***
Стоик его игнорировал. Не то чтобы Иккингу это было в новизну, но обида со временем так и не сбавилась. Вождь ходил мрачнее погоды на их острове и не было ясно, что явилось причиной его злости. Иккинг постарался мягко напомнить ему о том, что сегодня ночью кто-то буянил под их дверью (и на крыше), и после этого напоминания Стоик впился в него взглядом, хмыкнул и ушел. Все. Иккинг развел руками, так и оставшись стоять посреди улицы. Дождь продолжал втаптываться в почву, в дома и хлестать его по лицу и волосам. Казалось каждая капля впитывала в него недоумение и злость, которую Иккинг до поры до времени решил бережно сохранить в своем разуме, дабы потом выплеснуть в неподходящее время. Под напором небесной воды его взгляд затуманился, и он приложил руку козырьком ко лбу. Цокот капель разбивался о его одежду, земля хлюпала при каждом разочарованном шаге. Иккинг даже и не знал, куда ему следовало идти и вообще стоило ли. Он уныло оглянулся на море за своей спиной, цепляя взглядом драккары у берегов сквозь стену дождя. Волны неспокойно шумели, ветер усиливал свой пыл. Злостное шипение становилось все громче и настойчивее, у дверей начали выставлять тазы и ведра, дабы набрать себе в дом чистую воду. Иккинг опустил руки и раздраженно тряхнул головой, желая смести с себя капли. Наивный. Ноги несли его куда-то вперед. Удары в плечо или в лоб давали понять, что он идет не в том направлении и стоило хоть иногда отрывать свой взгляд от земли и оглядываться по сторонам. Людей было мало, зато стен и столбов хоть отбавляй. Иккинг на секунду остановился: посмотрел направо, посмотрел налево. Как только дома приобретали знакомые черты, он вновь продолжал бесцельный путь. Случайно задел ногой чье-то ведро и выплеснул оттуда половину воды, за что в ту же секунду получил вслед крики и ругань. Иккинг, виновато размахивая руками, попросил прощения. Остановился. Направо. Налево. — Что я тут делаю… Слова сорвались сами собой, и Иккинг уныло сгорбился и вздохнул. Настроение было никакое, для полетов время неудачное, отец бычился, люди сидели в домах, в кузне все наверняка вымокло. Ужасно. Бах! Иккинг резко развернулся на внезапно громкий звук и на секунду ему показалось, что он ослышался, когда не увидел позади себя никакого возможного источника грохота. Затем, опустив взгляд, его глаза начали следить за медленно перекатывающимся ведром. Его кто-то… пнул? Из окна высунулось чье-то свирепое лицо, и Иккинг даже не успел опомниться, как в его адрес полился поток едких и гадких слов. А как только понял, к кому они были обращены, поспешил убежать. Но его вины не было: ведро опрокинул не он.***
Кое-где драконы устроились под потолком, что сверху сыпала древесная пыль; другие вальяжно развалились по черепице, сонно вытягивая когтистые лапы и пуская из ноздрей огненный пар. Спокойно поесть стало большой проблемой. Рептилии ерзали, ворочались, крутились и перерыкивались друг с другом, когда случайно задевали других мощными хвостами. В итоге с потолка падало все больше и больше опилочного снега, оседавшего на еду. Но большей бедой все считали Жутких Жутей, устроившихся на подвесных перегородках. Ведь они чутко засыпали и даже не ощущали, что скатывались вниз прямиком на обеденные столы. Один дракончик упал – как по заказу – в котел с супом, расплескав большую часть содержимого, а потом еще и при взмахе жирных крыльев умудрился облить чуть ли не половину народа в Большом зале. Иккинг это публично игнорировал. Всадники, сидевшие рядом с ним, чуть пригнулись и иногда поглядывали вверх, стоило под потолком чему-то зашуршать. Хлопающие звуки полета драконов и вовсе заставляли их чуть ли не прыгать с мест. Это не было забавным, ведь теперь и поесть нельзя было спокойно. И ведь не выгонишь мелких зараз! Викинги пытались немного погонять их метлами, но Жути лишь перелетали на другие недосягаемые углы и мирно фыркали там. Обливание водой тоже не закончилось успехом. Зато теперь из-за этого пол стал немного подгнивать. — Сволочуги! Кто-то взял тарелку и молча вышел с ней из зала в объятия холода и дождя, проклиная всех и вся, другие и вовсе пытались укрыть себя и тарелку накидкой, чтобы еда не была испорчена чем-нибудь. Или кем-нибудь. — Н-да, распоясались. Во времена моей молодости такого не было, – заметил Задирака, установив нож наготове и наблюдая за мрачно движущимся потолком. За окном начало громыхать. — Им холодно, – сказал Иккинг. – Они тоже хотят побыть в тепле. Ложка в его руке бесцельно перемешивала мясо в миске, аппетита не было что в утреннее время, что сейчас. А вот небольшая головная боль спросонья так и не прошла: чьи-то чертовы ночные похождения по крыше не давали ему покоя. Казалось «тук» до сих пор отбивается в его черепе. Иккинг подпер голову кулаком, продолжая безучастно помешивать остывшую еду. — Но здесь же дубак, как и на улице! – заметил Рыбьеног. Иккинг в ответ лишь промычал что-то невнятное и отстраненное. — Да и вообще, почему они именно сюда все прилетели. Как будто на Олухе мало теплых помещений, – поддержала недовольство Забияка, вжав голову в плечи. «Гммм», – прозвучало вновь. — Иккинг, да очнись уже! Иккинг кивнул. Ребята разозлились. Народ взбунтовался. Тук. Юноша напрягся: этот стук все никак не мог выйти у него из головы. Что-то болезненно и пугающее было в этом ночном происшествии, и Иккинг совсем не мог понять, что же наводило на него такую мрачность и отрешенность. Как будто он видел того, кто стучал, чувствовал его настрой, слышал его мысли. И все это было сокрыто жестокостью и мраком. Отчаянием и безысходностью. Иккинг не мог видеть лица стучавшего, но ему казалось, что оно витает прямо перед ним. Оскал, укрытый тенью. И отец… что тогда сказали Стоику? И открыл ли он дверь вообще? Почему он такой мрачный? Неужели плохие новости? Тук. Иккинг небрежно бросил ложку в миску и поднялся с места, чувствуя на себе взгляды друзей, чего собственно не мог дать взамен. Даже не оглянувшись, он обошел стол и, быстро прошагав до двери, вдруг остановился. Кто-то стучит. Значит, пора открыть?