Лесоруб

      Доведенный до двери моей комнаты, Егор первым делом проверил замок, заедает или нет, убедился — не заедает и довольно пощелкал языком.       — Нормально работает! — альфа поднял вверх оттопыренный большой палец.       Я скромно заковырял носком кроссовки половицу.       — Не моя заслуга, — вздохнул. — Друг отрегулировал.       Пока я стеснялся хуй знает чего, Егор успел заметить содранную у порога полукругом краску и присмотреться к самой двери и дверному косяку.       — Инге, — парень непонимающе нахмурился, ощупывая пальцами свежие царапины на шурупах. — А ты точно только замок ремонтировал вчера? У меня такое ощущение, что эту дверь совсем недавно снимали с петель и переставляли заново.       Уф-ф-ф, борщевик ты мой хвойно-благоуханный, ее не снимали с петель — срывали. Мощным ударом ноги, как в фильмах спецназ на захвате преступников: «хых» сквозь зубы, и бабах, вверх тормашками. А потом — меня по морде больно, и не только по морде, тоже вверх тормашками… Молчу, молчу.       — Кто помогал? — Егор пытливо прищурился. — Бывший любовник, альфа-сосед?       Ну вот. Начинается ревность, кажется, а мы ведь еще и не переспали. Или это не ревность, а хозяйский интерес?       Я предупреждающе набычился, и фотограф, вдруг подшагнув вплотную, мягко положил раскрытую ладонь мне на загривок.       — Колючка колючая, — миролюбиво фыркнул он. — Не ежись. Думаешь, я девственник? Ты — потрясающе красивый, самостоятельный омега, вряд ли течки с вибратором коротал.       Блядь. Если посчитать моих партнеров с первой течки, пальцев двух рук хватит с лихвой. Особенно в последний год.       М-м-м… Егор гладит сзади по шее, от плеч к кромке волос вниз-вверх, приятно — аж колени задрожали. Наклонился к уху…       — Я твою скошенную траву еще на показе учуял, — о-о-о, не дыши мне в ухо, я сейчас в обморок грохонусь! — Хотел перехватить — и не успел. Прикинь, бежал за такси, которое тебя увозило, кричал «стой» и руками махал…       Прикидываю и расстроен.       Получается, я мог провести последнюю течку с Егором, а не с Максей. Япона папа. Совсем другие впечатления бы остались, наверное, и гораздо более омежьи. А то до сих пор стойкое ощущение, что я над бедным моделькой надругался, и совесть мучает — загнал доходягу до полусмерти, он меня даже накормить не сумел, провожая. Спроваживая?..       И? Зато я вдоволь понаслаждался ведущей позицией, вряд ли Егор дает омегам тыл на растерзание, не тот типаж.       Пока балдел от массажа шеи, Егор тронул мою свободно висящую вдоль тела правую руку пониже локтя.       — Ты левша, — альфа не спрашивал, утверждал.       Я, уже улетевший в дальние дали, туманно поморгал в ответ, похабно чпокнул порцией самопроизвольно выделившейся смазки и густо покраснел. Ох, и стыдно за подобную реакцию, — между прочим, естественную, — моего организма, ужас. Провалиться бы сквозь пол…       — Ты левша, — громко повторил Егор, взял мою левую руку за запястье, поднес к лицу и, едва касаясь, поцеловал в безвольную, вспотевшую ладонь.       — Мы обедать будем? — фотограф солнечно лыбился. — Кто-то мне борщ обещал, Инге.       Насколько я сумел заметить в моем расползающемся звездочковом состоянии, у парня стояло колом, странно, что ширинка его джинс не лопалась, выдерживала напор буйной плоти. Еба-на-на, у меня в паху дела обстояли примерно похоже…       — Я… Скоро вернусь… — я оттолкнул Егора прочь и метнулся в сторону душевых, задыхаясь от желания, успел проскочить около двух метров, был настигнут, схвачен за футболку и развернут лицом к лицу.       — Куда?! — альфа трепетно обнял меня вокруг торса, прижал вплотную к себе. — А борщ?! Ты же обещал!       Миг, и он с хищным рыком сгреб меня в охапку, одновременно губами твердо накрывая мой охнувший в предвкушающем, наигранном испуге рот. Ну, борщ… А что борщ? Егор понес меня, страстно, взасос целуя, вовсе не к кастрюлям — до кровати. И я — ни капельки не сопротивлялся, тонул в аромате сдобренного хвоей борщевика, умирая от счастья.       Часом позже я, одетый в футболку Егора на голое, кое-как обтертое влажными салфетками от липких следов любви тело, удовлетворенно мурлыча, разливал по тарелкам борщ. У основания моих волос сзади пощипывала, сочась крохотными капельками крови, свежая метка. Егор, вообще не утрудившийся одеванием, хозяином восседал за столом на табуретке, с голодными порыкиваниями жадно объедая с вилки холодную котлету.       — Фкуфно, офень фкуфно… — хвалил с набитым ртом, безостановочно работая челюстями. — Как у папы…       Елки-палки, зеленые моталки… Моя стряпня, кажись, удостоилась высшей альфячьей похвалы… Польщенный, укрощеный и прирученный я, лесной кот, счастливо зарделся и аккуратно поставил перед истинной парой полную тарелку, в которую уже успел щедро бухнуть сметаны и накрошить зубчик чеснока.       Егор не спешил хвататься за ложку, смотрел вопросительно. Что не так, Господи? Хлеб, намазанный подтаивающим сливочным маслом — перед ним, котлеты — перед ним, сметана и чеснок в наличии.       Оказалось — я сам.       Прожевав очередной кус котлеты, Егор поманил меня улыбкой.       — Инге, лапочка, — попросил с нежнейшей, ласкающей интонацией, — кончай суетиться. Я без тебя есть не буду. Бросай половник, присаживайся.       Ну, я — викинг послушный, сделал, как велел мой альфа, кинул половник в кастрюлю и, провоцирующе покачивая обнаженными бедрами, приблизился.       — А куда? — осведомился с невинным лукавством. — У меня тут только одна табуретка…       Куда-куда? На колени к Егору, разумеется. Табуретка в моей комнате действительно одна, а приткнутый в углу, у окна, стул занят наваленной на него комом одеждой, моей и фотографа вперемешку. Не на полу же мне располагаться? Холодновато попой на пол, застужусь.       Понявший намек альфа малость отодвинулся от стола вместе с табуреткой, и я сразу воспользовался приглашением.       Бля. Неудобно-то как, зато тепло и можно обвить шею Егора руками…       Вы когда-нибудь целовали губы, пахнущие сразу котлетой, хвоей и борщевиком? Поверьте, это странное сочетание чрезвычайно пьянит, оно невыносимо, по-домашнему альфячье. М-м-м… М-м-м… Тащусь… И теку — жопа чпок…       Отлеплять меня фотограф не собирался, порывисто обнял в ответ, затерся носом о мой нос.       — Сладкий, — зашептал, — котенок… Метка жжет?       Я робко потрогал след собственных зубов на его предплечье:       — А твоя?       Не самое типичное место для метки, но… Именно предплечье Егора оказалось в пределе досягаемости, когда я, опрокинутый животом на столешницу, — стол был ближе кровати, попался на пути, — почувствовал — в меня, скулящего от наслаждения, распятого и сотрясаемого яростными толчками фрикций, впиваются альфячьи клыки. Короче, какая Егорова часть тела подвернулась, ту и заклеймил, абсолютно бессознательно. И клыки ведь внезапно выперли, раньше, сколько во время секса ни кусался, не перли… Уже спрятались обратно, едрическая сила. Забавно. Интересно, а если я снова захочу пометить Егора, опять покажутся?       Эксперимент, оп-ля!       — Ай! — не ожидавший боли фотограф отшатнулся назад, едва не опрокинув мою тарелку, и затер тяпнутое мной в порыве глупого омежьего любопытства плечо. — Инге, ну зачем? Одной метки вполне достаточно!       Зачем-зачем… Получилось, получилось! Вот она, вторая метка, красивая, четкая! Ахха! У меня клыки по желанию вылазят!       Донельзя довольный положительным результатом эксперимента, я, чтобы проверить верность предположения, прихватил зубами собственный палец — не вылазят. Куснул отобранную у недоумевающе моргающего Егора вилку — не вылазят. Получается, наука не обманывает, они реагируют лишь на плоть истинной пары?       — На, — наконец, сообразивший, какой именно хуйней я маюсь, альфа сунул мне под нос кулак. — Вампир.       Я с предельной аккуратностью сжал зубы на его костяшках и разочарованно застонал — ничего не произошло.       Егор утешающе чмокнул меня в лоб.       — Клыки напиваются истинной кровью и прячутся до тех пор, пока истинная пара жива, — объяснил, светясь детской радостью. — Странно, что у тебя дважды вышло, редкостный случай.       Я заерзал, поудобней устраиваясь на бедрах любовника, и муркнул в начавшийся поцелуй, ощущая — в мокнущую ложбинку между ягодицами упирается стремительно наливающаяся мощью «дубинка». Мы сегодня пообедаем или нет? Борщ остывает…