***
Когда Рей было двенадцать, она хранила в своей комнате много хлама. Ункар был в курсе. Если бы он думал, что она держит там что-то ценное, Рей знала, он бы это отобрал, но покуда её добро было слишком убитым для продажи, ему было всё равно. — Может, это тебя заткнёт, — сказал он, когда она уволокла несколько поцарапанных DVD-дисков. — Но не дай бог я поймаю тебя за бездельем в рабочие часы. Рей обожала смотреть по ночам фильмы, потому что это помогало заглушить храп Ункара на весь коридор. У неё был телевизор со свалки, который, правда, нужно было пару раз пнуть, чтобы он включился, и DVD-плеер, который фурычил, только если время от времени плевать на лоток. Обычно приходилось пропускать одну-две сцены, потому что иначе картинка застывала — но всё же. Получалось же. Фильмом, который воспроизводился лучше всех, был «Кунг-фу Панда». «Чтобы сделать что-то особенное, надо просто верить, что это особенное». Она взяла древко от старой метлы и, когда Ункар не смотрел, размахивала этой палкой на свалке машин — как ей казалось, в стиле кунг-фу. Била по мусорным контейнерам. Лупила по диванам. Расколотила единственное целое окно «Форда Фалкон», который уже стоял там, когда Рей приехала. Так она могла быть особенной. — Чем это ты там занимаешься? — однажды услышала она. Рей опустила своё оружие и резко повернулась. Из ворот на неё сердито смотрел Ункар. — Ничем, — сказала она. (Фантазирую, подумала она.) Он на это не купился. Спустя миг он вырвал у неё из рук древко метлы и осмотрел его. — Глупо, — проворчал он. Затем — к её изумлению — он сунул древко обратно ей в руки. — Оставь себе, — сказал он ей. — И выучись как следует, потому что если ты думаешь, что я буду отстёгивать тебе на ингибиторы, то тебя ждёт неприятный сюрприз. Она почувствовала выпуклость, появившуюся на затылке, несколько месяцев назад. Рей знала, что это означало. — Спасибо, — сказала она, почти что тронутая. Боль обожгла щёку едва ли не тут же. Ункар, хоть и был здоровенной тушей, двигался быстро. — Но даже не думай использовать это на мне, девочка. А теперь покажи, что ты сделала за день, и я решу, надолго ли открыть вечером кладовку. Чтобы сделать что-то особенное, надо просто верить, что это особенное. Но верилось с трудом.***
Месяцы спустя, рыская по лофту Бена, Рей находит меч. Ей стоит больше уважать личное пространство. Но от привычки подбирать то, что плохо лежит, избавиться не так-то просто, к тому же никогда не знаешь, где обнаружишь что-нибудь важное, или интересное, или ценное. В случае с Беном оно обнаружилось в шкафу, за рубашками. Он огромен и выглядит тяжёлым даже на стене. Рей мало что знает об оружии, но на качество у неё нюх, а это? Это — одна из таких штуковин, которые подобает выставлять напоказ на почётном месте, а не… — Оставь его. Рей резко оборачивается, попутно сшибая несколько вешалок. Бен только из душа, в полотенце, и… обычно он не смотрит на неё так и не разговаривает с ней таким тоном. — Извини, — на автомате говорит она. Его лицо смягчается. — Не хочу, чтобы он к тебе прикасался, — говорит он ей. — Никогда. Ты понимаешь? Вообще-то нет, она не понимает, но кивает всё равно. — Почему он в шкафу? — Потому что мне неприятно на него смотреть. — Тогда почему бы от него не избавиться? — Потому что мне приятно знать, что он там. Кроме того, это семейная реликвия. — О. Это… классно, наверное. В смысле, иметь семейную реликвию. Когда у тебя есть что-то, чего, знаешь, касались твои предки. Бен смотрит на неё с секунду. Может, секунды две. Выражение его лица вновь меняется, его становится сложнее прочесть, а затем… — Рей. Поди сюда. Ну что ж, ладно. Рей делает к нему шаг и принимает объятия, хоть её и смущает такая внезапная перемена. Его кожа пахнет удивительно: тем приятным, успокаивающим ароматом альфы, от которого кажется, что теперь всё будет… … погодите, у неё щёки влажные… … о, ради всего святого, опять она плачет. (Родителей нет уже девятнадцать лет, пора ей перестать из-за этого грустить. Но нынче в ней гораздо больше печали и больше счастья; то она принимается смеяться без повода, то вдруг понимает, что всхлипывает — отношения с Беном оголили в ней эту нежную кожицу, которая давным-давно зарубцевалась, а теперь всё это выплёскивается наружу, даже когда Рей свободна от влияния течных гормонов. Порой быть любимой — очень больно.) — Давай посмотрим фильм, — говорит она спустя пару минут. — Давай. Выбери сама, а я пока оденусь. Рей вжимается лбом ему в грудь. — Можешь пропустить часть с одеванием. (Обниматься с альфой, наверное, в десять тысяч раз лучше, когда он тебе действительно нравится. И, быть может, немного приятно, когда тебя успокаивают. Она размышляет, не позволить ли себе слегка к этому привыкнуть.) — Давай так. — Голос Бена настолько глубок, что она ощущает его кожей. — Я не надену свою одежду, а ты… снимешь свою. — По рукам.***
Две недели спустя Бен звонит Конникс, женщине, которая долгие годы была личной помощницей его матери и поэтому стала идеальным кандидатом на роль того, кому предстоит справиться со всеми теми нечётко оформленными идеями, которые Бен понятия не имел, как претворить в жизнь. — Добавьте в бюджет психотерапевтов, — говорит он. — Э-э. Конечно. Скольких? — Не знаю… Спросите Холдо, она всё ещё вас консультирует, не так ли? — Строго говоря, она консультирует вас. Это ваш проект, мистер Соло, и я весьма тронута вашим доверием, но уверены ли вы, что хотите, чтобы именно я… — Моя мать вам доверяла. Этого довольно. Молчание на том конце провода для Бена красноречивее любых слов. Иногда он забывает, что они с По — не единственные, кто скучает по Лее Органе. — Хорошо, — говорит Конникс. — Спасибо. И вы уверены, что цена не имеет значения? Перед Беном лежит очередное письмо от Пио, в нём — фотографии почему-то позабытого всеми замка у озера на севере Италии. Уже есть предложения о покупке с таким количеством нулей, которое Пио не смог уместить на одной строчке. А Бен по-прежнему штопает себе носки, потому что Люк приучил его к этому. — Да, я уверен. Любая омега, которая нуждается в лечении, получит его. Конникс обещает, что так всё и будет.***
В тот день, когда он забрал её от Бена, всё произошедшее укладывалось в голове Финна аж до полуночи. (Хотя, если честно, отчасти так вышло потому, что оба они заснули на диване часов в десять утра и не просыпались до ужина. Для них обоих то была длинная ночь.) И он отреагировал более-менее так, как Рей и ожидала: указывал на то, что у Бена было сомнительное (мягко говоря) прошлое, что она как-то слишком сильно и слишком быстро ему понравилась (не то чтобы она нисколечко не заслуживала любви с первого взгляда), что единственное, доподлинно о нём известное, исходило от По, который не единожды называл его мудаком (но По рассудил, что Бена можно привести в тот бар, а это хоть что-то да значит). Однако весть о том, что Бен предложил платить за лучшие ингибиторы, заставила Финна умолкнуть. И тогда он сказал ей, что нужно это принять. Рей спросила его, значит ли это, что она продаёт себя за лекарства. Финн напомнил ей о том времени, когда они жили на улице и ночевали на заброшенных складах, когда спали по очереди, опасаясь, что кто-нибудь нападёт на них в ночи. Тогда они оба подумывали о проституции. Им просто подфартило найти жильё по карману прежде, чем они докатились бы до такого. Она спросила, что ей делать, если у них с Беном не сложится. Финн сказал, что, даже если и не появится никакой клиники, в медицинском смысле ей всё равно не станет хуже, чем было прежде. И напомнил ей, что нет в жизни никакой выгоды для тех, кто заставляет себя страдать понапрасну. А ещё он ей напомнил, что она его Кнопка, и он её Кнопка, и они будут друг у друга всегда, даже если придётся вернуться на самое дно. Особенно тогда. А после Рей спросила, что минувшей ночью случилось между ним, Роуз и По. Финн завизжал в подушку, как девчонка. Они смеялись и не ложились спать до самого рассвета.***
— Ни слова, — говорит Рей Бену, когда он впервые переступает порог её квартиры. — Лучше молчи. Бен закрывает рот. И он держится хорошо — лучше, чем Рей ожидала, — где-то, ох, минут пять, после чего говорит: — Тут оголённые провода на потолке. Эта квартира — гиблое место. — Она не так ужасна. Я многое тут починила. — Угу. А как обстоят дела во время грозы? — Становится немного волнующе, не буду врать… — Господи Иисусе. — О, не будь таким снобом. — Я не сноб. Это не снобизм — беспокоиться, что мою Омегу может убить током в… Бен умолкает. Затем отводит взгляд и делает мину: с шумом выдыхает, потому что знает, что сказал что-то не то, но не знает, какими словами это исправить. (Рей уже хорошо знакома с этим его выражением лица.) Он не зовёт её Омегой, когда она не в течке. И даже тогда — только по телефону, когда он говорит ей приятности, пока она ебёт себя секс-игрушкой с утолщением в виде узла, и Вуалитрекс умопомрачителен, великолепнейшая штука… но только тогда Бен и произносит «моя Омега». Она никогда ему этого не запрещала, но всегда была ему благодарна за чуткость. — Мне кажется, это немножко высокомерно, — медленно говорит Рей, — что мой Альфа думает, будто я не в состоянии замкнуть простейшую электрическую цепь. Уши Бена розовеют, но их с Рей спор не утихает до тех пор, пока домой не приходит Роуз и не говорит Бену, что она тоже альфа и что она сама сейчас его шокером шарахнет, если он не перестанет ныть. (Но на самом деле их противостояние прекращается только с переездом Рей к нему, ведь спустя полгода это здание признают аварийным. К чему, Бен клянётся, он руку не прикладывал.)***
Фазма проскальзывает в кабинку, словно это абсолютно нормально — женщине ростом в шесть футов на шестидюймовых дизайнерских каблучищах явиться в забегаловку в три часа ночи во вторник. — Я здесь только потому, — говорит она, — что мимо проходила. — И тебе привет, — говорит Бен. — Как дела? — Дел невпроворот. Ты кашу заварил, а нам расхлёбывай. — Я должен был это сделать. — Херня. — Ладно, хорошо. Я хотел это сделать. — Все хотели это сделать, грёбаный ты единоличник. Кто дал тебе право лезть без очереди? Бен делает глоток кофе и говорит: — Никто другой не преуспел бы. (Фазма — как и каждый в Первом Порядке, как и конкурирующие компании, и конкурирующие правительства, и по меньшей мере сорок восемь из ста самых влиятельных людей из списка «Форбс» — с превеликим удовольствием собственноручно выпустила бы Сноуку кишки. Но Сноук никого к себе не подпускал настолько близко, чтобы дать хоть шанс… никого, кроме мальчишки, что пришёл к нему сломленным, мальчишки, которого затем он разрушил, снёс до основания и создал сызнова, уже как личное орудие смерти. Бену Соло он доверял. К несчастью для себя.) Фазма хмыкает. — Да ещё мечом, — говорит она насмешливо, что в её случае означает «Та куча тел — самое, мать её, впечатляющее, что я когда-либо видела». — Меча никто не ожидал. — Ему бы следовало. — Святая истина. Как Хакс? — Живой, — говорит Фазма. — Какая жалость, — говорит Бен. — Да уж. Но, полагаю, ты пригласил меня не для того, чтобы говорить о прошлом. — Вообще-то как раз о нём. Только не о своём. — Бен бросает взгляд в окно и видит в нём отражение собственного лица. К шраму он привык. — Фазма, я прошу об услуге. В конце концов, он поклялся вести лишь мало-мальски вменяемую жизнь.***
Ты не удовлетворяешь своего Альфу. Ему нужно большее от его Омеги, и ты не даёшь что ему нужно. Недостаток нового ингибитора в том, что в повседневной жизни глупые омежьи инстинкты шепчут немного громче. Такова плата за то, что удаётся удерживать их от закатывания сцен каждую течку: плавно вверх и вниз на протяжении всего цикла, вместо разгона до сотки за несколько часов. С этим Рей мирится. И по большей части всё тихо. Гормоны слегка подталкивают, а не приказывают. Ты была создана, чтобы запечатлеться. Ты была создана, чтобы раскрыть своё тело и отдать своему Альфе всё без остатка. Это то, чего он хочет. Это — смысл существования Омеги. Ты ведёшь себя не так, как следует. — Что-то не так? Рей трясёт головой. — Нет, — говорит она, прикладываясь головой на колени Бена. По телику марафон «Джулии Чайлд», и это просто за пределами понимания, насколько они оба им наслаждаются. — Немного на взводе. — Она делает паузу и уточняет: — Скоро течка. — Знаю. — И у меня… э-э… больше нет той квартиры. — Точно. — Пауза. — Собираешься поехать в гостиницу? — Да. Так, наверное, будет лучше всего. Он гладит её по волосам, очень нежно, пока Джулия объясняет, как переворачивать драники. — Я забронирую номер. Твой Альфа недоволен. — Это наверняка тебя напрягает, — не удерживается Рей. — Это так, я знаю. (Драник Джулии падает на плиту; ей не хватило твёрдости собственных убеждений.) — Ты альфа, — продолжает Рей. (Бен убирает руку с её головы.) — Пожалуйста, не обманывай и не говори мне, что тебя не парит, что ты не трахаешь омег в течке. — Я хочу трахать тебя, — отвечает он ровно. — Может, и не хочешь. У тебя только я и была, так что, может, ты просто не знаешь ничего лучше… — Нет, Рей. — Ты должен желать с кем-то запечатлеться! — Нет. Твой Альфа очень недоволен. Остановись, Омега. — И даже если я тебе позволю — даже если получилось бы! Я не знаю, получилось ли бы! — всё равно, я не была хорошей парой! — (Она не думает об этой безобразной грани своего прошлого — только если в пылу гормонального течного сумбура, да и тогда не часто.) — Он не пришёл за мной. То есть, я знаю, что убежала и мы друг другу не нравились, но он со мной запечатлелся, а потом даже не попытался… Бен поднимается так внезапно, что Рей едва не падает с дивана. Он уходит из комнаты. Она слышит в коридоре какой-то грохот. Он не будет о тебе заботиться, раз ты не даёшь ему этого. Он не будет тебя оберегать. Он не будет тебя защищать. Твой Альфа найдёт себе другую Омегу. На кофейный столик шлёпается пухлая бумажная папка. — Он умер, — говорит Бен напрямик. Рей садится, вытирает лицо и смотрит на конверт. С его бока торчат несколько вкладок с надписями. На первой аккуратным почерком написано: «Томас Идо». — И нет, — добавляет Бен, — я тут ни причём. Три года назад он попытался трахнуть пару другого альфы и получил за это нож под ребро. Он никого не уважал. Он был отбросом, Рей, а ты — нет. Не для меня. Толщина папки как минимум полтора дюйма. Рей не может отвести от неё глаз. — Что ещё тут? — Всё. Всё. — Ты уже прочёл? — Нет. Только материалы на него и на Ункара Платта. — Рот Бена кривится. — Этот ещё жив, но моё предложение изменить это в силе. Её родители. В этой папке её родители. Место её рождения. Её настоящее имя. Может, документы для обретения гражданства. Всё, что она есть, лежит в конверте на кофейном столике Бена Соло. — Почему? — шепчет она. — Потому что ты моя Омега, и я хочу, чтобы ты была счастлива, — произносит он тем холодным, отрешённым тоном, который использует, когда говорит что-то лишь самому себе. — Эта вселенная не должна быть местом, где тебе одиноко, Рей. Я изменю её для тебя, и мне не важно, хочешь ты запечатлеться или нет. (Джулия Чайлд придаёт драникам новую форму и говорит зрителям, что это нормально, если они не безупречны, ибо это ваша кухня и никому не обязательно ничего знать.) — Мне не одиноко, когда я с тобой, — говорит Рей Бену. — И ты… знаешь, ты тоже не одинок. Бен недоумённо моргает. — Дело не во мне, — говорит он. Но Рей встаёт, обходит кофейный столик (как-нибудь она просмотрит эту папку, когда будет готова, но не сейчас, не сегодня) и обхватывает талию Бена. Ни один из них не привык к тому, что она обнимает первой. Но спустя миг он понимает, как ответить на её ласку.***
Рей никогда больше не возвращается в течную гостиницу на бульваре Такоданы.