***
— Его не так надо играть, — нервно высказывается Алексей. Возмущается, потому что из ушей кровь потоком бьёт от звуков барабанов и гитары за стеной. Не нравится. Хочет, чтобы было так, как хочет он. Смотрит на Сергея, ожидая поддержки, но в ответ лишь томный, усталый вздох. — Ну, вот как он его играл, мне не нравилось, — нехотя соглашается Сега. Заспанный и замученный вокалист, потому что утром не сразу вспомнил о том, что за ним заедут друзья. Однако, несмотря на сонливость, нужно было работать. Поэтому шатен предлагает пару идей барабанщику, как было бы правильнее поставить барабаны и гитару на одну звуковую дорожку. — Я хочу, чтобы это свежо звучало. А это получается классически. Илья пахал за пятерых. Старался генерировать в своей голове всё больше и больше идей, рассказывать о них, показывать, как это будет выглядеть, как соло, так и с партией Прокофьева и Назарчука. Сидел на мягком ковре с любимой, взятой из дому гитарой в руках перед Васей Лопатиным, пытался угодить всем ребятам, чтобы не выходило ссор. Но Кежватов даже не старался находить общий язык с коллегами и просто плевал на все Илюхины попытки сохранять спокойствие и дружбу между коллективами. Своими репликами, вроде: «Садитесь, делайте сами, мне пофигу» и «Мне есть чем заняться» буквально выводил Погребняка из себя. Однако, молодой гитарист держался и саркастично кивал на чужие реплики. У всех есть шкала терпения, просто у Ильи она самая длинная. Но, кажется, и она закончилась, когда до ушей донеслось язвительное «Я всё буду делать так, как я хочу. Господа, извините, пожалуйста». Парень оставил бас-гитару и молча, вышел на улицу, проветриться. Какими бы не были люди, дом у них красивый: далеко от трасс с машинами, как и до цивилизации, как и до любимой женщины. Загородный, окутанный уютом, дом был окружен лесом. Не таким, чтобы три километра идешь и всё без толку, никуда не приходишь. Сентябрьское небо снова хмурое, серое, безжизненное, вот-вот готовое вновь освежить землю холодными мелкими каплями. Даже птицы не решаются лететь по такому небу. Илья всматривается в чащу, надеясь увидеть что-то, что его развлечёт, потому что внутри дома чего-то весёлого точно не найти. Только такие же хмурые, как небо, лица хозяев, уставшие и замученные лица лучших друзей и коллег. Шатен облокачивается на машину Профессора и чуть щурится от пробирающего его холода. И вот, наконец-то Илья видит хоть что-то отвлекающее от грубых людей. Рыжий лесной зверек с пушистым длинным хвостиком прыгает с ветки на ветку на ближайших деревьях. Илья внимательно наблюдает за прыжками миниатюрных лапок, как в детстве, в Нариманове тоже есть лес. Правда, за всё детство Погребняк мало видал живности в астраханском лесу. В основном бомжей и мусор. Но один раз ему всё же удалось увидеть маленького зверька. И сейчас его охватывают те же чувства и эмоции, что и в далёком прошлом. Он глупо улыбается и по-детски жмурит глаза. Он долго бы тупил взгляд на лесное чудо, но из своеобразного транса его вывел Артём. Мужчина окликнул гитариста, потому что «Они нашли выход из сей трудной ситуации». Илье не особо хотелось уходить, но нужно было уже закончить со своей частью, а потом уже залипать на белок. По приходу обратно в дом, Илья был расслаблен, и даже тот факт, что ребята решили взять первоначальный вариант, который шатен предлагал, его не смутил, он спокойно приступил к продолжению работы.***
Новая незнакомая обстановка. Похоже, только Илья адаптировался. Лёха ходит от комнаты к комнате, как неживой; Тимур ни слова не сказал, с начала приезда; Сега изо всех сил пытается не уснуть на каждом диване. Артём старался тщательно скрывать свою вымотанность и усталость за маской веселья, разбавляя напряженную атмосферу. Но, слава всевышнему, работа была почти завершена. Партия барабанов наконец-то ритмично совпала с партией гитары. Голос Спирина был записан и наложен на аудио дорожку. Оставались голоса Артёма и Сергея. — Всё не то… сосредоточиться сложно, — осторожно, тихо шепчет Карамушкин лучшему другу, чтобы никто больше не слышал. И Артём согласен. Им обоим на студии-то не всегда комфортно записывать свой голос. А тут совсем чужим всё кажется. Может, если бы не столько было лишних глаз, тогда Сергей смог бы расслабиться и дочитать без запинки свой авторский текст. Самым логичным парням показалось уединиться в общую комнату и окунуться в старые добрые времена, когда они записывали свой первый альбом. Далёкий две тысячи девятый год. Многое произошло в этом году. Все события Хорев помнил, будто это произошло не девять лет назад, а несколькими днями ранее. Одним из таких событий был выпуск первого студийного альбома «Смачные ништяки», который двое астраханских мужчин записали у себя дома. В шкафу. Совершенно одни. Скрыться от лишних глаз получилось неплохо, не считая ходящую по комнате камеру. Артём по себе знал, как сильно Сергея раздражают люди, отвлекающие его от дела и, дабы камера не особо фокусировалась на шатене, Хорев стал повествовать о чем-то отвлечённом. Рассказывая истории о том, какие были годы клёвые, когда они были молоды, и как неудобно было в сергеевском шкафу. Увлекая оператора в долгий разговор, Артём ненароком бросает взгляд на Серегу, который уже снимал с себя наушники и довольно улыбался. Наконец-то всё готово, осталось досводить записанные голоса артистов, и песня готова к выпуску. Можно расслабиться. — Спать хочу, ужас просто, — сладко мурлычет Карамушкин. Язык сам, невольно заплетается и глаза слипаются. Это утро было не самым приятным. Вот вечер был шикарным: до часу ночи смотреть любимый сериал, потягивая балтику девятку. — Может… Плевать? Зачем чё-то расстилать? Всё равно утром умчим. — Подожди пару минут ты. Димка обещал подушки принести и одеяло, — светловолосый кидает краткий кивок на открытое окно. За окном по-прежнему сентябрь, по-прежнему дует прохладный ветер. Хореву не страшно, он в тёплой толстовке и джинсах с начёсом. По-дружески переживает за Сегу, он же в тонкой футболке и самых обычных джинсах. — Да хрен с ним, с этим одеялом, — морщит нос парень, снимая с переносицы очки, прижимая душки к серединной оправе и стёклам. — Зачем оно? И так душно же, Тём. — А как же отгородиться? Чем тогда? — Артём похабно усмехается, поднимая свою тушу с постели. Мужчина подходит ближе к лучшему другу и будущему свидетелю, смотрит сверху вниз на Карамушкина и изображает из себя серьёзного. — Издеваешься, да? — сладко тянет Сергей и слегка улыбается. Так мило и жалобно. Эту улыбку Хорев непроизвольно сравнивает с пьяной в хлам наглой ухмылкой друга, которую он видит чаще собственной. Но это лишь артёмовские наблюдения, на самом деле ему милы любые выражения лица его коллеги. — Может быть, — тише произнёс бэк-вокалист и медленно, осторожно придерживая мужчину за щетинистую щёку, прильнул к губам вокалиста, мягким и податливым. Мнёт в своих губах чужие, так бережно. Такое случается очень редко. Редко возникает искра, намёк на любовь, всяческие ласки. Артём и сам не одобрял таких минутных нежностей. Для обоих это противно, необычно и «познавать» что-то новое обоим не хотелось. Но именно сейчас Хорев просто захотел это сделать. Карамушкин и это простит без извинений, конечно, он привык к выходкам мужчины. Однако, несмотря на ангельскую доброту, Тёма всё равно подвергался презрению со стороны артиста. Заслуженно, между прочим. Нет, ну, а чего он как гомосек себя ведет? — Тём, не веди себя, как пидор, ладно? — Сега хмурит брови, но на этот раз не бьёт грубо в грудь или в живот, чтобы глупый Артёмка отвалил. У Сергея нет сил делать что-либо, прикладывать усилия. Он слишком вымотан этим пасмурным днём, слишком устал от всего. На Артёма уже не хватит никакой злости. — Я пытаюсь найти с тобой общий язык, — подъёбывает светловолосый, не отрываясь от бездействующих губ. — Расслабься. — Ну, да, расслаблюсь я, когда ко мне пристаёт мой лучший друг, — Сега не отворачивается, всего лишь мямлит в нелепый противный… поцелуй? Фу. В жалкое нечаянное прикосновение не менее уставшего мужчины. — Как это делаешь всегда, когда Алина уезжает, — Артём не останавливается в насмешках, усмехается над глупыми, лишними репликами лучшего друга. Кратко, завершающе чмокает в обмякшие губы и убирает руки от лица Сереги. — Ладно, так и быть, отпущу, — светловолосый бессильно падает на пустую кровать. — Чувствую, Димка забыл о нас с тобой, — закидывает руки за голову и прикрывает глаза, стараясь расслабиться. — Ну, и отлично, — рычит сквозь зубы Сергей. Не упускает момент и идентично своему другу падает на кровать, поджимая ноги к туловищу, принимая позу эмбриона. С открытого окна поддувал прохладный ветерок, от которого становилось прохладнее, поэтому Тёма и сам поджал пальцы ног, в попытке согреть хотя бы их. Одеяло бы не помешало, считал мужчина. Артём решил, что его соседу тоже становилось прохладно, поэтому приблизился к шатену в один рывок. На который, кстати, и оставались последние силы. — Да хватит, Тём. Ты пользуешься моей беспомощностью. Знаешь же, что не ударю в этот раз. — Так и есть, — мужчина кладёт руку на уровень талии друга и аккуратно заводит её к спине, совершая ленивые поглаживающие движения вверх-вниз. — Я просто хочу согреться. Усталость как рукой сняло, когда Тёма повторно прокрутил в голове фразу «…Ты пользуешься моей беспомощностью…» Для Хорева это прозвучало, как предложение с намёком. Он кратко усмехнулся и опустил руку на колено Карамушкина, надавливает. — Артём, иди грейся головой об батарею, — огрызается шатен, даже не открывая глаза, игнорируя действия коллеги. Он скрещивает руки на груди, судорожно трёт ладонями о предплечья, создавая хоть какой-то эффект тепла. — Если я уйду к батарее, кто тогда будет греть тебя? — Тёма всё ещё усмехается, до конца выпрямляя ноги Карамушкина. Его недовольное, хмурое лицо выражало негодование и ленивую ярость. Как пассивная агрессия, когда ненавидишь человека, но делать ничего не собираешься. Вроде «Делай, что хочешь, ублюдок!» — Сам о себе позабочусь, не волнуйся, — огрызается и находит в себе силы, чтобы развернуться на сто восемьдесят градусов, лишь бы не обращать внимание на надоедливого светловолосого артиста. Но Хореву это только на руку, он самодовольно улыбается и прижимается в плотную к напряжённой спине. — Артём, я сейчас найду силы и тресну тебе по голове, — но Хорева уже давно это не останавливает, ещё лет так с восемнадцати. Не пугает, что Сега не шутит, действительно может не хило врезать лучшему другу. Всё равно, несмотря ни на что, плавно пропускает руку к прошивке на джинсах. Медленно вытягивает кожаный конец ремня через две шлевки и металлическую пряжку, расслабляя напряжение на корпусе тела. С пуговицей и ширинкой разбирается быстрее, в два счёта, не заморачиваясь. Не целует, не в коем случае. Бесполезные мнимые намёки на ласку? Нет, спасибо, не стоит. Резинка обтягивающего нижнего белья, преграда, которую Хорев также быстро преодолевает. Мягко проводит кончиками пальцев по чувствительной плоти. Слышит громкий вздох партнёра и ухмыляется еще наглее, ещё похабнее, ещё противнее. — Завтра точно найду… Выслушал очередную, такую же лишнюю, отвлекающую реплику, нарочно слетевшую с дружеских губ. Губы, которые совсем недавно мякли в усталом трепетном поцелуе, резко сомкнулись, как только мужские пальцы грубо обхватили собственный член. Артём рвано ведет рукой вверх, вздёргивая крайнюю плоть, и сразу же вниз, не оставляя ни секунды, чтобы Сергей мог привыкнуть к чужим «ласкам», если так можно сказать. Хорев «ласкает» и бережно, и грубо одновременно, не с целью доставить удовольствие, с желанием усмехнуться над мужчиной, над его отвержением нежности, которую приносил светловолосый ранее. Повеселиться, шутки ради издеваясь над уставшим другом детства. Сега кусает губы, дабы нечаянно не вскрикнуть во весь голос от дискомфорта, смешанного с каплей оргазма. Шипит, сам понимает, что Артёму просто нечем занять себя, вот и мучает бедного Карамушкина. Артист выгибается в спине, невольно вжимаясь в мужское крепкое тело, от чего, кстати, тоже противно. Вытягивается всем телом и скалится, ощущая вязкую боль в паху. Артём делает всё больно: больно тянет полу вставшую кожу, больно сжимает руку, почти впиваясь ногтями в тёплую плоть, не даёт насладиться. В какой-то мере, Сергею даже нравится, что Артём изредка пристаёт и делает приятно, но сейчас совсем другой случай. Карамушкин вообще не хочет, чтобы Хорев находился рядом. Сергей взвывает, так томно и замучено, так жалобно и судорожно прося остановиться. Рукой еле-еле дотрагивается до тыльной стороны ладони мужчины. Оставляя при себе последние надежды успокоить светловолосого, Сережа начинает потихоньку поглаживать приносящую боль руку. — Ладно, ладно, — наконец-то по-доброму усмехается Хорев и расслабляет руку, продолжая совершать ритмичные движения в быстром темпе. Такой расклад Сереге нравится больше, и уже через пару нежных движений он кончает. Изливается на руку мужчины, скрипя зубами. На этот раз сил уже точно не осталось, поэтому Сережа устало отпустил руку на кровать. Уснул, кажется, рано, последнее, что слышал «Меньше выебывайся в следующий раз» и хлопок деревянной рамы на окне. Холодно уже и так не было, но это не было лишним.