За пару часов до этого.
Её руки дрожат — она не может нажать на курок. Маска холоднокровия, с дребезгом, упала на его глазах. Все эти эмоции, разрывали её душу на куски, от того глаза, застилала пелена слез. Теперь даже если ей хватит сил выстрелить, вероятно, она промахнётся. Не сможет попасть, даже со столь мизерного расстояния. Отец руки на груди перекрещивает, разочарованно наблюдая за каждым её действием. Его надежда на то, что она будет достойной наследницей, тонет в океане её смятения. У Лисы каждая клеточка тела дрожит, и она с силой прикусывает губу, от чего стонет. Её собственные клыки, разрывают мягкую кожу. В эту ночь она познала — отчаяние и истерику. И где же твоя прежняя уверенность и злость? Даже сейчас на тебе эти розовые очки, что я подарил. — Знаешь, а после этого, — задумчиво голову наклоняет, — я подумаю над тем, чтоб побежал Ким Тэхён. Лиса вздрагивает, резко затухая. Нет, нет, нет. Она не может убить собственного отца — он никогда не был для неё монстром. Он никогда не относился к ней плохо. Он был строг, но не более. Он был монстром для других, а не для неё. И сейчас — его слова, только сильнее затаскивает в перепутанные нити. Пожалуйста, не заставляй меня делать выбор. Она руки опускает, смотря на револьвер. Слезы, соленым поцелуем, остаются на её губах, встречаясь с асфальтом. Так глупо было предполагать, что она сможет забрать жизнь. Это было легко представить, когда она с ноги, сносила дверь в номере Соры, но не сейчас. И эта слабость — по понятиям того мира в каком она выросла. Львенок должен перегрызть глотку льву, в ином случае — он паршивое потомство. Лалиса — паршивое потомство. Потому он и выбрал Юнги. Она всегда хотела, лишь защищать. Но защищали её. С самого детства, ту в чьих жилах течет столь ядовитая кровь, защищали. И теперь, ей не под силу, нажать на курок за этих людей, не под силу, потому что, она не монстр. Потому что, отношение к жизни, у неё такое же как у матери — впиталось с кровавым молоком. Глотая слезы, она стойко ощущала под ногами розовые осколки. Она никогда никакого не могла защитить. И какой бы выбор она ни сделала, он будет неверным. Семья или друзья. Тут даже правосудия нет, ведь они давно уже на абонемент в ад заработали. — Я не могу… — Что ты… — выстрел. Голову вскидывает, ничего не разбирая сквозь пальцы и знакомый с детства цитрусовый парфюм. Она боится пошевелиться, теряется в этом аромате: грейпфрута, пороха и крови. Всё как будто затихло в предвкушении. Ветер, вода, чайки — не смели прервать этот момент. Момент падения бога. Из глотки вырывается какой-то нечеловеческий стон, когда, старик оседает на прогретой земле. Дикий, взбешенный, разочарованный. Его никто не ловит. Ни одна мускула не дрогнула на их лицах. Они как будто знали — предвкушали этот момент. Дракон понял, что он вовсе не божественное существо — он старая, раненная акула, окруженная стаей пираний. В его черных волосах путался сам ветер, а шоколадная радужка, со временем, стала совсем черной. Он презрительно наблюдает за тем, как из груди старика вытекает кровь: монстр всё же, такой же человек, такой же как он и Лиса. Теперь же она боится повернуться в его сторону, упираясь носом в грудь молодого демона. Лиса стойко начинает ощущать, как все рушится, впадая в ещё большую истерику. Он словно чувствует это: подобно рыцарю, защищает её от реальности, мягко прижимает к себе за дрожащие плечи. — Как… ты… — она вздрагивает, — посмел, — с кашлем выплевывает переполняющую его глотку кровь, — Убейте его! — но никто не двинулся с места. Чон Хосок усмехнулся. Ты наконец понял. Смятение в этих старых радужках — он будет вспоминать за бутылкой конька. Я хочу, чтобы ты осознал своё положение. Равнодушно, его же револьвер, в кобуру убирает. Как с самого начала все шло по нашему плану. Хосок никогда бы не прогнулся под Фанлэ, никогда бы не предал друга, ради своей выгоды. — Никто из них не будет идти против меня, за умирающего старика, — с издевкой выплевывает феникс. От металла контейнеров, сквозь режущую тишину, отскакивает несколько выстрелов. Блондинка вздрагивает, оборачиваясь на источник звука, подавляя ещё большую нарастающую панику. А Фанлэ Манобан, захлебывается смехом и кровью. Но хоть её страх и отчаянье я увижу напоследок. Почти не слушающими пальцами, сминает кровь и асфальтовую крошку с песком. Он всю жизнь питался эмоциями других, ибо потерял их двадцать с лишним лет назад. — Может вы и выиграли в войне, — он впервые в звездном небе увидел что-то прекрасное, — но он все равно убил её, — что-то безмятежное. И все бы ничего, если бы не это спокойное и равнодушное лицо брюнета. Фанлэ в его мыслях надеется найти притворство, но там только колючая правда. Он не напуган. По его телу даже не прошло напряжение, словно — это тоже было частью плана. Словно, ему все равно, что Дженни Ким убита. — Ты действительно думаешь, что я пришёл один? Дженни вскрикивает, жмуря глаза от оглушающего выстрела. Все это происходит не с ней — это страшный сон. Потому умерев она, кажется, слышит своё сбитое дыхание и крик чаек. На том свете, ведь всегда так приторно пахнет кровью и плотью? Он бережно поднимает её, но она, подобно слепому котенку, тычется ему в грудь. Задыхается от страха, от ужасающих мыслей, сковавших её мозг. Она опять собственноручно себя убивает — давясь таким ядовитым кислородом. Если она жива — он мертв. Ведь в их истории нельзя по-другому. — Дженни, — не его голос дрожит, опаляя макушку. Сквозь шок распахивает глаза, вцепляясь в плечи шатена. Он ошарашено смотрит вперед, поднимаясь с асфальта. Она прячет свои слезы в его футболки, с силой сжимая шею, так, что его кадык упирается в глотку, перекрывая доступ к кислороду. А Чонгук беззлобно скалится, четно пытаясь вздохнуть. — Дженни, полегче, ты меня убьешь. — Прости, — зубы сжимает, весь обзор застилает соленная пелена, — прости, — его плечи её спасательный круг. Ким, как будто, намеренно отрицает логику, боясь оглянуться. Она не могла выжить — ведь единственное её спасение была его смерть. Но в таком мире она не хочет жить. Чонгук здесь, он теплый и пахнет порохом. Бережно обнимает её за плечи, явно что-то говоря другому человеку. Парень в его черные глаза смотрит, отдавая заряженный пистолет. Это и правда, до жути просто — отнять жизнь. Достаточно, просто нажать на курок. В тот момент его лица коснулась самоуверенная ухмылка — в момент, когда руку Кристофера обожгла пуля. На лице мертвого исполнителя, красовалась гримаса разочарования. Чон девушку Юнги хочет вернуть, но тот слабо головой качает. У неё шок. Отцеплять её от Чонгука будет ещё большей травмой для психики. Ведь она не поймет ничего — сквозь эту липкую поглотившую её сознание истерику. Мин Юнги, и правда, демон, и поступил, как мудак. Но он попросту не мог ей сказать, что с самого начала — это был их план: что у него был незаряженный пистолет, что Хосок сообщил о планах Фанлэ в ту же минуту. Мужчина чувствует себя так хреново, от понимания того, что нагрузил психику Дженни, что кажется, его самого начинает тошнить от всех этих чувств. Оба никотином травятся, смотря на звезды и то, как одиноко смотрится, в своих размерах, полная луну. Не сказать ей об это было ужасно жестоко. И инициатором этой тайны был Чонгук, казалось, он таким образом, просто хотел ей отомстить. Прячась за оправданием того, что она не сможет так натурально сыграть. Но сейчас, ладонью прижимая её к себе — он чувствовал каждую её кость и свою вину. Она ведь не виновата в том, что он её полюбил. Он предал свою любовь к ней неосознанно. Страдания Дженни, причиняют им физическую боль. Заставляя, болезненно морщится от каждого её всхлипа. Оба понимали, насколько близка она к грани — сойти с ума. От того неосознанно, прислушивались к дыханию. Словно, в этом мире, можно было умереть от моральной боли.Дженни давно не ангел, ведь украла сердца у двух демонов.
Музыка лилась по всему залу, заставляя каждого зрителя утопать в личных воспоминаниях. Он был подобен психологу, что нотами, мог достать из человека любую эмоцию: довести до счастья или отчаяния. Но при всём божественном даре к музыке, его рыжей копны никогда не касался сапфировый свет. Никогда, закончив играть, его ухо не трогали безумный аплодисменты. Потому он на секунду замирает, забыв о том, что нужно попрощаться с залом. Отрезвляющее громко опускает крышку фортепьяно, но грохот теряется в силе аплодисментов. Никогда этот театр не слышал столь бурные овации. Никогда весь зал не стоял в восхищение. Чимину неловко, потому что, он никогда не придавал своему дару такого значения. Потому он не понимает — эту восхищенную, безумную реакцию. Но он не видит, как на лицах людей застыли слезы печали и эйфорические улыбки. Он кланяется элегантно, скромно, и с уважением, что вызывает у зрителей ещё более бурную реакцию. Но слышит это только уже сквозь закрытый занавес. Его сердце колотиться как бешенное — он никогда не думал, что, подавшись на уговоры Чеён, он испытает такой кайф. Не успевает обернуться, как девушка сама, налетает на него с объятиями. А он остолбенело смотрит, привыкает к столь резкому тактильному ощущению. Его переполняли эмоции настолько что он, кажется, ничего не чувствует и не может нормально соображать, как будто без наркотических веществ и психических отклонений, он смог испытать эйфорию. — Это было великолепно, — краем глаза замечает приближавшуюся к ним мать. — Спасибо… — до конца так и не осознает, что впервые дал своей соло, что впервые играл перед целым залом. — Солнышко, это было грандиозно, — гордо делится мать, слегка приобнимая, — даже отец согласился с этим, и просил передать, что ему очень жаль, что он не смог присутствовать лично, — миловидная женщина аккуратно убирает прядку волос сына, вырвавшуюся из хватки лака, — у тебя настоящий талант. — Вы меня сейчас перехвалите, — смущенно отводит глаза, растягивая белую бабочку на шее. — Жалко, что они не смог присутствовать… — тихо шепчет Чеён, но парень все по глазам понимает, но в ответ ели заметно головой мотает. Чонгук и Тэхён. — Они и так, много раз слышали моё соло. — Что? — на мгновение отвлёкшись от детей из-за работы, интересуется женщина. — Ничего, мам, мне нужно переодеться. Девушку наедине со своей матерью оставляет. Вот уломала меня выступить, теперь, будь добра, быть моим концертным директором. Но пока все мысли о будущем подождут. Как бы он ни любил музыку и живые выступления, он ненавидел костюмы и тонны лака, что кажется, поднеси спичку и он превратиться в свечку. Почему он не выступал раньше? Потому что, он всегда знал, что его судьба стать владельцем этих театров, а не артистом. Музыка ему просто нравилась — приносила кайф. Он иногда брал уроки, иногда подмечал какие-то детали просто просиживаясь на репетициях великих музыкантов, что выступали на этой сцене. Он даже не задумывался, что в итоге это превратиться в его дар. Профессионализм и самообучение. Родители никогда не отказывали ему в начинаниях, но и не уделяли им и капли внимания, если это не было — грандиозно. Несомненно, отец не ждал такой реакции от зала. Не ждал, что его любимый, единственный сын, любящий попадать в скандальные истории, окажется — прирожденным пианистом. И это было забавно, ведь отец раньше был известным пианистом. Но он предпочел вести бизнес, женившись на своем менеджере, что после, оказалась дочерью главы крупного развлекательного холдинга. Дверь со скрипом отпирает, позволяя юноше заметить ноги, закинутые на стол. Я так и знал. Выдыхает слегка гневно, а младший уже ожидает привычный подзатыльник. Но его не было. У Пак Чимина было слишком хорошее настроение от чего шатен, удивленно вскидывает бровь. — Кто ты и что ты сделал с Чимином? — недоверчиво тянет младший. — Ничего, — раздраженно закатывает глаза, — ты ведь был здесь с самого начала? — Опоздал на минуту. Пианист подозрительно прищуривается — друг выглядел не как обычно. На его лице были слегка заметные следы складской грязи, а волосы были запутанны словно он побывал рядом с водой. Взгляд отводит, замечая на вороте его футболки маленькие пятнышки. — Чеён, волновалась, — бабочку на стол откидывает. — Я заметил, — усмехается, опуская веки, под шуршания какой-то упаковки, — двадцать пять пропущенных это тебе не шут… На полуслове обрывается, смотря на протянутую руку с влажной салфеткой. У Чимина лицо совершенно спокойное, но молчание вызывает у младшего какое-то странное предчувствие. Леденящее его кровь предчувствие. — У тебя кровь на футболки. Это конец. Как ему объяснить это? Он ведь не может сказать другу: «извини я тут людей на складах убивал, вот и припозднился, вот и следы крови остались». Это бы звучало максимально по-ублюдски и странно. А ему казалось, что всё только начинает налаживаться. Хотя он по факту не избавился ни от одной своей проблемы. — Успокойся, — выдыхает Чимин, — я и так знаю о твоей работе в клане. — Что? — Чон, мне плевать чем ты занимаешься, — ему уже осточертело держать эту салфетку, — но лучшее сотри до прихода Чеён или же поменяй футболку. — Но… Как? Когда? Мальчишка, выглядел так забавно в глазах старшего, пытаясь оттереть пятна засохшей крови. И правда, как он узнал? Как давно это понял? Наверно, с их второй встречи — когда заметил наклейку. Наверно, в тот вечер, когда Чон резко переменился, став мрачнее. Наверно, когда заметил, как тот судорожно вздрагивает от выстрелов. Наверно, виной всему этому его наблюдательность. — Наклейка, поведение, синяки на костяшках, легкий запах травы и пороха, исходящий от тебя, — перечисляет, мысленно забавляясь из-за этих округлившихся глаз. — Почему ты тогда не перестал со мной общаться? — все еще находясь в ступоре от реакции Чимина спрашивает тот, — или как минимум не сдал полиции? — А с Тёхеном я перестал общаться? — Ну он не занимается тем, чем занимаюсь я, — топорно отвечает Чон. — В этом случае не имеет значение. Шатен все также недоверчиво смотрит на спокойного Пака. Через зеркало наблюдая за тем, как он скидывает дорогой жилет на кресло. Он никогда не думал, что встретить человека, что так наплевательски будет относиться к тому, кто он есть. Да ты псих, друган. Чимин, и правда, псих, потому что понятие добра и зла в его голове всегда было расплывчато. Либо же он просто был слишком равнодушен ко всем людям. Почти ко всем. — Ты откуда такой умный выполз? — недовольно бурчит Чон. — Я просто наблюдательный, — хотя если посмотреть на младшего сейчас, он точно не похож на преступника: весь такой удивленный, лохматые, с размазанными розовыми следами на футболке, теперь напоминающие вишневый сок. — Не дай боже твоё ДНК смешается с Чеён, — запрокинув голову, равнодушно тянет Чонгук с сигаретой во рту, — я выпялюсь, психоанализ этой женщины и твоё «просто наблюдательный» это просто жесть… Чимин замирает на последней пуговице, белоснежной сорочки, что так рьяно хотел снять последний час. Твоё ДНК смешается с Чеён. Не совсем осознает смысл этой фразы, тупя в стол забитый визажисткими кисточками. Что, ты, только что, сказал? В довольные глаза смотрит через зеркало, тушуясь. Придурок. — Здесь нельзя курить, — отвлеченно оповещает Пак, сглатывая. — Я тоже немного наблюдательный. Я тебя придушу. Глаза закатывает, запрыгивая на стол. Требовательно на младшего смотрит, а тот без слов понимает, что нужна зажигалка. Чимин никогда не отрицал свою любовь к Чеён, потому — это напоминание, лишь выбило из него мысль о том, что он хотел переодеться. Затылком упирает в зеркало, выдыхает дым в потолок. Я отхвачу от матери потом. Чеён, на всех парах, радостно в гримерку залетает, столбенея в мгновения. Резко возникшую во рту слюну, сглатывает. Что за? Картина, представшая перед ней, сбивала с толку: Чонгук, с закинутыми берцами, на хрупкий гримёрный стол и Чимин сидящий на нем. Чимин, с расстёгнутой рубашкой, курящий с запрокинутой головой. По рельефу мышц взглядом ведет, думая о том, что даже не задумывалась, что они у него так хорошо развиты. И лишь поганая ухмылка Чонгука выводит её из оцепенения. 1:1, Солнце. Ловит легкую панику от того, как сигаретный дым, покидает маленькое помещение без окон, через открытую дверь. — Вы чего удумали? — недовольно прошипела девушка, — здесь нельзя курить, — они словно не слышали её, растянувшись в довольной улыбке, — тем более, госпожа Пак, должна с минуты на минуту… — Отвлеки её, — кидает Чимин, спрыгивая, — а мы свалим через запасной выход. — Ты издеваешься?! — слыша приближения женского голоса, тихо вскрикивает девушка, — ты второй раз её оставляешь на меня?! — Ты справишься, — кидает Чимин, подмигивая ей после невесомого поцелуя, Чонгук же театрально высовывает язык.Дочь «преступника», сумасшедший пианист и убийца: Поистине безумное трио.
Ночь окончательно накрыла Сеул, заставив выползти на улицу монстров. Всё что осталось от горячих сумерек: прогретый металл контейнеров и не остывший двигатель машины. Старик, слегка приоткрывает глаза, пересохшими губами ловя кислород. Он не помнил, насколько он отключился и растерял все свои последние воспоминания. Но теплая жидкость, вытекающая из его груди, заставила опомниться. Точно, в меня стрелял Хосок. Поганец специально выстрелил так, чтоб я умирал долгой и мучительной смертью. Почти не слушающимися, от анемии, пальцами достает пачку сигарет из кармана. А вот зажечь мне точно не под силу. Зрение расфокусировано из-за чего он не сразу разбирает в фигуре, стоящей над ним, эти поганые черты лица. Черты лица семейства Ким. Он заметил, стоящие дорогостоящие машины за забором, ещё до того момента как приехал Чон Хосок, но почему-то не придал значение. Почему-то решил, что это приехали очередные представители кланов. А он, и правда, был похож на представителя клана. На главу ужасающего клана. Мужчина равнодушно присаживается на корточки, поджигая сигарету, зажатую в окровавленных губах. — Исполняешь мое последнее желание? — насмешливо интересуется тот, чья песенка уже спета. Ким Ёнджэ даже не морщится, не усмехается, он слишком отрешенно наблюдает за кончиной своего главного компаньона. А ты не дурак если догадывался о том, что я жду твоей смерти. Моей смерти ждали многие, просто ты никогда бы не сделал это своими руками, мальчишка. — На одном прайде не может быть два льва, — голову слегка набок наклоняет, убирая руки в карманы. Фанлэ улыбается. Не как улыбался раньше: не безумно, не угрожающее. Улыбается, как все обычные люди. Казалось, он давно был мертв, потому ждал смерти. Но монстрам не положено умирать — их наказывают вечной жизнью. Так он думал, пока не встретил существо намного жёстче и бесчеловечней его — Ким Ёнджэ. — А что, если бы он убил твою дочь? — Это были бы её проблемы, — Манобан усмехается, доставая сигарету из-за рта, дрожащими пальцами, — значит, она недостаточно сильно влюбила в себя монстра, — бессонная чайка, словно в подтверждение, громко взмахивает своим крыльями над их головами, — и тогда бы тебя все равно убил мальчишка. — Любовь? — словно издевка дым превращается в подобие сердца, или быть может, умирающему дракону это просто чудится. — Да, губительное чувство, — а Ким усмехается, впервые выдавая хоть какую-то эмоцию, — ведь даже тебя оно ослепило, — читает слегка заметное удивление в помутневших глазах — ослепило настолько, что ты не заметил, как твои собственные псы захотели тебя убить. — Ты был готов пожертвовать собственной дочерью ради этого? — Пожертвовать слишком громко сказано, — параллельно своим словам, принимает из рук охранника увесистый пистолет. — Знаешь, — на осунувшемся лице, бывшего главы синдиката, красуется добродушная улыбка, — а ты ведь настоящий монстр, похуже меня. — Вероятно, — выдыхает Ким, даря на прощание старому льву — дырку во лбу. Мужчина еле заметно кивает охранникам, чтоб те избавились от тела. Убивал ли он раньше? Да вроде, нет. По крайней мере, не своими руками. Знает ли он цену человеческой жизни? Конечно. Сто долларов, триста евро, десять миллиардов вон или ноль. Он всю жизнь видел в людях лишь то количество денег, которое он мог получить. Потому убийства, торговля людьми, наркотиками и насилие не носили в его представление мира какой-либо оттенок. Это просто средства для достижения его цели. Если бы жизнь Фанлэ Манобан принесла больше денег, чем смерть, все бы шло по другому сценарию. Ким Ёнджэ был настоящим психопатом опасным для общества, и он это знал. Потому и обладать прекрасным актерским мастерством. Поэтому, он умел притворяться обычным, умел делать вид семьянина. И делал это настолько мастерски, что никто не замечал столь очевидные факты его психического отклонения. Для семьи он был лишь холодным, строгим родителем, но на деле ему плевать на них. Просто в рождение детей он видел будущую прибыль. Он умел выдавать эмоции, умел отчитывать за поведение, умел угрожать и любить. Но умел он все это механически — на деле, он не испытывал ничего, кроме желание заработать денег. Ему было плевать, с кем спит его дочь, ему было плевать, чем занимается его младший сын, ему было плевать на смерть старшего. Они лишь его инструменты. Лишь его инструменты в чьих жилах течет его кровь.Фанлэ был лишь садистом. Енджэ же психопат. Два дефективных льва на одном больном прайде. По итогу, глотку перегрызли львята.
Её руки, все так же, подрагивают — шок не отпускает даже в его квартире. Она ничего не понимает, кроме того, что он и она живы. У него изначально был какой-то план, в который, по-видимому, её решил не посвящать. Но это не отрицало такого факта, что еще чуть-чуть, и она бы правда сошла с ума. Она уже приняла свою смерть, потому жизнь казалась ненастоящей, словно так не должно было быть. Она не должна была выжить, её собственная психика молила её о смерти. За этот год она уже просто не верил, что все может быть хорошо. Где-то должен быть подвох. Этот старик не отстанет от неё пока она не умрет. Юнги уже двадцать минут пытался понять, что твориться в её голове, с надеждой на то, что все это её не сломал. В надежде, что она скажет хоть слово, после происшествия в порту. Но она молчала, смотря сквозь него. И это пугало его похлещи смерти. Казалась, она просто сошла с ума, превратившись в овощ. Все черно-белое, из-за чего эмоции Мина не такие отчетливые и понятные как раньше. А я вообще когда-то понимала его эмоции? Дженни ошарашенно крутит головой. Её состояние было похоже на временную деперсонализацию, из-за пережитых слишком глубоких эмоций. Просто защитная реакция, что, спадая вызывает в ней ужас. Я не смогу так жить. — Лучше бы ты меня убил, — срывается с её губ, опрометчиво, — и у тебя, и у меня было бы меньше проблем. — Меньше проблем? — от злости у него сводит челюсть. Лучше бы она молчала. — Юнги, я не вынесу этого, — по её щекам снова текут слезы, — я не смогу жить с осознанием того, что из-за меня тебя могут убить, — отшатывается, когда он делает шаг к ней, — так что просто убей меня. И в этом апатичном, холодном взгляде, она видит угрозу. Она никогда не видела его таким спокойным. А он, кажется, пробудил в себе дьявола лишь для неё. Ты ведь сама молила меня о смерти. Резко сжимает её волосы на затылке, заставляя посмотреть ему в глаза. И там она тонет. Пожалуйста, не надо. Я так хочу провести с тобой всю жизнь, но не хочу быть причиной твоей смерти. Не дай мне передумать. — Либо я сделаю это сама, — самые лживые её слова, вылетевшие из-за рта, но разозлившие его в мгновение. Дыхание учащается, а хватка на волосах становится сильнее, от чего Ким морщится, приподнимаясь на носочки. Она в безвыходном положении, прижатая к стене, и кажется, разбудившая монстра, что с холодным, злобным оскалом, подставляет пистолет к её подбородку. Никто ведь не говорил, что Юнги здоров. Потому то он и плещется в её страхе, как в океане безумия. Мысль о том, что она может быть мертва, так еще и от своих рук, убирает под замок все его человеческие качества и эмоции. Потому он даже в правдивость их не усомнился. — Давай, — хрипит, — Я убью тебя, — голос совсем обезумевший и надрывный, — а потом вышибу себе мозги, — притворно смеётся, оружие себе в висок направляя, — и умерли они в один день! — бах, над их головами лопается лампочка. — Юнги… — Что?! — хватку в волосах ослабляет. — Ты сумасшедший! — Ты меня свела! — Не оправдывай своё безумие, — за волосы его тянет, всхлипывая, — любовью ко мне, — отталкивает от себя, а он, сбито отшатывается. Дрожащими руками, след крови на её щеке оставляет, закусывая губу, дабы не выдать скулеж из груди. Пистолет, глухо, оставляет вмятину на паркете, в напоминание об этом дне. Дне, когда они оба окончательно тронулись умом. Пожалуйста не отрекайся от меня, когда мы столько пережили. Когда я отрекся от всех ради тебя. А в его черных глазах только потоки нефти, что травят её изнутри. И тут даже если она закроет глаза, она будет чувствовать этот огонь, рвущийся опаляющими языками. Мы в ответе за тех, кого приручили. А она смогла приручить адское пламя. Он же смог растопить льды девятого круга. Они по своей натуре чудовища, но такие хрупкие. Она головой упирается в стену, размазывая черный след от туши. Не подходи ко мне. Его тело машинально делает шаг — только это успокоит его тремор. Нет. Юнги никогда не испытывал такой боли, выворачивающей его наизнанку — не одни отхода не сравнились с ощущением того, что от тебя отрёкся тот, ради кого ты живешь. — Пожалуйста, не надо, — шепотом выдыхает Юнги ей в губу, от чего она открывает глаза, — пожалуйста, не отрекайся от меня, — подавляя всхлипы девушка до крови закусывает губы, — я не выдержу жить без тебя. Зачем ты это сказал. Она носом упирается в его ладонь — почти мурлыча от осязания своего любимого человека. Дженни все равно не смогла бы себя убить, а Юнги не позволил бы её и пальцем тронуть. Ей всегда, казалось, что она сильная, что она может прожить всю свою жизнь без поддержки других. Но рядом с ним её сердце выло. Кричало о том, что без него — нет жизни. Никому и никогда не удавалось довести его до безумного припадка. До агрессивной истерики. Он всегда чувствовал крайне скудный спектр эмоций. Потому, его поведение минутами ранее, сбивали с толку, кажется, это говорил другой Юнги — тот, что под миллионами замков в его душе. — Я не знаю, что нам делать, — тихо произносит девушка, смотря тому в глаза. — Не сдаваться, — а она челюсть сжимает, — я же не знал, что испытаю такой спектр эмоций лишь полюбив тебя. — Ты бы выбрал никогда меня не любить? — слегка ухмыляясь, нервно спрашивает. Она не хочет знать ответ на этот вопрос. — Сколько бы мне не давала шансов жизнь, — девушка тонет в том, как невесомо он проводит пальцем по её губам, — я бы всегда выбирал любить тебя. — Сумасшедший мазохист, — выплевывает ему в губы. — Какой есть. Пережив все эти трагедии, они словно стали другими людьми. От того поцелуй и казался совершенно иным. Наполненным другими эмоциями. Более страстный, без страхов за жизнь другого и лжи. Более нежный, оберегающий тонкую грань их психики. С привкусом соли и крови. Цветущей сирени и жгучего хвойного перца. Их отношения всегда были токсичные. Но в этой кислоте они чувствовали себя, как рыбы в воде, пока не появлялась иная токсичная угроза. Они оба абьюзеры по-своему характеру. А влюбленные абьюзеры, хуже безумцев. Ведь, они начинают вести себя в разрез своим моделям поведения от чего сходят с ума.Сансара.