Missia est

Громко. Невыносимо громко. Громко настолько, что закладывает уши, настолько, что голова разламывается от пульсирующей боли, настолько, что виски словно сжимают с двух сторон, словно оглушают, не дают спокойно существовать. Ярко. Невыносимо ярко. Толпы болельщиков с флагами разных цветов, логотипы спонсоров на экранах, судьи, игроки, тренеры. Они, все они будто кружат голову, дезориентируют, сводят с ума. Радостно. Радостно, как же ещё? Сборная сделала невозможное, совершила чудо, смогла доказать, что в стране есть футбол, что не всё потеряно, что Россия может биться наравне с сильнейшими сборными мира. И не просто биться, а побеждать. Артём шокирован, Артём не верит, Артёму хочестся рыдать, кричать и говорить «спасибо» всем и каждому. А ещё Артёму хочется боготворить Акинфеева. Акинфеева. Игоря. Да, так правильней. Ему хватает одного взгляда в сторону вратаря сборной России, чтобы понять — у Акинфеева срыв. Истерика, мать её, грёбаная истерика, самый настоящий приступ. Ну, знаете, так бывает, когда ты делаешь то, за что тебя будет носить на руках вся страна. Секунда, вдох-выдох. И мир перестаёт существовать. Опомнившись, поняв, что наконец произошло, Артём окончательно уходит от внешнего мира, утопает и сгорает сиюминутно. Параллельно. Одновременно. Игорь, тёплый, мокрый, тяжелый, счастливый Игорь в его, Артёма, объятиях. Страшно. Ступор в первую же секунду осознания. Где-то там, вдалеке, остальная часть сборной вытрясает из себя душу, благодарит стадион за поддержку и просто выкраивает всё, что приходит на ум. Но здесь мир сужается до пальцев, судорожно перебирающих форменную одежду, до ног, оторванных от газона из-за разницы в росте, до горячего дыхания где-то в районе шеи. До Артёма, который в первый и в последний раз обнимает Акинфеева вот так. Почти интимно. Ведь больше такого не будет никогда. Никогда больше Игорь не позволит себе запрыгивать на Дзюбу так безоглядно, так искренне. В следующий раз он будет думать. И этой эйфории не будет. Словно проснувшись, Артём со всей силы прижимает Акинфеева к себе, обхватывает вратаря под поясницей, поднимает в воздух и смотрит в веселые глаза. Самые красивые сейчас глаза. А Игорю всё мало, он обнимает всё крепче и крепче, притягивает всё ближе и ближе. И вглядывается в глаза Артёма. Самые грустные сейчас глаза. Ведь этот миг закончится, срыв пройдёт, и Игорь снова нацепит маску, снова будет делать вид, что не замечает долгих влюблённых взглядов, случайных прикосновений, которые на самом деле вовсе и не случайные, и тех слов, которые, кажется, Артём никогда не говорил. Но Игорю этого и не нужно. Он прекрасно всё понимает. Прекрасно знает, что чувствует Дзюба. Прекрасно слышит разговоры, которые ведутся другими игроками сборной. Но Акинфееву проще не замечать очевидного. Проще ведь абстрагироваться от правды, чем поверить в истину. Проще прикрыться извечными «дружескими» рукопожатиями и самыми что ни на есть добрыми намерениями. Проще играть удобную фальшивую роль, чем быть самим собой. А Дзюба так не умеет. Ему тошно от происходящего между ними. Ему тошно от рамок, в которые они себя загнали. Ему тошно от абсурдности всей ситуации. Ему тошно, ему больно. И Артём отпускает его. Отпускает на поле, отпускает к остальной команде, отпускает к фанатам. Но только Артём пока не понимает, что именно сегодня он отпускает Игоря навсегда.