Невозможно оторваться / can't turn off what turns me on

Полгода прошло с тех пор, как он начал вести свою мало-мальски вменяемую жизнь, но Бен пока ещё не полностью свыкся с тем, что не может убивать легально. Раньше всё происходило довольно просто: органы исполнительной власти связывались с Первым Порядком, затем Сноук называл Бену имя, и Бен (иногда с командой, чаще — без) устранял его обладателя. Изредка возникали затруднения: телохранители, силовики, другие наёмники. Если было необходимо, он убирал любого, кто вставал на пути, — а у Первого Порядка были чрезвычайно размытые понятия слов «убрать» и «необходимо». Он был очень, очень хорош в том, чем занимался. И, поскольку это происходило на основании негласного госконтракта, формально всё было законно. (Со временем Бен начал подозревать, что многие имена, которые ему назывались, были на самом деле не от правительства, но из колоссально длинного списка врагов самого Сноука. А вот это наверняка не было законным. Но в этом направлении Бен никогда не копал слишком глубоко.) Выследить. Уничтожить. Выследить следующего. Снова. Снова. (Никаких перерывов на то, чтобы поспать, или перевести дух, или найти женщину, или позвонить матери — но когда твои руки по локоть в крови, тебе всё равно не хочется делать ничего из этого.) Это то, как он жил последние десять лет. А теперь. Теперь, когда есть кто-то, кому следует умереть, — тот, у кого есть на то очень веская причина, а у Бена — очень веская причина стать тем, кто ему в этом посодействует, — Бен не сможет просто достать из шкафа полуторный меч прапрадеда и сделать свою работу. Теперь есть затруднения. Даже несмотря на то, что Бен не может вообразить себе кого-то, кто заслуживает смерти больше, чем тот альфа, который укусил Рей и сказал ей, что «был в охоте и не мог держать себя в руках». Конечно, в этом вопросе Бен может быть предвзят. Ему придётся подумать об этом позже. Наряду с тем, как решить проблему предположительно беззаботного существования этого альфы так, чтобы при этом не оказаться за решёткой и не огорчить Рей. — Бен? Ты здесь? Кстати о не огорчённой Рей. — Да, — говорит он, отгоняя от себя дурные мысли и привычные инстинкты. Пусть прошлое умрёт. (Он убьёт его, если потребуется.) — Да, я тут. — Я будто потеряла тебя на минуту. — Не потеряла. Честно. У неё на лице беспокойство, которое тут же уходит, стоит ему вновь её поцеловать. Ему нравится целоваться, очень, и особенно — целоваться так, как он делает это сейчас, в своей постели, с Рей под ним, когда она обнимает его за плечи. И, хоть он очень-очень надеется завершить вечер голым и сомкнутым с ней так крепко, что невозможно сказать, где кончается один из них и начинается другой, целовашки привлекают его и сами по себе. Ему нравится ощущать, как её язык скользит по его. Ему нравится, как её зубки прикусывают его нижнюю губу. Ему нравится быть так близко к её коже — там, где он чувствует запах секреции, прямо за её ухом: ароматы, которые сообщают ему, тревожно ли ей или спокойно, скучает ли она или сгорает от желания… … Рей прерывает поцелуй, поворачивает голову набок и проводит языком длинную линию вверх по его шее. Бен резко вжимается бёдрами в матрас. — Это занятно, — тянет она, ловя ртом его железы так, что Бен видит звёзды, — но я, кажется, уже хочу трахаться. И вот оно: инстинкт альфы обеспечивать, давать своей омеге то, что ей нужно. — Хорошо. Раздевайся. Приглушённая брань и заевшая молния не должны возбуждать так сильно. Но это теперь жизнь Бена. (У Скайуокеров всегда всё сложно.) Ещё миг на то, чтобы расстегнуть крючки и стряхнуть одежду, и вот Рей обнажённая — в его кровати — и заалевшая, руки над головой, ноги широко расставлены. Внутренняя поверхность бёдер поблёскивает, воздух насыщен её возбуждением, и вот — то, для чего Бен был сотворён, то, на осознание чего ему потребовалось двадцать девять лет, но что он наконец понял. — Продолжай, — призывает его она. Это как тогда, в гостинице: омега просит на неё взобраться. И он этого ох как хочет. Но Бен может сделать кое-что получше. (С тех пор он прочитал больше книг. Хоть и меньше веток «Реддита».) — Тише. — Он сползает с кровати и вжимается поцелуем во внутреннюю сторону её колена. — Нам не обязательно спешить. — Не обязательно? — Нет. — Ещё поцелуй, ближе к её средоточию. — Не обязательно. Я бы хотел потрогать тебя для начала, если ты не против. — Д-да. Думаю, можно. Бен останавливает своё восхождение и поднимает на неё глаза. Кажется, Рей… ну, не то чтобы сомневается, но она совершенно точно смущена, и ему это не по душе. «Используй слова, Бен». — Я хочу доставить тебе удовольствие ртом, — объясняет он. — Это похоже на то, что может тебе понравиться? Рей багровеет, затем вздёргивает руку и накрывает предплечьем глаза. Её аромат резко подскакивает. — Рей? — Да, — хрипло бормочет она. — Давай. — Уверена? (Последние три месяца Бен жил с мыслью, что единственной причиной, по которой Рей позволила ему тогда к ней прикоснуться, был вырабатываемый её организмом эстроген. Теперь ему нужно больше, чем это. У него будет больше, чем это, или не будет вообще ничего.) — Вполне. (В конце концов, если единственная часть Рей, желающая его, — та, которую она ненавидит, то не всё ли равно?) Это первый раз, когда он ласкает женщину языком, но Рей на вкус словно нечто — Бен уверен — знакомое. Её вкус — как память о том, что поможет выжить. И пускай теперь Рей больше не в течке, но он всё равно знает аромат, ощущение, звучание её кульминации. Даже если бы он больше никогда не встретил Рей, они бы остались, выжженные в сознании до конца его дней. Поэтому нет нужды в пальцах в его волосах, чтобы знать: Рей хочет, чтобы его язык двигался ровно и медленно — хотя ему всё равно это нравится. Нет нужды в пятках, которые упираются ему в плечи, чтобы знать: зубами касаться следует очень аккуратно — хотя ему всё равно это нравится. Нет нужды в ногтях, царапающих ему затылок, чтобы знать, что целовать её следует так же, как он целует её в губы: мягко, неуклонно и сосредоточенно. Хотя ему всё равно это нравится. Ему достаточно просто слушать и вспоминать.

***

— Ладно, — говорит она, шумно дыша, после того как во второй раз рассыпалась осколками вокруг пальцев Бена. — Ладно… хватит, стой, хватит. Прошу. Бен послушно отступает, потирая при этом щекой внутреннюю поверхность её бедра. Оставляя своей однодневной щетиной крошечные царапинки — помечая её, совсем чуть-чуть, стороной горла. «Здесь был Бен Соло». Рей приподнимается на локтях. — Ты как? Нормально? — спрашивает она, глядя на него. — Да. — Держать в узде эмоции — это то, чему Бен только начинает учиться, но держать в узде тело? Он делал это годами. Однажды он сражался с шестерыми, раненый в бок из дробовика; несколько минут не обращать внимания на пульсирующий член не составляет труда. — Хорошо. Это было… — она судорожно кивает несколько раз, грудь вздымается и опадает, а сама она всё ещё старается выровнять дыхание, — приятно. — И она улыбается. Ему. — Это было приятно. — Согласен, — говорит Бен. — Мне нравится твой вкус. Эх. Вышло… более прямолинейно, нежели ему бы хотелось. И прозвучало, быть может, странновато: так, словно он говорит о сэндвиче, а не о меняющем мировоззрение сексуальном действе. Но Рей… … она вспыхивает. — Спасибо, — шепчет она. О. — В самом деле, — вновь говорит он, прощупывая почву. — Мне он нравится. Ты для меня вкусная. Рей трепещет. Значит, это было не из-за течки. — Хочешь, чтобы я рассказал больше? — спрашивает Бен, поднимаясь над её телом. Он вжимается поцелуем в пупок и ладонями разводит её ляжки ещё шире. — Милая маленькая Мусорщица, хочешь, я расскажу тебе, как ты хороша? — О боже. Он стягивает с себя штаны. — Это «да»? — Да. Да, пожалуйста. Для неё — для Рей, для этой девушки, яркой, словно солнце, которую судьба и случайные алгоритмы соцсети бросили к нему в объятия, — для неё Бен научится изъясняться внятно. — Я был везде, — говорит он ей, прикусывая её кожу над грудиной, — абсолютно везде и не встречал никого, кого хотел бы так сильно, как тебя. Рей стонет. (Поначалу он примирился с мыслью о том, что будет искать другую партнёршу, — потому что после опыта с Рей Бен и помыслить не мог о возвращении к воздержанию. Мир велик; наверняка, сказал он себе, наверняка в этой вселенной есть кто-то, кто может вытравить из памяти образ веснушчатой омеги, которая играючи перекроила его галактику. Ага. Ну-ну.) — Ты ушла, а я только и думал: «Мы ещё не закончили». — Ох… — Только посмотри на себя. — Пальцем он проводит у неё под грудью, затем повторяет путь языком. — Это то, чего ты хочешь? Знать, что ты так могущественна, так безупречна, так, мать твою, сексуально привлекательна, знать, что ты так несказанно хороша, что можешь поставить на колени такого, как я? — Бен… — О, так и есть. — Пик её груди под его губами твёрд, как камешек. Бен сипло стонет, когда её ноги тесно обхватывают его пояс. — Что ж, тогда знай. Всё, чем я грежу, — как ты кончаешь на моём члене. Из-за тебя я потерян для остальных женщин. — Он прокладывает дорожку из поцелуев по её груди вверх, проводит зубами по ароматической железе на шее, кусает её задыхающийся рот. — Теперь скажи мне, что тебе от меня нужно? — Бен, прошу… — Скажи это, Мусорщица. — Трахни меня. Прошу, трахни меня. Власть просто сносит крышу. Ему вовек от этого не избавиться. — А если я это сделаю? — Я буду умницей. — Рей изгибается под ним, чувственно, но не бездумно… — Я буду такой умницей, буду всем, что тебе нужно, прошу… Она захлёбывается на полуслове, когда он толкается внутрь. «Буду всем, что тебе нужно», сказала она, и у него нет причин в ней сомневаться. Она такая податливая и скользкая, но очень-очень тесная, и внутри не так много места, как было во время течки, а можно ли ей вообще… — Ты в порядке? — говорит он, оставляя поцелуй в её волосах. Она кивает, но морщится. — Нам не обязательно. — Он может подрочить ей на живот, или на грудь, или она может помочь ему ртом… — Нет, всё нормально, просто… не слишком глубоко, для начала. Она немного наклоняет бёдра, и он не может сдержать стон, и ему почти стыдно от того, как мало ей надо сделать, чтобы привести его в трепет. Но опять-таки, многолетний контроль над телом дорогого стоит. Бен не зелёный юнец, а она не заполоняет комнату феромонами. Пока она под ним не кончит (ибо да, так и будет), он может ебать её так медленно, как ей хочется. Что он и делает. И это нечто новое — это нечто неторопливое и ровное — переворачивает мир не хуже любой плотской охоты. (Уж не похоже ли это на занятие любовью?) Через несколько минут внутри что-то поддаётся, и Рей облегчённо вздыхает. — Так, — говорит она. — Ещё. Он может ещё. — Ухватись за изголовье, — приказывает он. Она ухватывается, и он облизывает линию её челюсти и даёт ей ещё. Вскоре она уже стенает под ним, и судорожно произнесённые слова, вроде «жёстче» и «глубже», и нечленораздельные крики — всё это отдаётся прекрасным эхом у него в ушах, и Бен чувствует сжатие в животе, которое означает, что терпение его тела на исходе. — Повязать тебя? — умудряется вымолвить он. — Можешь ли ты… — Да. Могу. Прошу. И истинно, она может.

***

На следующее утро Бен просыпается задолго до Рей. Сон по-прежнему даётся непросто: пять часов для него — хорошая ночь, но доктор Холдо говорит, что это прогресс и дальше будет только лучше. С Рей в его постели, «лучше» — это слабо сказано. Но навряд ли это то, что имела в виду Холдо. Рей пригрелась на его груди и храпит немного громче, чем слегка, и для Бена это подходящий час, чтобы начать разбираться с тем, как быть дальше. (Лучше всего он бывает собран на рассвете.) Идея клиники определённо понравилась бы матери — и, возможно, Люку тоже, хотя последнее волнует Бена куда меньше. («Ты выучил все неверные уроки», сказал Люк, выражая своим видом отвращение и стыд. «Я подвёл тебя, Бен». Это не было неправдой. Годы молитв, годы учения, служения в беднейших трущобах мира миновали, а Бен так и не проникся одухотворённой уверенностью, какую всегда излучал Люк. Бен ушёл, зная, что жизнь не стоит и гроша, никто не спасётся, а бога почти наверняка нет. И всё же Бену не приходило в голову, что это может стоять на пути принятия им сана, пока Люк не выложил всё начистоту и не указал ему на дверь. Хотя теперь — теперь, когда он успел смириться с тем, что ему никогда не увидеть Рей вновь, и тут же по чистой случайности получил её на блюдечке с голубой каёмочкой — Бен, быть может, и готов пересмотреть свои убеждения. Не о Святой Троице, но, возможно, в отношении того, что есть некая сила, которая больше него самого и которая связала их вместе и считает, что это нормально — такому монстру, как он, иметь в жизни что-то хорошее. Возможно.) Кошмарный бюрократический клубок его вступления в наследство ещё распутывать и распутывать долгие месяцы, но общая картина начала обретать ясные очертания. Запятнанное состояние Энакина Скайуокера, которое мать Бена всегда гнушалась трогать, исчерпать будет сложно, и при этом самым правильным будет, пожалуй, пустить его на благотворительные цели. Пусть послужит всеобщему благу. Телефон Бена жужжит. Если Бен хочет до него дотянуться, ему придётся подвинуть Рей. Этому не бывать. Есть и другие пути. Бену не претит мысль продать некоторые акции и облигации семейства Органа, но, как гласят примерно сорок бумажных писем от «Мистера Чарльза Пио Третьего, эсквайра, смотрителя наследственного имущества семейства Наберри», средства Скайуокеров также содержали часть фамильных владений бабушки. Судя по всему, там были в буквальном смысле королевские драгоценности, что десятилетиями лежали в швейцарских банках, поэтому можно было бы… Телефон Бена жужжит вновь. Ох, да какого хуя. Он отодвигается на волосок и хватает с тумбочки телефон. Это «Самодовольный сукин сын». И похоже, что Бен пропустил больше сообщений, чем думал. финн едет к тебе извини пытался его остановить рей не отвечала ты там? бен если ударишь моего парня я тебе руки поломаю Какого дьявола… И, как по команде, на входную дверь обрушивается град ударов. — Открывай! Открывай, или я звоню копам, ты, ебанутый альфа-говнюк! Бен никак не припомнит, что на этот счёт говорят законы штата Вашингтон, но он всё же уверен, что может безнаказанно вмазать этому мальчишке. Но Рей это не понравится. Так что — нет. Он открывает дверь, и Финн тут как тут: пять футов и девять дюймов беты мужского пола, которого Бен может без труда уложить с одного удара. Но парнишка, похоже, этого не осознаёт, или ему всё равно. — Где Рей? — Не твоё дело, — отвечает Бен. — Она не берёт трубку. — Сейчас шесть утра. — Она всегда берёт трубку. Я знаю, ты увёз её к себе, ну и где она? — Иди отсюда. — Без Рей я не уйду! — Парень, ты начинаешь меня раздражать. — Правда что ли? И что дальше? Что ты со мной сделаешь, а? Будешь махать своими альфа-кулаками? Отвали. Рей! — Финн? Проклятье. Ну вот, Рей встала и оделась, чего именно Бен и пытался избежать. — Доброе утро, — ворчит он, примиряясь с тем, что завтрака в постели не будет. (А это, как ему кажется, очень смахивало бы на нечто из разряда «мало-мальски вменяемой жизни».) Финн — к которому Бен испытывает конкретную неприязнь — протискивается в лофт и летит к Рей. — Ты в порядке? — требовательно спрашивает он. — Да. Да, у меня всё нормально. — Рей встречается взглядом с Беном. — Даже хорошо, вообще-то. (Чёрт. У них определённо мог быть завтрак в постели.) — Ты не брала трубку, — повторяет Финн. — И не вернулась домой. — Откуда ты знаешь? — Пауза. — Не потому ли, что ты сам там проснулся? — Ещё пауза. — Может быть, в комнате Роуз? — Э-э… причём тут я… Рей разражается хохотом, а Бен уходит, чтобы принять душ. В одиночестве.

***

— Какой у тебя номер телефона? — спрашивает Рей перед тем, как уйти, оставляя без внимания то, что Финн на них обоих волком смотрит, словно какой-то чокнутый братец, заделавшийся телохранителем. Бен диктует свой номер. После её ухода — и прощального поцелуя лишь в щёчку, из-за зрителя — Бен получает сообщение. это песчаная мусорщица Он сохраняет её номер в «Избранные».