Лесоруб

      Не знаю, что послужило причиной, моя усталость, мои измочаленные чувства или застилающее зрение марево слез, но с дверью у меня вышла какая-то хуевина. Нет, я ее поставил, конечно, но как… Явно наперекосяк: закрываясь, гадина скребла нижним краем пол, обдирая с половиц краску, замок заедал. Еще и покалечился: сначала отбил указательный палец молотком, потом прищемил его же и средний, закрывая ящик с инструментами. Короче, ремонт в корне не задался.       Расстроенный до невозможности, я, скуля от боли, ногой запинал обидевший меня ящик под кровать и опять разревелся, кляня свою омежью сущность. Мне хотелось лечь у порога и умереть.       Ноготь на указательном пальце посинел и непременно слезет — под ним набухала гематома. Хорошо, хоть рука не левая, ведущая. Ну да, я левша, и? Завидно?       Надо взять маникюрные ножнички с острыми кончиками, прокалить на огне и сделать мини-операцию, выпустить скопившуюся кровь. Без наркоза, даже местного, естественно. А я — нигде не мазохист, вот ни капельки. Может, сбегать к медбрату в общажный медпункт, пусть спреем каким-нибудь заморозит? Так вечер, медпункт уже не работает… Ну не тащиться же из-за ногтя в травмпункт через три квартала, честное слово!       Жалобно подвывая на одной тоненькой, не соответствующей моей викинговой комплекции ноте, я нашел в стоящем на столе стаканчике с писчими принадлежностями маникюрные ножницы, простерелизовал их в огне газовой комфорки, подержал, пока остывали, нуждающийся в лечении палец в холодной воде и, закусив губу в предчувствии ужаса, решительно вскрыл гематому!       Блядь, блядь, блядь! Больно-больно-больно-больно! Невероятно, чудовищно больно! Зашипев от пронзившей руку до локтя молнии, я-бедный выронил ножницы и запрыгал на одной ноге, потом — на второй. Иголки когда-нибудь нечаянно под ногти загоняли во время шитья и штопки?       Тогда вы знаете…       Слезы брызнули на щеки из-под зажмуренных век. Я их не вытирал, катятся и катятся, хуйня, тряс пострадавшей кистью. За что мне, девятнадцатилетнему сироте, эти адские муки, Господи? Неужто — кара за блядство? Не верю — большинство омег, если не выходят замуж после первой течки, особенно вольные студенты, не имеют постоянных партнеров и трахаются с теми, кто подвернется по случаю. Просто не все они вынуждены самостоятельно ремонтировать вышибленные двери, нанимают слесарей, кто умный и в деньгах не ограничен…       Дверь. В нее кто-то скребется, вроде. Послать пешим эротическим или откликнуться?       — Инге… — ох, япона косоглазая папа, Захаркин голос, виноватый и негромкий. — Я вернулся… Впустишь?       Впущу, куда денусь? Чтобы ты мне повторно дверь вышиб? Благодарю покорно, обойдусь, у меня пальцы не лишние.       Отпер я неохотно и попятился в глубину комнаты, давая другу проход. Альфа с порога критично обозрел плод моих трудов, присвистнул и покачал головой.       — Мдя, — сказал, почесывая шершавый от проклюнувшейся щетины подбородок. — Ну ты и наваял… Переделать бы… Можно?       Тут он заметил на полу возле стола кровь и сразу же вскинулся.       — Ты поранился? — охнул. — Где? Показывай!       Я независимо набычился и спрятал пострадавшую руку за спину.       — Мелочь, — буркнул. — До свадьбы заживет.       Охо-хо, там убогие три капельки. Ну хуйня же!       Захарка надвинулся яростно взрычавшей глыбой мышц и вдруг крепко меня обнял, загладил по волосам и напряженным, мелко вздрагивающим от сжимающих горло рыданий плечам.       — Ну что ты, — зашептал, обжигая дыханием ухо. — Что ты, маленький… Ну не плачь…       Бля-а-а… Зря он так, без предупреждения и с нежностями, я же морально не подготовился! В общем, разревелся я, да. Совсем-совсем. Уткнулся разукрашенным аж двумя фингалами фейсом в его широченную грудь и сдался, рухнул в позорную омежью истерику.       И абсолютно не стыдно, один-то на один, ведь Захарка — альфа, старше на два года и утешал меня подобным образом много-много раз, еще с раннего детства. Разбитые коленки и локти, ожоги от крапивы, собака укусила, свалился с яблони или забора, навернулся в канаву с велосипеда, рассадив скулу, ужалила пчела, первый альфа бросил, обхамив, мальчишки поколотили, кто-то из родителей отшлепал за провинность… К кому я тогда бежал жаловаться? Верно, стабильно к соседу Захарке. Не к вечно занятым папе и тяте.       И в Захаркином же надежном кольце рук выл, еще ни разу не текшим четырнадцатилетним подростком, словно обезумевший, смертельно раненый волк, выплескивая выжигающее изнутри неподъемное горе, когда, туша лесной пожар, погибли родители.       Захарка… В этом имени для меня что? Пожалуй, жизнь…       — Я люблю тебя, друг, — я без малейшего сексуального подтекста котенком потерся влажной щекой о шершавую от мозолей, лопатоподобную ладонь альфы. — Мой единственный настоящий друг на свете, и в беде, и в радости…       Захарка фыркнул нечто нечленораздельное и обнял меня еще крепче.       — Кровь откуда? — гигант ненавязчиво завладел моей левой рукой, осмотрел ее, не нашел повреждений и перешел к правой, залип на распухшем указательном пальце. — Молотком? — вздохнул, опытный.       Я, расслабляясь, сквозь всхлип подтвердил «ага, молотком», и альфа по-братски чмокнул меня в липкий от испарины лоб.       — Мазила, — хихикнул. — Ничего, обычное дело. С любым случается иногда, и со мной случалось тоже. Подую, нальем йода, замотаем бинтиком, а ноготь новый отрастет…       Не «глупая косорукая омежина» — «мазила». Повезло Артему с истинной парой, счастливчик.       Захарка-Захарка. Ну почему мы с тобой не истинные? Я бы тебя… Я бы тебе не изменял. И стирал бы твои трусы, носки и рубашки, и готовил бы тебе разные вкусняшки, и гордо носил твою метку и твоих детей… Увы, лишь друзья, но — как братья. А может, подобная близость душ круче и ценнее истинности? Как к альфе меня к тебе не тянет.       Пока я размышлял, сравнивая дружбу с истинностью, слезы иссякли, навалилась неподьемная усталость, раззевалось.       — Йодик, — огромным мягким домашним кошаком музыкально мурлыкал Захарка, обрабатывая мой палец откопанным на полке среди горы всякой мелочевки йодом, — бинтик… — бинтик он нашел там же, — проверь-ка, не очень плотная повязка, не давит?       Его улыбка, родная, добрая, понимающая…       Эх. Если учесть, что дверь в мою комнату выбил именно он… Сам бы и ставил, карячился, у-у-у… И я бы сейчас не мучился от боли, а спокойно спал.       Кажется, во мне прохудилось море, слезы хлынули снова, неудержимым потоком. Как их запихнуть обратно, викинг?       Никак. Льются и льются. Я… омега, еба-на-на. О-ме-га. Едва оттекший. И от викинга во мне — лишь рост, сложение и скандинавская внешность.       У-у-у… У-у-у… Носом хлюп-хлюп-хлюп…       Захарка подтолкнул меня к кровати, я подчинился и позволил ему себя, окончательно расклеившегося, раздеть до трусов, — не кружевных, трикотажных боксеров, обломитесь, похабщики, — уложить и укрыть одеялом.       — Отдыхай, — велел гигант, вот он — подлинный викинг, хоть и русский до мозга костей. — А я дверь быстренько подправлю, ладно?       Я согласно поморгал другу c подушки, поплотнее запаковался в одеяло, — что-то знобит, неужели простыл к прочим неприятностям, — и, смежив воспаленные веки, затих. Лежал, слушал, как Захарка возится, позвякивая инструментами, шепотом ругает матом отвертку и не желающие вывинчиваться, заклиненные пересохшей древесиной шурупы, шмыгал носом и уплывал в сладкую дрему.       Все под контролем, альфа на территории моего жилища, завхоз обойдется и я получу диплом. Через четыре года, ахха. Сколько разнообразных гадостей еще со мной приключится за эти четыре долгих года? Кто-нибудь знает? И я не знаю, увы…       Кстати об истинных. А ведь Захарка, наверно, скоро свалит из общаги к Артему… Ох, нет… Нет-нет-нет! Не потому, что я эгоист. Просто… Без Захарки поблизости моя жизнь станет пустой.       У-у-у… Хлюп-хлюп-хлюп…       Поспал, хуй-на-на. Тьфу.