Habitation

Занимать свои вечера чем-то, помимо выгула собак и бесполезных хождений из угла в угол в доме Саймона, оказалось неожиданно приятно. Как и то, что у него снова появилась цель. Так что Коннор совершенно точно может сказать, что вечера в компании Хэнка Андерсона ему нравились, хотя они не были простыми. Несмотря на первые успехи, которые очень воодушевили Коннора, последующее общение было осложнено моральным и психическим состоянием лейтенанта Андерсона. Процент успешного взаимодействия никак не удавалось поднять, а только держать на приемлемом для общения уровне. Хотя общением это было назвать сложно, исходя из собственного настроения, Хэнк мог и вовсе молчать, игнорируя любые попытки Коннора втянуть его в разговор. И это была только одна из проблем. Хэнк продолжал пить, игнорировал правильное питание и любую врачебную помощь. А пару раз случались рецидивы, после которых Коннору самому бы не помешала помощь, но он держался. Иногда Хэнк буйствовал. Одного неосторожного слова было достаточно, чтобы вывести его из шаткого равновесия, уровень стресса и агрессии поднимался резко, Коннор только успевал отшатываться. Он никогда не отвечал, блокировал, уходил из-под ударов, один раз скрутил, когда он оценил ситуацию как «серьезно опасную для функционирования», но сам себе бить в ответ не позволял. Внутри между биокомпонентами развивалось оцененное сетью раздражение, но он терпел. Считал, что этим только испортит ситуацию. Он рассказывает об этом Руперту. Тот слушает внимательно, спокойно, а потом называет Коннора «мазохистичным придурком, из которого так и не вытравилось раболепство», советует: «дать этому козлу в морду», а потом не разговаривает с ним весь остаток дня. Коннор над этим честно задумывается. А потом решает действовать в рамках ситуации, потому что насилие с вероятностью семьдесят процентов понизит и без того невысокие показатели. Коннор отчего-то очень боится терять этот прогресс. Сегодня он ждет лейтенанта у его дома, потому что Хэнк наконец вышел на работу, дверь он теперь всегда запирает, врываться через окно неприлично, да и пришел Коннор сегодня слишком рано. Причины были, терпения дожидаться – нет. Тогда–то Коннор вспоминает об одном трюке с калибровкой системы моторики. Когда машина Хэнка паркуется у дома, Коннор проделывает пятьсот тридцать второй трюк. Встречают Коннора тоже не очень ласково. Хэнк вздрагивает, шипит резкое: «ты меня напугал, придурок пластиковый», уже привычно интересуется: «какого черта ты тут забыл» и советует проваливать: «пока я не высадил в тебя пол обоймы». Коннору привычно, но все равно обидно. Он пропускает все это мимо ушей, мягко интересуется состоянием дел и самочувствием, давит в себе неожиданное раздражение и просит войти. Разрешение ему не дают, но дверь оставляют открытой, и Коннор считает это приглашением. Он проскальзывает внутрь, плотно закрывает дверь и замирает у входа, дожидаясь, пока Хэнк разденется и пройдет в гостиную. Судя по движениям Хэнка, их резкости, учащенному дыханию и пульсу, его уровень стресса высок и может перейти в агрессию. Программа советует Коннору быть осторожнее. Он учтет это. А пока он гладит Сумо, стараясь искоренить в себе что-то, настойчиво мигающее красной ошибкой, десятком предупреждений и редкой рябью интерфейса. Сеть называет это страхом, Коннор считает это глупостью. Он убеждает себя в том, что в этой ситуации ничего опасного нет, закрывает окна ошибок и следует за Хэнком вглубь дома. Этот вечер ничем не должен отличаться от остальных, проведенных в компании лейтенанта. Хэнк его игнорирует. Уже третий день, но он считает, что это все же лучше, чем прошлая попытка нанести ему физический ущерб. Это можно было бы назвать следующей стадией, убеждает себя Коннор, но почему-то сам себе не верит. - Хотите, я приготовлю ужин, лейтенант? – Коннор мог бы подойти ближе, но старается не нарушать личное пространство Хэнка, потому что знает, как это может портить отношения. Утверждает, исходя из личного опыта. Хэнк резко оборачивается, смотрит раздраженно, сжимает и разжимает кулаки. Коннор это считывает, программа социального взаимодействия подсказывает несколько путей для сведения возможности конфликта к нулю. Мгновение Коннор просчитывает более выгодный ответ, а потом программу будто замыкает. Он все еще может выбрать предлагаемую линию поведения, но каждая строчка его кода противится этому. То, что предлагает ему другая, неизвестная программа – грубо, нелогично и, в девяносто девяти процентах из ста, приведет к нежелательным последствиям с вполне возможным насилием. Коннор знает оба исхода, знает тот, который будет предпочтительнее, но все равно по-человечески, копируя мимику, поджимает губы. - Это неуважительно, мистер Андерсон. Я понимаю, что эта потеря очень тяжела для вас. - Ты нихера не понимаешь, сраная ты машина! Просто заткни свой гребаный рот и пиздуй отсюда. – Хэнк срывается, рычит, со всей силы ударяя кулаком об стол. Где-то в своем углу вздрагивает Сумо. Коннор тоже вздрагивает, но не отступает. - Вы не правы, для меня, смерть Коула… Коннор не успевает договорить. С криком: «Не смей даже произносить это имя!» Хэнк хватает андроида за воротник, встряхивает. Окна ошибок застилают Коннору почти весь обзор, зато чувствительности сенсоров хватает на то, чтобы в полной мере ощутить, как его опять прижимают к стене и сжимают горло. Обработка данных производится медленнее, он совсем не понимает, что ему кричит Хэнк, но на этот раз он не собирается обвисать безвольной куклой, позволяя делать с собой все, что захочется. Внутри поднимается раздражение, заставляя тириум нагреваться. Ему даже не страшно. Окна ошибок пропадают сами собой, а запуск программы занимает чуть меньше милисекунды. Расчёт траектории удара воспроизводится без сторонней команды, уйти с линии не составляет ничего сложного. - Лейтенант Андерсон! При всем моем уважении, моя безопасность для меня не менее важна. Я предупреждаю вас о том, что не хотел бы вам наносить вред, но вы меня вынуждаете. В глазах Хэнка – слепая ненависть. Вряд ли он его слышит. Он замахивается для еще одного удара. Системы сигналят о том, что попадание такой силы в тириумный насос может привести к серьезным сбоям, поломкам и даже отключению, в зависимости от того – повредится ли край шва или нет. Коннору очень хочется жить. Он может быть девиантом, но нарушить законы робототехники, то, на чем стоит вся его программа, разрушить ее основу тяжело и невообразимо больно по человеческим меркам. Хотя бы потому что андроиды не должны чувствовать боль. Количество ошибок переходит за вторую сотню, отказывает буквально каждая строчка кода. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Коннор не может позволить случиться непоправимому. Несмотря на затруднения в виде ошибок, удар Коннора – сочетание четко выверенной силы и машинной аккуратности. В живот, но так, чтобы не повредить внутренние органы, не нанести много вреда. Останется синяк, Коннор знает это, однако считает, что за собственную безопасность это небольшая плата. Стены рушатся во второй раз, но, как и в прошлый, дышать легче не становится. Не добавляет проблем, не дает решений, а просто ставит перед фактом: он опасный девиантный андроид, способный нанести вред человеку. Это крайняя степень. Дальше только высочайший уровень стресса и пуля себе в висок, чтоб не мучиться. Это отвратительно, и Коннор ненавидит себя за сделанное. Ненавидит и запрещает искать виноватых, например, Хэнка, потому что Коннор – андроид с широкой переговорной функцией, а слов подобрать не может. - Ах ты, щенок! – Хэнк хватается за живот, сгибается пополам, смотрит яростно и явно готов продолжить драку. Коннор обещает себе не опускаться до такого. - Достаточно, лейтенант. – Коннор смотрит в глаза, говорит достаточно громко, чтобы быть услышанным, но не кричит, вкладывает в голос всю уверенность и спокойствие, на которое способна его программа, - ваша уверенность в том, что андроиды так и остались машинами, не способными на эмоции – необоснованна и неверна. Для меня Коул Андерсон был первым человеком, с которым я чувствовал себя в безопасности. Он был тем, кто спас меня, кто внушил, что жизнь не обязательно состоит из стрессовых ситуаций и что у каждого есть дом, в котором его ждут. Я благодарен ему, Хэнк, и храню о нем воспоминания, которые, используя вашу терминологию, можно было бы назвать «теплыми». – Коннор делает паузу, давая человеку осмыслить сказанное, - А теперь, лейтенант, посмотрите мне в глаза и скажите, что мы, машины, ничего не чувствуем. Он смотрит на Коннора несколько длинных секунд, а потом будто приходит в себя. Оглядывается, смотрит дико, пульс зашкаливает. Хэнк медленно оседает на колени, закрывая лицо руками и шепчет: «господи, что я наделал». - Коул умер, потому что дежурный хирург принял очень много красного льда и не мог оперировать... это он виноват в смерти моего сына. Этот грёбаный мир, где люди глушат свои печали порошком. Я знаю, что тот девиант не был профессионалом. - Вы не виноваты в его смерти, Хэнк. - Коннор замолкает, потому что Хэнк вдруг качает головой, да и весь он смотрится так обреченно, устало и измученно, что у Коннора просто нет сил продолжить. Он мучает этим разговором человека, которому должен был помочь. Не зная, что еще сделать, он садится рядом, так, как в ту ночь рядом с ним сидел Коул, осторожно касается спины человека, ждет, что тот оттолкнет, но Хэнк ничего не говорит и не делает. Так и смотрит в ту точку, где раньше стоял андроид. Коннор не знает, что сказать. Он медленно опускает ладонь, лежащую на спине ниже, едва касаясь пальцами позвонков. Это единственное, что он пока может делать. За окном шумит декабрь, бьет холодом в окна. Ночь продолжается.