку, в которой все мое нехитрое имущество. Думая, что вот сейчас мне уже точно терять нечего, я отрубаюсь. Последней искрой сознания вижу свою любимую картину: бескрайнее желтое поле и маленький домик прямо посреди него. Доски сколочены грубо и небрежно, они никогда не знали краски. На пороге стоит невысокая худенькая женщина с длинными, развевающимися по ветру темными волосами. Она прижимает к себе двух детей, один из них совсем малыш, другой – долговязый подросток. Я смотрю на ее лицо, но черты ускользают от меня, оставляя только самую теплую в мире улыбку. «Приятного вам дня», – говорю я ей и внезапно где-то на границе сна и яви слышу мужские голоса: – Дин, смотри, он дышит, только трясется как-то странно. Открой переднюю дверь. – Зашибись, Сэм, тебе бы только всех подбирать. Он не щенок, между прочим, ни разу. – Да ладно тебе бурчать, помоги мне закинуть его в машину... Большие руки берут меня за плечи, я окончательно отключаюсь, решив, что все это - припадочный бред, жаль только, что в нем не было Скотта.