Пепел

Декабрь 1588, Блуа – Это никогда не закончится, – вздохнул Генрике, заходя в свои покои и тотчас бросаясь на застеленную расшитым покрывалом кровать, будучи даже не в силах раздеться. – Всё в этой жизни конечно, – хмыкнул Шико и подошёл к лежащему ничком королю, собственноручно принимаясь стаскивать с него высокие сапоги. Генрике в это время был занят изучением узора на благородно-синем балдахине. В Блуа, надо сказать, были роскошные интерьеры. Только вот безопасно он себя здесь совсем не чувствовал. Скорее, он ощущал себя ни то наполовину пленником, ни то страдающим за правду бунтовщиком. И всё это будучи легитимным монархом. Генеральные штаты собирались уже третий месяц, и никак все не могли договориться. Вначале казалось, что исход очевиден, да только вот Генрике все явно недооценили. Он вовсе не собирался так просто отдавать свой престол. – Я так и не понял, почему ты решил отослать Анджело в Италию, – в который раз повторил Шико, закончив с сапогами Валуа и присвживаясь на кресло напротив кровати. С тех пор, как мальчишка уехал, шут ощущал, что им всем здесь не хватает лучика солнца. – Для его же блага. Теперь я не знаю, что может произойти. Генрике был уверен в том, что отправить Анджело к своим родственникам во Флоренцию – единственное правильное решение. Потому что, коснись что с королём случится, кто о нём позаботится? – Это было тяжело для тебя, верно? – Я научился терпеть любую боль. Мне уже ничего не страшно, – отозвался он. За окном задувала метель. Зима в этом году выдалась снежная и холодная. – В Лувре сейчас наверняка жуткие сквозняки в коридорах. Как думаешь, мы туда ещё вернёмся? Генрике бесконечно тянуло в Париж, домой. Возвращение бы означало конец метаний и опасностей. Однако теперь ему это только снилось. – Одному Богу известно, – пожал плечами шут. – Пока мы здесь. – Гиз буквально задавил нас своими требованиями. И, подумать только, какая наглость: он даже не скрывает своих намерений совершенно варварски отобрать мою власть и изменить основные государственные законы! Его плсягательства уже даже не возмутительны... Они, я бы сказал, носят совершенно фантастический характер! Генрике много возмущался. Но, по правде говоря, он теперь был почти один. У Гиза, кажется, свита здесь была больше, чем у короля. Всё что ему оставалось – каждый день выслушивать требования Лиги принять все её условия. А согласиться на это значило бы для него не только совершенно точно потерять трон, но и предать Францию, позволить лотарингцам уничтожить треть населения, которое было протестантами. Дать этому случиться было бы большим грехом, чем Варфоломеевская ночь. А ещё эти вечные угрозы бешеной гиены Монпансье! Генрике едва узнавал в ней женщину, которую знал много лет назад. Он поступил с ней скверно, но из личной мести губить его династию и Францию – это слишком. Каждый вечер он вынужден был наблюдать её, ходящую с желчной улыбкой из гостиной в гостиную, помахивая своими золотыми ножницами и грозясь постричь в монахи короля. Она будто бы помешалась на этой идее. Они толком не говорили друг с другом. Единственный диалог один на один произошёл у них пару недель назад. Он нечаянно встретил её, возвращаясь в сопровождении внушительного количества охраны, которая ни на секунду не отходила от него, с небольшой прогулки. Она гарцевала на коне по пустынной улице, прилежащей к дворцу. – Ваше Величество, – елейно ухмыльнулась она, завидев его. Колючие снежинки падали на её ресницы, отчего она очень часто моргала и морщила покрасневший от мороза нос. – Ах, это вы, – вместо приветствия произнёс он. Сейчас, когда они были одни, их не сковывали рамки приличий, можно было говорить любые гадости. Чем она не приминула воспользоваться. – Вы ходили пресматривали себе обитель в окрестностях? Или отправлялись по делам преисподней? Гизы активно массировали слухи в народе о том, что король нечистивый колдун, имеющий отношение к чёрной магии. – Вы, герцогиня, дикое животное, – пренебрежительно заявил он. – Не представляю, как когда-то мне пришло в голову делить с вами постель. – Тогда я не была столь безобразна. Не так ли? – Вы не безобразны. Внешне. Но внутри у вас столько гнили, что я чувствую смрад. Она после этих слов смерила его злым взглядом, но ничего не смогла ответить. А теперь она покидала Блуа. Образовались дела в Жуанвиле, нужно было проконтролировать какие-то вопросы, поэтому братья отправляли её туда. И одному этому Генрике был рад. – И что ты намерен делать? – поинтересовался Шико. – Не терять терпения и ждать. Я собираюсь ещё долго изводить их полной невозмутимостью. *** Гизы, разумеется, не жили во дворце со свитой короля, лишь регулярно являясь сюда. Они сняли большой особняк неподалёку. И нередко давали там приёмы пышнее королевских. Генриху было прекрасно известно о наличии здесь соглядатаев Валуа, который явно перенял от матери её привычки. И герцог нарочно хотел его побесить, демонстрируя своё богатство и влиятельность. С самого прибытия в Блуа он будто бы вовсе лишился рассудка. Власть кружила голову. В один из вечеров в большой зале дома Гизов собрались буквально все знатнейшие представители Лиги. Был устроен пышнейший пир, длинный стол весь заполнился разнообразными яствами. – Герцог, где же вы взяли такие спелые фрукты в середине декабря? – поразилась одна из дам. – Я многое могу, – улыбнулся ей Гиз. Он купался во внимании как Нерон в бассейне своего роскошного дворца. Луи, зашедший в залу, подошёл к нему сзади, опуская руки ему на плечи. Кардинал все эти месяцы был предельно нервным. Он вечно чего-то опасался и спешил поделиться своими страхами с Генрихом, чем порядком ему надоел. Гиз был абсолютно глух ко всем предрстережениям. "Никто не посмеет меня тронуть", – усмехался он, обнажая два ряда белоснежных зубов. – "Почти вся Франция меня признаёт. Навредить мне не осмелится даже Генрике де Валуа. Для него это будет значить сделать меня в глазах народа святым". Кардинал Лотарингский на эти горделивые речи грустно качал головой. Брат забыл о всякой осторожности. Без Иуды не было бы Христа. И, надо сказать, Христос погиб на кресте, а Иуда жил дальше ещё долго. Факты остаются фактами. – Там в коридорах ходят подозрительные люди, – шепнул Луи Генриху на ухо. – Пускай. Валуа получает всю информацию и может лишь беситься. Не забавно ли? Ему нравилось быть провокатором. Кардинал опустился подле него, расправляя складки на красной сутане. Все вокруг ликовали, но ему не нравилась ситуация. Он перехватил задумчивый взгляд Эжена де Бланше, сидящего по другую руку от Генриха. Кажется, тот тоже был обеспокоен. Не такого Гиза они все знали раньше. Тот думал наперёд и никогда не терял холодного рассудка, этот же пылал и нёсся напролом. Раздался взрыв хохота. Это дамы, коих здесь было предельно много, оценили очередную шутку герцога. У него было удивительное свойство располагать к себе всех. Карл поднялся со своего стула и поднял кубок, в котором искрилось рубиновое вино. "Я хочу выпить за здоровье моего брата, короля Франции!" – громогласно провозгласил он. И ответом ему стали громкие аплодисменты единодушного согласия. Генрих поднял голову, устремляя гордый взгляд куда-то в пространство. В то призрачное сияние, где он видел будущее Франции и своё имя, написанное на страницах истории. Оставалась последняя ступень до вершины лестницы, уходящей в небеса. *** – Богом клянусь, так и было, Ваше Величество! Генрике в абсолютном молчании прошёлся туда-сюда под прицелом четырёх взглядов внимательных глаз. Верный шпион стоял на почтительном расстоянии и ждал реакции короля на свои слова, Луаньяк с нахмуренным взором чесал в затылке, маршал д'Омон, очередной уважаемый советник, задумчиво постукивал пальцами по эфесу шпаги, другой рукой облокотившись о крепкий дубовый стол, а Шико, скрестив ноги, по обыкновению сидел на ковре перед горящим камином. – Я не могу вечно молча сносить оскорбления, – наконец, выдал Генрике. Луаньяк со всей гасконской горячностью закивал. – Ты сам так решил, – заметил Шико. – Может... Время пришло? Король остановился, устремляя взгляд на искусно выписанный пейзаж на стене, изображавший идеалистичный вид холмов и долин. Если рая тебе всё равно не видать, лишь на изображениях, это ли не значит, что терять ровным счётом нечего? – Что вы имеете ввиду? – напряжённо спросил д'Омон. – Я поклялся, что верну себе корону любой ценой. И это стоит вечной души, вы не находите? "Душа продана давно", – подумалось Шико. Он взглянул на Генрике и увидел воистину страшный взгляд. Так глядел не уставший Генрике, не мечтающий о всеобщем компромиссе милосердный Генрике, даже не ещё молодой и воинственно настроенный на бесконечные победы Генрике. Этого взгляда ещё никогда никто не видел. Но, кажется, именно он был судьбоносным для Франции. – Милостью Божией я король. Я над всеми. И мне не нужно просить разрешения или же прощения. Я прав? Нет, не отвечайте. Король всегда прав. Я поклялся не только вернуть корону. Когда на мою голову её возлагали, я клялся и беречь мир, исполнять волю Всевышнего, избравшего меня правителем, вершить правосудие и служить Франции до последнего вздоха... А клятвы нужно исполнять.