Пепел

Декабрьские дни тянулись долго. Слишком долго. Сутками напролёт Марго сидела у окна и смотрела на размытую слякотью дорогу. Не покажется ли там любимый? Было страшно. Хоть он и уверял, что всё будет хорошо, всё равно тревога сжимала сердце Маргариты. Она сама не знала, за что беспокоится больше: за Генриха, за брата или же за судьбу Франции. Что могло ждать Генриха в Блуа? Король. Он явно не желал Гизу добра, но ведь не осмелится же он... Об этом она даже боялась подумать. Марго ждала. Что может быть хуже ожидания в неизвестности? За окнами замка виднелись просторы долин и улочки простирающегося на холме Жуанвиля. А в Париже наверняка до сих пор бушуют беспорядки. Так будет, пока не станет ясно, кому править Францией. Король, который отсиживался в Блуа, едва ли мог что-нибудь сделать. И от этого Маргарита ещё больше боялась. Оскорблённый своим позором её брат был способен на всё. Она знала это, потому что они похожи. Больше, наверное, чем хотелось бы. Двадцать пятого декабря выпал снег, который, казалось, растаял уже совсем неделю назад, когда неожиданно стало теплее. Встав с утра с постели, Марго увидела, что за окном кружатся и летают белые воздушные хлопья. Холод сковал всё. Дрова во дворце закончились. А в сердце Маргариты поселилось странное предчувствие, которое с каждым часом становилось всё сильнее. Где-то в полдень она увидела, что по центральной дороге ко дворцу приближается всадник. Марго вгляделась. Это был Эжен, столь яркий цвет рыжих волос она увидела издалека. Но почему он один? Где вся герцогская свита? До сюда не долетало новостей. Всё, что ей было известно, она узнала от Мари, приехавшей пару недель назад. По её словам всё складывалось более чем благоприятно для них, Генрих теперь без всяких сомнений станет королём. Марго встрепенулась, вскочила с кресла и бросилась из комнаты. Путаясь в юбках, она добежала до аппартаментов, которые занимала Мари и принялась стучать в дверь. На пороге появилась герцогиня. – Господи, Маргарита! – ахнула Мария-Екатерина, не привыкшая видеть её столь взбудораженной. – Что случилось? Отчего ты так взволнована? – Скорее! – воскликнула Валуа. – Там всадник. Это... Это... – Да кто же там? – Мари тоже передалось волнение. – Эжен! Он от Генриха! – выпалила она. Монпансье тотчас, без дальнейших расспросов кинулась за ней вниз по лестнице, не замедляясь от сбивавшегося дыхания и подкашивающихся ног. В голове у каждой из них лихорадочно крутились разные мысли, но они вместе летели по коридорам в едином стремлении. Женщины добежали до первого этажа и вскоре оказались в большом зале. Это произошло как раз в тот момент, когда с другой стороны в него заходил Бланше. Одежда его была в грязи и снегу. Они увидели, что его, обычно прилизанные волосы растрёпаны до невозможности. Пройдя в центр зала он склонился в поклоне. – Граф! – взволнованно воскликнула Марго и подбежала к нему. Плевать, что принцессы крови не носятся, а чинно шествуют. Сейчас это казалось таким неважным и смешным. Она спешила сюда так, будто от этого что-то зависело. Но, самое печальное, что она ничего была сделать не в силах, по правде говоря. Мари тоже оказалась рядом. Она, в отличие от Маргариты, которая была в смешанных чувствах, ждала услышать, что её брат избран на престол и зовёт их теперь в Париж. Иного исхода Монпансье и представить себе не могла. – Вы из Блуа? – спросила она, голос её подрагивал от нетерпения. – Есть ли какие-нибудь новости? – Простите меня, – вздохнул он, – я спешил, как мог. Но у меня не вышло явиться раньше. По мере того, как он говорил, Маргарита чувствовала, что ей становится плохо. Было в его голосе что-то отчаянное. А бесстрастное лицо, казалось, скрывало иные эмоции. Глаза. В них не было привычного блеска и восхищения. Будучи дочерью Екатерины Медичи, Марго сходу умела читать людей. И сейчас она буквально чувствовала, как от него веет чем-то трагическим. – Да где же Генрих?! - не выдержав накала эмоций вскричала она, хватая Эжена за плечи. Бланше тряхнул головой. – Он не приехал, Ваше Высочество, - тихим голосом промолвил он, пряча глаза. – Отчего же? Эжен поднял на неё взгляд, от которого Маргариту пробрал озноб. Она покачнулась. – Не молчите, ради всего святого! – прошептала она. Ей показалось, что воздух в просторном помещении сжимается, сейчас вот-вот буквально задушит её. Еет, она не хотела, чтобы он отвечал. Потому что, кажется, в глубине души уже знала, каков ответ. И чем дольше она его не слышит, тем дольше этого будто бы нет. – Он мёртв, – наконец, промолвил Эжен. И их мир окончательно разлетелся осколками. Мари вскрикнула, а Марго резко отшатнулась от Бланше. – Нет-нет... – мотая головой, бормотала она. – Этого не может быть... Вы говорите неправду! – её голос был хриплыйlм, а в глазах плескался ужас. Не может быть, чтобы на её долю пришлась ещё одна страшная потеря. И без того она наказана за все грехи, мертвы слишком многие из тех, кто был ей дорог. Но только не Генрих! Такие как он не могут вот так вот стремительно исчезнуть. Был, а теперь нет? Это невозможно. И не может всё так просто закончиться. Марго вдруг истерично рассмеялась. – Ложь! – вскричала она. – Это ведь шутка, да? Но нельзя так шутить... Это ведь неправда? Он ведь скоро приедет? – она сама не понимала, что говорит, просто слова лились потоком, когда сознание отключалось. – Увы, нет, мадам, – покачал головой Бланше. Маргарита замерла. Несколько секунд длилось молчание. На глаза Монпансье навернулись слёзы, а Валуа стояла, как громом поражённая. Наконец, до неё дошло происходящее. – Генрих! – вскричала она. В голосе её было отчаяние. – Но кто же? Кто его убил? Ей было известно. Но она хотела услышать. – Ваш брат, – глухо ответил Бланше. Марго сделала шаг к нему и без чувств упала на каменный пол. Мари и Эжен тотчас бросились к ней, пытаясь привести её в чувство. Им это удалось не сразу. Герцогиня была вынуждена кликнуть слуг, которые принесли нюхательные соли. Придя в себя, Марго отчаянно затараторила: – Генрике не мог. Не мог, не мог, не мог. А потом замолкла. Всё он мог. И даже любовь к ней и понимание того, что этим он убьёт её, не остановило его. Маргарита поняла. Это конец. Их обоих для неё больше нет. Полубезумным взглядом она обвела зал, затем встала и, покачиваясь, двинулась к выходу. Никто не остановил её. Она вышла на улицу, не обращая внимания на холод. Снегопад усиливался. Маргарита, спустившись по ступенькам, бросилась вперёд. Она добежала до дворцового сада и понеслась по дорожке. Ветер хлестал ей в лицо, но Марго было всё равно. На глаза навернулись слёзы. Такие неуместные, такие ничтожные, по сравнению с тем, что произошло. Закончится борьба, длившаяся десятилетиями. А вместе с ней и их времена. Она поскользнулась на наледи и упала в снег. Не в силах встать, Маргарита просто разрыдалась, ладонями загребая белоснежную обжигающе холодную массу, растирая её по щекам, мешая со слезами. "Как же так? За какие грехи?!" – вопрошала она. – "Я не верю! Не верю!" – голос сорвался на крик. Вот так, в одно мнгновение разрушилось всё. Маргарита сжимала снег руками, будто пытаясь собрать осколки своего счастья, но он таял в ладонях. "Всё кончено", – страшная мысль поразила её. – "Да ведь я знала, что так и будет. Каждый из нас троих знал". *** Нормандия зимой представляла собой совершенно иное зрелище, нежели летом. Ледяные ветра, голые скалы и мрачные серые воды океана под тёмными нависшими небесами. Марго стояла на самом краю утёса, тёплый плащ её раздувался. Она задумчиво смотрела за бескрайний горизонт, теперь зная, что там навряд ли что-то иначе. Смерть есть везде. Она – окончание жизненного пути. Сама цель, если так посмотреть. Бросив в дали, где ей никогда не оказаться, последний взгляд, она развернулась и по тропинке пошла к каменной часовне под скорбными тучами теперь казавшейся не белоснежной, а сероватой, придерживая юбки чёрного траурного платья и поправляя вуаль. У входа её уже ждал верный Эжен. Кивнув ему, она прошла в невысокие двери. Теперь здесь было на так, как раньше: солнечный свет не лился в сводчатые окна, не золотил украшения часовни, не падал на скорбный лик Христа на распятии. Маргарита медленно приблизилась к мраморной плите в глубине церкви. Кончиками пальцев провела по вырезанной на надгробии надписи. "Ради чего, Генрих?" – прошептала она, опускаясь на колени перед только-только воздвигнутой гробницей. Губы её коснулись ледяного мрамора. Она обратила взор к алтарю. "Господи, почему?" Но молчание и холодные ледяные лица святых были ей ответом. Они, быть может, и скорбели за всё человечество, ни никак не могли помочь. Бездушный камень проглотил живого пылаюшего пламенем человека. Стремительное движение оборвалась на самой вершине. А падение с неё оказалось слишком болезненным. Убили Цезаря в Римском Сенате, отравили Александра Македонского, пристрелили Ахиллеса, предали Христа. У всех великих людей путь заканчивается на трагической ноте. Но был ли Генрих де Гиз героем? *** В небольшой комнате бедной гостиницы где-то на дороге из Руана в Пуасон в гордом одиночестве сидела женщина, которая появилась здесь поздно вечером, верхом, с лицом, скрытым плотной вуалью, и в сопровождении трёх крепких охранников и изящного дворянина. Месье Ренье, хозяин гостиницы, после клялся и божился, что, должно быть, его заведение посетили знатные господа, которые в это захолустье заезжали нечасто, поскольку дама не вымолвила ни слова, а дворянин, тоже скрывавшийся под маской, велел дать им комнаты поскорее, накрыть ужин и не задавать лишних вопросов. Что-то месье Рене заставило отшатнуться, не от почтительности, а от липкого страха, сковавшего всё внутри, когда незнакомка медленно прошла мимо него, шелестя юбками. Было в её образе нечто скорбно-роковое. Идеальная осанка выдавала в ней представительницу знати, а в плавной походке было нечто величественное. Молодой провожатый бережно поддерживал её под локоть, будто она была драгоценностью из французской сокровищницы. "Вы уверены, что вам будет здесь удобно?" – обеспокоенно спросил он. Она лишь кивнула. Месье Рене на всякий случай осенил себя крестным знаменем. Мало ли что! Вскоре дверь лучшей комнаты в гостинице за ней заперлась. И, оказавшись внутри, в душном тесном помещении, освещаемом единственной свечой, стоящей, на столе, с узкой кроватью, распятием на стене, деревянным столом и стулом, она, наконец, откинула Вуаль. На точёном прекрасном лице её отразилась недолгая задумчивость. Молодая женщина несколько раз прошлась туда-сюда по комнате. Затем взгляд упал её на письменный прибор, одноко лежащий на столе. Это то, что ей нужно! Она присела и тотчас взяла в руку перо. Ей заранее было известно, что написать. И строка за строкой она принялась мелким убористым почерком строчить длинное письмо. И пока дрожащая рука её составляла послание, черты смягчались, шире распахивались глаза, в которых начинали собираться слёзы, и всё живее и живее был взгляд, в котором будто бы отражалась целая прожитая вечность. Буквы складывались в слова, которые, в свою очередь, составляли фразы – каждая, наполненная горькой истиной. "Ты остался призраком моей юности. Я не знаю теперь, что было правдой, а что нет. Знаю одно – я любила тебя. Той самой юной безусловной любовью. И ты меня, я знаю, тоже. Нас разлучили войны, реки крови, на разных берегах которых мы стояли, сладкий вкус яда власти и иллюзорное сияние короны, которую, что забавно, мы оба так и не смогли получить. Скажу тебе правду – корона Франции сделана не из чистого золота. Терять любовь ради металла – вот до какой степени глупы люди. Думаю, боги смеялись бы над нами, будь они на небесах. Только вот, я полагаю, что ничего там нет, кроме бесконечности, в которой ты теперь. Я зла на тебя, Генрих. Как тебе хватило глупости умереть? Зачем ты позволил моему брату заколоть тебя? И что теперь делать мне? Я осталась одна. Явственно вижу конец. Конец нашего с тобой счастья, конец правления дома Валуа, конец могущества Гизов, конец эпохи. Наступил закат. Всё изменится, но всех нас там уже не будет. Может, это на благо. Теперь ты мёртв. Твоя храбрость или же неосторожность погубила тебя, милый Генрих. Когда ты меня оставлял, ты говорил, что всё будет хорошо, но я предвидела будущее. Ты мёртв, а мне остаётся лишь вспоминать былое, заново пытаться прожить те моменты, когда мы были счастливы, оживляя их в своих воспоминаниях. Нас по жизни то соединяла неведомая сила, то отбрасывала прочь. Иногда я тебя любила, а иногда – ненавидела. Но теперь ты запомнишься мне таким, каким я впервые увидела тебя в Плесси: полным надежд и уверенности в будущем величии мальчиком, в чьи ледяные глаза я тут же безоглядно влюбилась. Что было дальше – теперь не так уж важно. Ты обожал и предавал, ты обещал золотые горы, а потом уходил. Когда-то я готова была отдать всё ради тебя. Потом открыла глаза на правду и попыталась сбежать. Но жизнь снова подтолкнула меня к тебе, тогда я поняла, что мы связаны неразрывно. И из Юсона я недаром писала тебе. Я предала свой род, вступив подле тебя в Париж. И карой предателю будет не низший круг ада, а осознание того, что тебя больше нет. Нет по вине того, в чьих жилах течёт моя кровь. По вине того, с кем так тесно переплелась наша с тобой история. И то, что ты пал от его руки, для меня страшнее всего. Ты уехал в Блуа и больше не вернулся. Быть может это цена за все наши грехи, быть может воля рока, а быть может веление судьбы. Вот и всё. Это моя исповедь. Я лгала, предавала. Я делала выбор, правильный или нет – решать не нужно. Мы грешили, но кто нынче не грешен? Пускай, нам суждено какое угодно наказание, но это не имеет значения. Мы прожили свою жизнь так, как желали, не жалея ни о чём. Тебя нет рядом. Ты мёртв. Я ведь знала, что этим кончится. С самого начала, с того времени, когда мне было семнадцать. Мы оба всё наперёд знали. Было ясно, что наша история не имеет счастливого конца, как бы мы не боролись. Обстоятельства в любом случае погубили бы всё. Но разве хоть раз мы пожалели? Разве сейчас мы захотели бы вернуть всё назад и начать сначала, по-другому? Нет. Однозначно. Мы исполнили свою судьбу, какой бы она не предполагалась. Мы не проиграли. Смерть не значит проигрыш, она не является препятствием ни для любви, ни для памяти. Самое главное, теперь я понимаю, что всё закончилось так, как должно было закончиться. Сейчас я не могу коснуться твоей руки, почувствовать тепло твоего дыхания, услышать твой нежный шёпот. Ты ушёл, но я всё ещё здесь. Время, отведённое мне, ещё не кончилось. Я буду жить ещё долго... Назло всем. Снова вспоминая о том, что я когда-то любила и что безвозвратно потеряно. Я никогда больше не буду счастлива, но я буду жить дальше. Ты же знаешь, я сильная. Возможно к несчастью для себя, но Маргарита Валуа никогда не сдастся. Я вернусь в Париж, окружу себя блеском и пышностью, чтобы никто не видел слёз в моих глазах. Ты первый, но не единственный и не последний мужчина в моей жизни, только никто никогда, кроме тебя, не может для меня хоть что-нибудь значить. Кроме братьев, ты сам всё знаешь. Прости меня за всё, что я делала и, может быть, ещё сделаю. Но как бы дальше не сложилась моя жизнь, я обещаю тебе, что не раз ещё не раз приеду в д'Э, тот самый город на берегу моря, где мы были так счастливы, войду в ту самую церковь, в которую ты однажды привёл меня и сказал, что хотел бы однажды остаться здесь навсегда, приложусь губами к холодному камню, на котором начертано твоё имя. Это всё, что у меня от тебя осталось. Теперь не скажешь, за что всё таки мы все сражались. Хотелось бы верить, что все эти жертвы не напрасны. Тогда, как говорит вера – жизнь вечна. Мы с тобой ещё будем вместе. В аду или в раю – мне всё равно. Но пока что я отпускаю тебя и иду дальше по земной дороге. Пламя – это жизнь. Она горит, но однажды догорает, и всё. А пепел – это память. Пепел – лишь то, что осталось от пламени, но зато, в отличие от него, он вечен. И даже если развееть его на ветру, он не исчезнет. Тоже самое и с любовью. Пламя – это страсть. У многих она погасла, у кого-то быстрее, у кого-то медленнее, но погасла. А любовь – это пепел, и она будет жить вечно. Генрих, мы с тобой сгорели. Пламя любви, амбиций, власти сожгло нас. Но теперь я не жалею, потому что знаю, что от огня остался бессмертный пепел – наша любовь. Я буду помнить тебя, Генрих. Я буду ждать, когда наступит мой час. Я буду ждать встречи с тобой. Твоя Марго". На бумагу, пока она писала, упало несколько солёных слезинок, размывших чернила. Но это неважно, ведь адресат никогда не прочтёт послания. Сложив письмо вчетверо, она поднесла его к свече. Оно мгновенно загорелось ярким пламенем, осветившим всё вокруг, и горело, как ей показалось, целую вечность. На секунду ей почудилось, что в огне возник знакомый образ, который привычно улыбнулся ей. А потом растворился в воздухе, оставляя лишь пепел от их сгоревшей истории.