К слову о посмертном

      Иккинг лежал на земле мертвым грузом и глядел на холодное грустное небо, изредка медленно моргая, точно готовый заснуть в любую секунду. Чем дольше он держал глаза закрытыми, тем сложнее было улавливать нить бодрствования, понимать, какой сегодня день, что происходило пару минут назад, и почему он продолжал мерзнуть в какой-то слякоти. Капли дождевой воды били его по лицу, уши закладывало от шума, голова разболелась от холода. А он все не поднимался, и никто не интересовался, почему Иккинг решил прилечь, раскинув руки. Да и некому было спрашивать: все спрятались в домах или Большом зале. Иккинг единственный, кому приспичило выскочить на улицу, захлопнуть двери, пролететь по лестнице и упасть спиной в землю. Его одежда наверняка пропиталась водой, и только поэтому он не мог встать. Тяжело же, да? И вставать не было смысла, и идти не было смысла.       Кто-то постучал к ним в зал, а услышал он один. Может, ему все показалось? Как тогда дома? Может, он уже бредил и ему надо бы отлежаться? При мысли о своем теплом уголке Иккинг невольно чертыхнулся и даже постарался перекатиться на бок. Первая попытка не увенчалась успехом, но после этого, тихо промычав что-то невнятное, ему удалось присесть и, опираясь руками в ледяную грязь, подняться с места. По телу пробежали мурашки, и разум, как ни странно, вернулся к нему.       Путь до дома занял не так много времени, Иккинг даже ни разу не упал, никого не встретил на своем пути и уверенными шагами дошел до своего дома. Ноги словно сами несли его по скользким тропинкам, тело само поворачивалось в нужную сторону и вот он здесь, у своего родного пристанища. Весь мокрый и замерзший.       Дома было не теплее: весь пол залила дождевая вода, окна и вовсе были раскрыты, пуская по комнатам холодный тяжелый воздух. Иккинг, не скидывая с себя мокрое тряпье, с большим недовольством стянул сапог, вылил оттуда накопившуюся воду и натянул его обратно. Ходить разутым было без толку, все в доме залито.       Ступая вверх по ступеням, Иккинг успел перекрутить в голове стук в дверь несколько раз, и чем дольше он думал об этом, тем настойчивее и громче был звук в ушах. Казалось, даже сейчас кто-то стучался к ним в дом, а Иккинг все поднимался и поднимался. Лестница и не думала заканчиваться, как и вся бессмысленность происходящего.       Вот он стоял в комнате, лежал, ходил, снова лежал, а вот он заходит в чужой дом, как будто в родной, проходит вперед, устремляя взгляд на черные тени на обшарпанных стенах и круглом столе, и садится на твердую скамью, покрытую тканью. Сейчас Иккинг не совсем соображал, что происходило вокруг и почему он решил зайти в дом без приглашения. С другой стороны, ему никто не открывал и даже не отзывался, он промок до нитки и замерз. В чужом доме не было тепла, но не было и дождевой воды, прибивающей к земле. Створки окон захлопнуты – закрыл ли он их дома? – и задернуты тканью. Дом пропах сыростью, но Иккинг и не думал жаловаться, довольствуясь тем, что есть.       Он не оглядывался в полумраке, прислушиваясь к шуму за пределами стен и чужим шагам. По дому явно кто-то ходил: в комнате позади него шаги то приближались, то отдалялись, словно человек не мог решить, хочет он проходить дальше или нет. Может, он что-то забыл? Может, Иккинг напугал его? Последняя мысль казалась грубой, и Иккинг обернулся через плечо, чтобы сообщить, что это всего лишь он, но в проходе уже стояла знакомая ему женщина. Бесшумными шагами она прошла мимо него, с громким стуком поставила пустой кувшин на стол, хмыкнула и вновь исчезла из виду.       Взгляд Иккинг бездумно следовал за ней, но затем обратился к посудине на столе, выталкивая беспокоящие его мысли наружу. Хозяйку дома он где-то уже видел, ее грубые черты лица казались до боли знакомыми, но чем больше Иккинг прокручивал в голове ее внешность, тем больше она покрывался рябью, оказываясь вовсе затуманенной и далекой. Всего лишь за долю секунды он потерял хлипкую тень воспоминаний, и злость на самого себя вдруг окатила его.       Хозяйка дома вновь возникла из ниоткуда, в руках у нее деревянный таз, который она взгромоздила на стол, пыхтя что-то про себя. Иккинг неловко наблюдал за ней, как она хмурила брови, как раздувались от раздражения ее ноздри, как она брала кувшин и укладывала его в таз. Он подумал, что она хотела набрать воды, но все ее действия вдруг остановились и холодный взгляд начал цеплять его лицо. Иккинг вежливо кивнул головой, не способный выдавить из себя и слова. Посмотреть на нее в ответ он так же не решился.       — Такая погода, а ты бродишь по улицам, – сказала она грубым теплым голосом.       Иккинг шмыгнул носом. Ее слова доходили до него долго, как будто в ушах у него все еще бродила вода, а какая-то стена между ними и вовсе пыталась перекрыть путь к общению. Он медленно перевел взгляд на ее ноги, бледные и опухшие.       — Вы не против, если я останусь здесь ненадолго?       Иккинг не видел ее, но почувствовал, как она улыбнулась.       — Можешь остаться здесь навсегда, – ее голос такой знакомый.       Хозяйка набрала в кружку воды – наполнила кувшин и уже из него стала наливать питье – и с громким пугающим стуком поставила перед Иккингом. В животе вдруг все скрутило, отдаваясь россыпью мурашек по всему телу, и Иккинг накинулся на воду, словно не пил неделями.       — Не захлебнись, – пропела она, тарабаня пальцем по столу.       В ту же секунду он почувствовал, как подавился, но попытался запить нарастающий комок кашля, и в скором времени опустошил кружку. Женщина налила ему еще воды.       — Я помню тебя еще ребенком. Ты никогда не был плаксивым, – сказала она тихо, отдаленно. – Скорее, вечно грустным. И ходил ты всегда один. Даже если пытался влиться в компанию, ты все равно держался в стороне. Как будто ты и не хотел друзей вовсе.       Иккинг коротко прокашлялся и сделал несколько глотков воды, чувствуя какое-то облегчение. Узел внутри осторожно развязывался, даря какое-то спокойствие. Он все еще не мог вспомнить, откуда знал ее голос, он уже начал забывать, как она выглядит, все еще не решаясь посмотреть ей в глаза. Но слова, которые она говорила, были… хорошими.       Иккинг потряс кружку в руке, создавая небольшие волны, и выпил воду до дна. Хозяйка вежливо наполнила кружку вновь, а он и отказаться не мог.       — Простите, что я так ворвался… Никто мне не открывал.       — Не помню, чтобы и я впускала тебя в дом.       Иккинг кивнул и прикусил язык, коря себя за такую грубость. Ворвался в чужой дом, воспользовался добротой хозяйки – какая сволочь. В горле вновь пересохло, и он залпом выпил воду, чуть не подавившись во второй раз. Дурак.       — Все хорошо. Ты пей, пей, – проговорила она, и ее голос обволакивал с ног до головы.       Иккинг послушно выпил вновь налитую воду и сразу же потянулся за добавкой. Хозяйка, казалось, только этого и ждала.       Все было хорошо. Иккинг начал согреваться (по крайней мере, ему так казалось), голода он совсем не чувствовал, усталость тоже. Только вот одежда на нем совсем не высыхала, тяжестью наваливаясь на плечи. Он пил и пил, как будто так и нужно было. Хозяйка молчала, наблюдала за ним, Иккинг же смотрел на ее сине-белые ноги, перебирая в голове все голоса, которые ему удавалось слышать. Кому же он принадлежал? В какие-то моменты Иккинг давился, из-за чего женщина проговаривала «не захлебнись» вновь и вновь. Он и не желал давиться, он просто хотел ее вспомнить.       Некогда сухой в доме пол вдруг начал промокать, и Иккинг повернул голову в сторону двери, точно силясь услышать за ней какой-то шум. Шуршал дождь. В пределы дома он не проникал, так откуда же вода? Потянувшись за добавкой, Иккинг обратил внимание на такие же, как и ноги, набухшие бледные руки, с которых стекали капли. Она решила помыть руки в тазу и потом оттуда налить ему воды? Гадость. Однако он все послушно выпил.       — Вода в тазу такая чистая, – сказала хозяйка внезапно четким голосом. – Хочешь взглянуть?       У Иккинга даже в ухе застреляло, настолько ярко в его голове отбивалась мысль «не вздумай». Но почему бы это? Хозяйка была так вежлива и гостеприимна, задала такой легкий вопрос, а он и отвечать не хотел. Узел, некогда распустившийся, появился вновь, камнем ухнув в живот, и Иккинг почувствовал, что его начало мутить от количества выпитой воды. Все, что ему хотелось – полежать.       — Нет, я верю, спасибо, – пролепетал он, и хозяйка всунула ему в руку кружку.       — Пей, – сказала она мрачно.       Ком в голе не дал ему это сделать.       — Спасибо, но, боюсь, она в меня не вой…       — Пей.       Иккинг замер, чувствуя, что дрожит. Странно, а ведь ему было тепло пару мгновений назад. Может, если он попьет, ему станет лучше? Опустив взгляд в кружку, он молча вглядывался в свое покрывшееся рябью отражение. Выглядел он совсем далеким, точно и не он вовсе смотрел на себя. Вся ситуация в целом казалась какой-то ненастоящей и чужой, такой запутанной и странной, но Иккинг так устал в этом разбираться. Он послушно опустошил кружку. Лучше не стало.       — Не хочешь посмотреть? – вновь спросила она.       Хочет ли он? Что он там не видел? Но, с другой стороны, если вода там действительно такая чистая – не то, что у него в кружке – может, он сможет себя увидеть. Не то, чтобы ему хотелось, но им овладевало какое-то странное чувство любопытства, словно он увидит что-то действительно удивительное и завораживающее. Как будто в этот таз бросили чудных морских существ и только там можно было на них любоваться. Хозяйка заметила его сомнения и дрожь и вдруг глубоко и тяжело втянула в себя воздух. Иккинг напрягся: это было так громко и так отчаянно, что волосы на затылке зашевелились. А потом она закашлялась и убежала в другую комнату. Иккинг перестал слышать ее шаги, ее тяжелые надрывные вздохи, когда входная дверь вдруг отварилась и молниеносно захлопнулась, впуская в дом кого-то.       — А, ты здесь! Тебя, вообще-то, люди ищут, а ты сидишь тут, как у себя дома.       Иккинг тупо кивнул, глядя на Сморкалу, и в голове у него что-то щелкнуло.       — Ты чего тут делаешь вообще? – продолжал он говорить.       Его глаза метнулись к кувшину, лежащем в тазу.       — Я… разговаривал, – ответил Иккинг и сжал руки в кулаки, пытаясь унять дрожь.       — С тазиком?       — С твоей мамой.       На какое-то время они замолчали, и Иккинг понял, что дождь на улице прекратился, и единственная вода, которая его беспокоила, сейчас булькала в его животе. Он не видел, но точно знал, что Сморкала на него внимательно смотрел. Может, со злостью, может, с раздражением.       — Она утонула много лет назад, – добавил он бесцветно.       Иккинг задумчиво кивнул сам себе, припоминая очертания фигуры сидевшей у него на кровати давным давно: они с матерью Сморкалы были так похожи. А ведь точно, утонула.