Teach me how to love

      В тот день я очень долго бродил с двумя чемоданами по еще людным в ту дневную пору улицам. Естественно, ни о каких занятиях и речи уже быть не могло. Я просто шел, куда ноги вели, не обращая внимания на прохожих, чьи взгляды тут же устремлялись на меня, едва стоило им завидеть человека с чемоданами. А я никого даже не видел, погрузившись в свои мысли. Я неторопливо шагал, пребывая в какой-то прострации, не осознавая даже, что вот он я, Гефестион Аминтор, в чужой стране и мне негде сегодня переночевать. Мое сознание ограничивало возможность понимания всего масштаба проблемы. Меня душила только обида. Не потому, что Александр меня прогнал. Хотя фактически это я, побежденный собственной гордостью, ушел. Я обижался потому, что Александр Македонини позволил себе так обо мне подумать. Как о преступнике, злодее и абсолютно безосновательно, ведь я даже не понимал почему! Что заставило его составить обо мне такое мнение? Когда и как я успел дать повод? И это казалось обиднее всего, ведь я никогда не был таким человеком и никогда ничего такого плохого не совершал! Только один раз стащил пончик из магазина, когда мне было десять лет, но и то, разве это совместимо с обвинениями профессора?! Мне хотелось кричать от такой несправедливости.       Будто бы в тумане, не помня как, но я оказался в общежитии, у входной двери комнаты Неарха. Дрожащей рукой я тихонько постучал, и дверь мгновенно открылась, словно хозяева меня уже ждали. На пороге показался Неарх, взъерошенный, в старых растянутых шортах с миллионами рыжих лисичек, и домашних резиновых тапочках. И я с двумя чемоданами, на грани нервного срыва. Почему-то удивление на лице Неарха так и не появилось. Он смотрел на меня, сочувствующе поджав губы, а я лишь истерически вздохнул, с глупой улыбкой беспомощно пожав плечами. А потом я разрыдался. Так безудержно и неистово, что весь мир вокруг на секундочку перестал быть видимым. Я разрыдался на плече Неарха и ничего не помнил дальше после этого. — Ты был прав, — рассказав Неарху всю подноготную, завершил я. Я говорил безумолку на протяжении сорока пяти минут, изредка отвлекаясь лишь на безудержные приступы рыдания в подушку. — Он и правда придурок, которого еще поискать нужно. Но Неарх к моему удивлению не стал меня осуждать. — Эх, Гефестион, — вздохнул он, — можно было бы ему морду набить, но он, зараза, препод. Ну, а что будешь делать с приглашениями? — Выкину, — всхлипнул я, вытирая остатки горячих слез с опухших глаз, — о! Может, ты возьмешь? Пойдешь с кем-нибудь. — Ага, — недовольно промычал Неарх, — еще чего. Я похож на любителя развлечений для «высшего общества»? Я грустно улыбнулся. И правда. Не похож. — Тогда я отдал бы ему назад, но больше сил нет его видеть. — Ну и дурак, — сказал Неарх, растягиваясь на своей кровати и устремляя взгляд в потолок. — Хочешь знать мое мнение? — Нет, — с опаской быстро выпалил я, но Неарха, кажется, это не волновало: — Отомсти ему. Возьми да приди. Он же сам отдал тебе приглашения. Все, теперь они твои, так чего тебе отказываться от них? — И как мне расслабиться, наблюдая это лицо весь вечер? — А зачем тебе расслабляться? На таких мероприятиях, Гефестион, никто не расслабляется, — хмыкнул Неарх. — Тебе вообще нужно по галереям шляться каждый день. Это же твоя будущая работа. — Уже ее ненавижу, — пробормотал я, испуганно дернувшись от мигнувшей над головой лампочки. — Пока что она приносит только дискомфорт и душевный дисбаланс. — Да забей ты на него, — яро бросил Неарх, — в конце-концов он же просто наш препод. По всем правилам вы только на парах должны были бы встречаться. Вот и веди себя с ним, как просто студент, которым ты, блин, и являешься. Ни граммом больше, ни меньше. Я вообще в шоке с него. Зачем он позвал тебя к себе жить? Ты-то ладно, у тебя не было выхода, но он? Это вообще табу для учителей. Я промолчал, лишь беспомощно вздохнув. Ведь меня тоже интересовал этот вопрос. А в связи со сложившимся обо мне мнением — тем более. Зачем ему приглашать в свой дом «злодея»? Внезапно Неарх пораженно ахнул, заставляя меня подскочить на соседней кровати. — Может, он извращенец?! Я разразился неожиданным смехом. — Пиши книги, Неарх. Твоя фантазия не знает откуда вылезти уже. — Я бы снимал фильмы, — мечтательно ответил Неарх, — триллеры или ужастики. Твою историю я назвал бы…"Психопат в университете». И какие-нибудь длинные бабские ноги на постере. — Нет никакой моей истории. И лучше пиши книги, — смеялся я, пока Неарх абсолютно серьезно делился своими мечтами, размахивая руками в попытке разместить на воображаемом воздушном постере те самые заветные женские ноги. — А то тебе грозит сотня «Золотых малин» за худшие фильмы. Или что там дают, если ты дерьмо, а не режиссер. Неарх кинул в меня подушку, и мы просмеялись полночи, забыв об Александре хоть и не надолго — лишь до утра, но все же выкинув того из головы. Мне разрешили остаться еще на несколько ночей, пока сосед Неарха Стефан так удачно находился в другом городе в гостях у родственников. Мысль об отсутствии крыши над головой меня более не пугала так, как в прошлый раз. Ведь у меня теперь была работа, мой уютный, отдаленный от всего уголок, куда в крайнем случае я мог бы пойти пожить, переждать, пока бы все не устабилизировалось и спокойно подыскивать себе лучший вариант.       Александр бегал за мной всю следующую неделю. По тысячи раз за день останавливал меня в коридорах, пытался задержать после его лекций и каким-то образом мы сталкивались даже на улицах: как возле университета, так и в центре города. Я стал себя ловить на мысли, что никогда прежде столько случайных встреч у меня с ним еще не было. Какая ирония! И конечно же я понимал, что это никакое не совпадение. Поначалу я еще вёлся на уловки Александра. Останавливался в коридорах, задерживался после занятий, оборачивался на улицах, позволяя с собой заговорить, потому что наивно верил, будто бы разговор пойдет о чем-нибудь университетском и деловом, вроде «Гефестион, вы дерьмо и ваше домашнее задание тоже, поэтому вот вам еще одно», хоть глубоко в душе я знал, что именно будет говорить мне профессор. Не желая выслушивать извинения Александра и вообще вспоминать о том, что я когда-то у него жил и знал его, я разворачивался и уходил прочь, едва беседа сворачивала в ненавистное мне русло. А потом и вовсе я открещивался от Александра, как мог. Игнорировал, не замечал, проходил мимо и даже не здоровался. Я молча отсиживал его лекции. А за кипу дополнительной работы, которой Александр меня так отчаянно загружал, слепо надеясь, что сможет поймать меня в своем кабинете, когда я пришел бы ее сдавать, даже не брался. Таким образом Александр стал для меня призраком. И он это чувствовал. И ему это не нравилось. Это больно било по его самолюбию, и я всем своим нутром ощущал его негодование каждый раз, когда мы виделись. Но однажды мне все же не удалось увернуться от разговора.       Это случилось, когда одним прекрасным вечером после всех пар я нёс отдавать очередную дополнительную работу, свою и заодно Неарха. Я шагал уверенно, с четко составленным планом открыть дверь, сказать «здравствуйтевотработатамещёотНеарха» и, не поднимая взгляда, уйти без оглядки, не оставляя профессору шанса вовлечь меня в очередной разговор. Я вошел в кабинет как и хотел. Быстро, глядя в пол, на ходу выпалив эту свою отрепетированную фразу и бросая куда-то на стол свои бумажки. Я уже было открыл дверь, чтобы вылететь прочь, как эту же дверь крепкая ладонь Александра захлопнула прямо перед моим носом, не дав уйти. — Вы не уйдете, пока мы не поговорим, — власно заявил Александр. По моему телу пробежала приятная дрожь: таким же тоном мог бы говорить король. — Все, что я хотел — я сказал в своей работе, профессор, — собравшись и напомнив себе, что я его ненавижу, холодно ответил я. — Гефестион, вы же взрослый человек, так и ведите себя по-взрослому, — нетерпеливо сквозь зубы произнес Александр. Я недовольно скривился, глубоко вздохнув. Многое хотелось в ответ сдерзить, но я решил промолчать. Может, и правда лучше перестать убегать, один раз потерпеть, послушать и больше не возвращаться к этому тошнотворному разговору. Я был уверен, он ничего не изменит, но Александр, возможно, прекратит меня преследовать. — То, что я наговорил в прошлый раз…я и сам не понимаю…не знаю, зачем… Гефестион, я…я не знаю, те слова просто вылетели, я сам не понимаю, зачем и почему все это наговорил… Я не это имел в виду, — бессвязно заговорил Александр. Его тон вмиг изменился. Что же это, когда дело доходит до извинений, великий ученый Александр Македонини вдруг начинает неуверенно мямлить, повторяясь и теряясь в собственных словах? Это было неожиданно. Настолько, что мои брови невольно поползли вверх и я, сам того не заметив, уставился на профессора ошеломленным взглядом. К моему удивлению изменилось и его лицо. Неуверенно топтавшийся на месте Александр, чьи щеки вдруг подрумянились, как никогда, судорожно запускал пальцы в свои волосы, словно стремясь убрать несуществующие пряди с лица, а глаза его пробежались, наверное, уже по каждому миллиметру темного пола. И это зрелище вызывало во мне как и смех, так и какие-то неопределенные чувства. Ведь я видел такого потерянного Александра впервые в своей жизни. И даже в самых смелых фантазиях я не мог его себе представить в подобном образе. Александр с самой первой встречи держался достойно, достойнее, наверное, царей и императоров, с гордо задертым подбородком, с твердым, пронзительным взглядом, кричащим, что его обладатель не знает что такое неуверенность. А сейчас во мгновение ока он изменился до неузнаваемости. И я растерялся. — А что вы имели в виду? — собрав все свои силы в кулак, нагло перебил его я, надеясь, что Александр не заметил моей растерянности. — Я не знаю, Гефестион, я не знаю, зачем я это все сказал… И я знаю, как вы обижаетесь… — заикаясь, продолжал Александр. Напрасно я переживал. Александр моих чувств не видел. Он вообще ничего не видел, он и сам терялся в своих. Мне даже стало жаль его в какой-то момент. — Да нет, я не обижаюсь, профессор, — спокойно сказал я, пожав плечами. И я не лукавил. Спустя столько времени злость и обида внутри меня и вправду приутихли, оставив место лишь для пустоты и желания забыть все связанное с Александром. — Просто я не понимаю, что заставило вас так обо мне думать? Что я такого сделал, чтобы у вас сложилось такое мнение обо мне? — Я никогда так о вас не думал, — резко вскинув голову, возразил Александр. — Поверьте, и мысли не было! Я просто волновался за вас. Почему вы не сказали, что устроились на работу? Почему я узнал это от Клита? — Вы не спрашивали, профессор, — спокойно ответил я. — Я спросил. Тем утром, когда мы поругались, я вас спросил! — словно маленький мальчик, доказывающий свою правоту, наивно воскликнул Александр, чем невольно вызвал у меня улыбку. — Нет, профессор, вы спросили: «Гефестион, что вы себе позволяете?» и «Где вы шляетесь по ночам?» — Слушайте, я правда не могу объяснить даже самому себе, почему я так сказал… — Ну, когда найдете для самого себя объяснение, тогда и поговорим, — устав от бессмысленной беседы, я, вздохнув, развернулся и направился было к дверям, когда Александр вновь меня беспомощно окликнул: — Гефестион! И я остановился. Александр молчал, очень долго молчал. Целую вечность. А когда заговорил — внезапно оказался слишком близко, буквально в сантиметрах от меня. Еще немного — и я мог бы почувствовать его дыхание на своей коже… По моей спине пробежался будоражащий колючий холодок, и мне стоило колоссальных усилий взять себя в руки, успокоиться, выровнять сбившееся вдруг дыхание да и вообще — вспомнить, где я находился. — Иногда люди совершают ошибки, — умоляюще говорил Александр, стоя позади непозволительно близко. — Иногда говорят то, о чем на самом деле не думают. Иногда поступают так, как не хотят. Иногда они сами себе не могут ответить на вопрос «почему я так сделал?» Никто из нас не идеален. На ватных ногах я заставил себя отойти или даже скорее отпрыгнуть на несколько добрых шагов от профессора. И стало легче. И проще. — Да ладно? Великий и знаменитый профессор где-то оплошал? — Съязвил я, едва способность ясно мыслить вернулась ко мне. — Как сказал Гельвеций*: «Самые великие умы делают самые великие ошибки», — беззаботно отметил Александр, не сводя с меня взгляда. Я недобро улыбнулся в ответ: — И как сказал Карлейль*: «Самая большая ошибка заключается в том, что человек считает себя во всем абсолютно безупречным». Александр удивленно усмехнулся. Наверное, не ожидал, что кто-то, кроме него, тоже способен цитировать великих. Оставив последнее слово за собой, я снова поспешил развернуться, чтобы уже, наконец, выйти из кабинета, но Александр вновь меня отчаянно остановил: — Куда вы пошли? Я вам не позволял уйти. И тут я взорвался. — А знаете, почему у вас не складывалось с людьми? — злостно выпалил я, не сдерживая ни тона, не беспокоясь о выражениях: — нет, не потому что вас никто не любил. Не потому что в вас никто не видел друга. А потому что вы ни в ком не видели друга! Это вы всех от себя отталкивали. Вы меня от себя отталкиваете! Снова и снова! Да вы вообще не замечаете никого, кроме себя любимого! Александр молчал, уставившись на меня будто бы впервые видел. А потом все перед глазами поплыло, и я провалился во тьму.