Безумный шепот Света, холодный голос Тьмы

Может, он пошёл по неправильному пути? Может, стоило следовать мечте, не меняя мечты? Наверное, не стоило идти против того, кого не можешь победить. Ужасный закон — подчиняй или подчиняйся — к сожалению, справедлив и для человеческого общества. Сила, как он мог этого не знать? Увы и ах, уже поздно что-либо исправлять. Определенно, поздно. Люк вздрогнул, сел, по привычке потянулся к лайтсайберу. Рука зашарила по поясу, но, почувствовав лишь гладкий шёлк одеяния, безвольно упала на жесткий матрас. Его одежду забрали, чтобы одеть в неё того повстанца, который был казнён вчера. Парень провинился тем, что был похож на молодого джедая. Да, у него были такие же светлые волосы, похожие черты лица, он был такого же роста, как Люк, и именно поэтому его выбрали главным актёром того спектакля, который разыгрался в целях того, чтобы внушить всем повстанцам, а также тем, кто им симпатизировал, страх и уважение перед грозным и могущественным противником — Империей. Конечно, его преступления были ничтожны по сравнению с теми, которые совершил сын павшего джедая, однако Люк был чувствительным к Силе, ужасно ценным пленником, тем, кого надо было во что бы то ни стало сохранить, и это моментально настроило судей против того, чтобы оставить молодого, неопытного повстанца, которому, кажется, только-только исполнилось семнадцать, в живых. Он видел всё как наяву. Особенно чётко виделся ужас в глазах паренька: перед смертью он обернулся на него, будто бы знал, что Люк стоит там. Джедаю дали посмотреть на его казнь. Интересно, для чего? Чтобы он больше мучился от осознания, что вместо него погибает кто-то другой? Тем не менее он бы там, стоял рядом с Вейдером и не мог сделать абсолютно ничего. Закованный в наручники, закутанный в черный длинный плащ, Люк просто смотрел, ругая себя за бессилие. Его заставили глядеть, как повстанца ставят к стене, как прицеливается солдат, как из бластера вылетает струя жидкого огня, а паренёк тихо охает, бледнеет и оседает, судорожно пытаясь прикрыть обуглившуюся дыру в комбинезоне. Кажется, он что-то шептал перед смертью? Звал на помощь? Но кого? Неужели Люка? Но мучаться он перестал быстро, а по ангару быстро распространился запах палёной ткани, кожи и плоти, от которого Люка чуть не вывернуло наизнанку. Но этот запах не понравился лишь ему: Вейдер, как и всегда, дышал ровно, его эта незначительная смерть вообще не касалась. На языке опять почувствовался солёный вкус крови. Люк, крепко стиснув зубы, в сотый раз проклинал Силу за то, что именно его она сделала особенным, Одарённым, одним из тех, соотношение которых к людям — один к тысяче, а то и меньше. Если бы не эта одарённость, он бы уже спокойно отошёл туда, где находились его тётя и дядя, и не сидел здесь, в этой маленькой комнатке без окон, с одной-единственной тусклой лампочкой под потолком и койкой напротив тяжелой двери, ожидая прихода бездушного истукана, от прихоти которого будет зависеть, сколько времени Люк будет корчиться в приступе боли, вызванной разлившейся по венам лошадиной дозой наркотика или же уколом светового меча. (Или, наверное, для него придумают что-то особенное? Люк пытался отогнать от себя эту мысль, но она возвращалась снова и снова.) От Дарта Вейдера, Палача Империи, не следовало ожидать ничего хорошего никому, а Люку — тем более. В чём джедай не сомневался, так это в том, что его мучения будут о-очень долгими. Да, несомненно, ужасно долгими. Люк ещё сильнее обнял колени, с ненавистью поглядывая на черный костюм. Стоп, никакой ненависти. Покой, только покой… Сила, как добиться покоя души, когда перед глазами, как в последние минуты жизни, на огромной скорости проносятся воспоминания? Какой-то темный трактир, он сидит рядом с Оби-Ваном, пытаясь забыть эту сцену: догорающие обломки дома, в котором он вырос, которые стоят посреди огромной пустыни; вот вспыхнула сцена спасения Леи Органы, побег со Звезды Смерти, сцена награждения (и на черта ему теперь эта блестяшка, что тогда нацепили ему на грудь?)… Звезда Смерти. Чьей? В смысле, чьей смерти? Может, именно его? Если бы сразу смерти, нет, всё гораздо страшнее. Когда-то Люк считал, что ужасней Царицы Пустыни из старой легенды, что рассказывала ему мать, не может быть никого, но время шло, и теперь он знает правду. Горькую и жестокую правду. Нет в мире ничего ужасней чувства безысходности и осознания своего бессилия. И нет сейчас ничего прекрасней понимания, что всё в этой жизни — да и сама жизнь тоже — когда-то, но закончится. В камере не было часов, и невозможно было определить, сколько он просидел вот так, пялясь в одну точку невидящим взглядом. Может, час, но скорее всего, больше. Глаза уже начали слезиться, и похоже, что не только от долгого смотрения на дверь. Он остался совершенно один. Нет мастера Кеноби с его вечным — ну, или почти вечным — оптимизмом, нет Хана Соло, всегда готового выкинуть что-нибудь из ряда вон, нет серьёзной и рассудительной, но по-своему милой принцессы Леи, нет немногословного и пушистого Чуи — рядом с ним нет дорогих ему людей, тех, кто поддерживал его в трудные минуты. Они остались там, на том самом космолёте, который доставил его сюда, на Корусант. — Прости, но мы не можем поступить иначе. Альянс должен жить, и не важно, чем для этого придётся пожертвовать, — опустив глаза, спокойно и лаконично объяснила принцесса Лея и, в последний раз оглянувшись, выпорхнула за дверь. Её голос шёл как будто бы из тумана, и Люк только теперь начал понимать, почему: снотворное с привкусом чая сделало тогда своё дело на ура. К счастью для Альянса и к сожалению — для него. Да-да, его выдали свои же. Впрочем, можно ли назвать их, тех, кого он считал союзниками, своими после всего, что произошло? Говорят, что своих не выдают, значит, Люк никогда не был для этих людей своим? На душе заскреблись кошки, когда джедай осознал, что его просто-напросто использовали, чтобы в конце концов сделать козлом отпущения. Вечно его подводила вера в лучше в людях и вообще, горько усмехнулся юноша. И как он мог быть таким наивным? Прозрение, конечно, пришло, но, как всегда, пришло слишком поздно, когда уже ничего не изменить. Уже сейчас Люк чувствовал, что всех сторон его обступает Тьма, и сопротивляться ей становилось всё труднее с каждым часом. Она проникала всё глубже, стараясь достать до самого сердца, задеть самые чувствительные струны души, задушить робкий голосок, тихо твердивший: «Крепись, нужно быть сильным». Когда до человека доходит осознание того, что у него отняли всё, что было дорого сердцу, ему трудно продолжать быть сильным. А когда ещё и выбивают почву из-под ног, так вообще хочется закрыть глаза и навечно погрузиться в мир иллюзий. Наркотики, алкоголь, — раньше Люк не понимал, зачем его друзья пьют или каким-то другим образом употребляют дрянь, которой надо кануть в небытие, однако теперь… Теперь он и сам был не прочь напиться или накуриться до потери пульса, но кто даст ему сейчас это сделать? Правильно, никто. Сила, почему всё так, а не иначе? Почему нельзя сделать так, чтобы всё было хорошо, чтобы люди перестали умирать ни за что, мысленно спросил Люк, сжимая руки в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. А кто сказал, что они умирают ни за что? Может, ты не знаешь всего и поэтому думаешь, что смерть просто забирает всех, кто подвернётся ей под руку? Наивный, ничего в мире не происходит случайно. Юноша вздрогнул и поднял голову. Никого. Он бы услышал или почувствовал, если бы кто-то решился навестить его. Но кто тогда ему ответил? Тот, кого ты скоро начнёшь называть… Он никогда и никого не будет называть повелителем. Тем более Императора или Вейдера. Люк тяжело вздохнул. Нет, он хотел не этого, он хотел сна без сновидений, а не кошмаров, что выдает подсознание. Как всегда — просишь и получаешь то, что просишь, с точностью до наоборот. Как там он называется у простого народа? Кажется, закон подлости? Ты не дал мне договорить. Впрочем, как знаешь, но если просишь одного, а дают другое, значит, не то просишь или просишь неправильно. Дверь в камеру начала отъезжать в сторону. Люк не обернулся. И так было понятно, кто удостоил его своим вниманием. Конечно же, к такому «важному» пленнику не придёт кто попало. Дарт Вейдер, Палач Империи, тот, кто точно знает, как заставить пленника испытать ужаснейшую боль. Этот чёрный монстр никогда и никого не щадил и не пощадит. Этот ситх работает не покладая рук, чтобы в Империи не осталось вольнодумцев, мешающих Палпатину править бал. Люк затаил дыхание, а в голове билась единственная мысль: его ждёт смерть. Ну, если ты так настаиваешь… *** Маска. Его спасение и наказание. Он не может показать лицо, покрытое тонкой, испещренной шрамами кожей, но может скрывать свои эмоции. Разве кто теперь увидит, как он улыбается, хмурится или плачет? Конечно, нет. Впрочем, разве это — недостаток? Палачу Империи надо скрывать лицо, он должен быть безликим дроидом, который не видит смысла в том, чтобы сочувствовать тому, кто попал в его руки и, хрипя, лихорадочно выгибается, бьется в предсмертной агонии, после чего затихает навеки, устремив взгляд невидящих, быстро стекленеющих глаз в потолок. Никаких чувств, — к чему это здесь? Это может помешать важному делу. Если испытывать жалость ко всем живым существам, которые сидят в камерах, то когда-нибудь помочь, а разве надо помогать мятежникам, тем, кто посягает на покой граждан Империи? Тогда не будет ли он подобен крысе, выходцу из пятой колонны, что медленно, но верно будет подрывать то здание, которое так долго — целых двадцать лет! — строил Император, спасший его на Мустафаре? Вставать на пути у того, кому он обязан жизнью? Ни за что. Бунтовать против него? Это лишнее. Он будет до последнего с ним, с тем, кто стал для него семьёй с тех пор, как умерли все, кто был ему дорог. Падме, а вместе с ней их ребенок… Нет, ребенок жив. Сын Падме, Люк Скайуокер. Его сын. Он жив, сейчас он сидит на узкой койке, обхватив руками колени, и неподвижно смотрит на стену. М-да, юноша значительно отощал за те дни, что провёл в камере, но на ходячий скелет, в который превращался очень упрямый человек, который имел и не хотел отдавать ситху важную информацию, всё же похож не был. Впрочем, он мог им стать, если бы, конечно, и дальше продолжал отказываться от еды. Хотя, вряд ли он станет этим заниматься после их разговора, но кто знает, что может натворить мальчишка с прогнившими джедайскими заповедями в голове вместо мозгов. Ничего он не натворит. Теперь просто не сможет. Вернее, не захочет. Да, будет до последнего держаться за свои убеждения, крепко вбитые ему в голову этим треклятым джедаем Оби-Ваном Кеноби, однако кто сказал, что Вейдер не знает, как правильно убеждать? Мысли о пути к абстрактному Свету, к либеральной справедливости и прочей ерунде подобного рода проживут немногим дольше того, кто внушил их Люку. Им на замену придут другие, те, которые заставят мальчишку открыть глаза и увидеть мир таким, каков он есть. Скайуокеру-младшему давно пора проснуться, выйти из мира юношеских фантазий и узреть, каким дураком он был, когда согласился со всем, что в своей обычной манере преподнёс ему Кеноби. Да, именно проснуться, потому что лишь во снах можно вообразить такой мир, в котором царствуют «истинная» справедливость и демократия. Нет такого мира, нет и не будет хотя бы потому, что люди не способны самостоятельно думать. Им всё время нужен кто-то, кто скажет, что надо делать, как и когда, всё время нужен тот, кто будет стоять у них над душой, потому что в противном случае они и не подумают приниматься за дела. Всем нужна железная рука, которая поддержит, если надо поддержать, и придушит, если сделают что-то противозаконное. Некоторые, правда, могут обойтись и без неё, но таких единицы, все же остальные — тупая массовка, за которую думает головизор, которая делает всё так, как показывают в головизоре, и плевать, что-то, что показывают в головизоре — неправда. Да, в их головах это уже — норма, и лишь посвященные знают, что на самом деле надо сделать с головизором: со всей силы дернуть на себя блок питания, после чего взять увесистый гаечный ключ и как следует ударить им по экрану. Лишь посвященные наслаждаются тем моментом, когда видят поверженный зомбоэкран у своих ног, вдыхают запах горелой техники, слушают предсмертное шипение дебилизатора, смотрят на рябые волны, которые бегут по экрану, подобно крысам с корабля, наслаждаются осознанием того, что, когда они таким радикальным, но необычайно эффективным способом освобождаются от этого формовщика людских (и не только) мозгов и впервые вдыхают воздух истинной свободы — свободы действовать в своих интересах. Люк наконец повернулся к нему. В глазах, смотрящих мимо ситха, не читается ничего, кроме безнадёги. Да, безнадёги того, кто начал понимать, что мир полон обмана, но ещё не осознал, как быть выше мира, уноситься туда, где всё нараспашку, все друг с другом открыты как никогда. Ничего, он вскоре всё узнает. Если бы Вейдер мог, он бы тихо вздохнул. Надо приступать к самой нелицеприятной части. Гораздо гуманнее было бы усыпить и вбить всё нужное без междуусобиц. Нет, это слишком просто, слишком пресно и чересчур. Мальчишка должен понести хоть какое-то наказание за свои проступки, за уничтоженную Звезду Смерти и погибших на ней людей, за то, что несколько лет ставил Империи палки в колёса. Пусть видит и чувствует, это будет ему хорошим уроком! — Здравствуй, Люк, — негромко, без эмоций произнёс ситх, подходя почти вплотную к койке. Обтянутые псевдокожей пальцы впились в подбородок, до синяков сжимая кожу, покрытую лёгким загаром, и заставили пленника посмотреть на наводящую на некоторых ужас маску. Юноша попытался отстраниться и вскрикнул от боли, когда вторая рука легла ему на плечо, надавливая сильнее, чем надо было бы в этом случае. — Чего вам надо? — почти сквозь зубы прошипел Люк, быстро глянув прямо в визоры. — Я не знаю ничего, что могло бы вас заинтересовать. — Действительно, не знаешь. Поэтому я и пришёл — пора заставить тебя это узнать, — оборвал его Вейдер, предвкушавший долгий и болезненный разговор. Да, очень часто пленники, которые проходят курс по восстановлению способности мыслить за себя, а не домысливать за зомбоящик (особенно если эти пленники успели наломать немало дров и отрабатывали таким образом наказание), поначалу испытывают ненависть к тем, кто этот курс проводит. Только поначалу, потом же они всю свою оставшуюся жизнь смотрят на тех, кого считали своими палачами, с почтением и искренним обожанием. Конечно, проще было бы вообще не доводить до такого, но раз уж предрассудки проникли так глубоко, что пагубно повлияли на способность думать своей головой, то лучше искоренить их как можно скорее, пока они окончательно не отравили этот до недавних пор чистый, невинный разум. Вот только как обойти этот ментальный щит? По камере разнёсся приглушенный крик, полный боли. Люк зажмурился, пальцы судорожно сжались, он выгнулся назад, попытался отстраниться, однако как ему было справиться с самим Лордом Вейдером? Теперь, когда они остались один на один, уже никак. Друзья не придут на помощь, да и нет у него больше друзей. Теперь, когда джедай окончательно понял, что его попросту бросили, в сердце начала закрадываться ненависть ко всем тем, по вине которых он вынужден испытывать эту боль, адскую боль. Всё спокойствие улетело к хатту, ему на смену пришла ярость, которая затем, по мере того, как в сознание проникало всё больше образов, сменилась ужасом. Вейдер нарочно брал самые правдивые и нелицеприятные картинки из памяти и заставлял Люка смотреть на них. И кажется, наконец попал в цель. Этот образ был самым интересным: он показывал, каким будет будущее, если на земле будет абсолютная демократия. И почему всех так привлекает это слово? Ведь демократия — власть народа. Или, вернее, того, что должно было быть народом. Сейчас такого народа нет, а есть лишь тупой сброд. Сенат вовсю постарался запугать, отупить и превратить в послушное стадо доселе прекрасных граждан, но будущее создал просто отменное. Такое подходит лишь для масштабных антиутопических романов, которые в Империи, к счастью, не издаются. Узаконенное рабство, казнокрадство и, как следствие — полная анархия. И тогда бы люди — и не только люди — превратились не просто в стадо послушных дроидов, а уже в самых настоящих зверей, не признающих вообще никаких ценностей. Любовь, восхищение истинной красотой, желание развиваться и развивать свой народ — всё это в том случае заменят голые инстинкты. А что останется от планет, от городов и памятников, от мудрости предков? Лишь загаженные развалины, в которых будет гулять ветер. — Нет, пожалуйста, прекратите! — тихо взмолился Люк. И конечно же, ситх не стал его слушать. Исполняя свой долг перед государством и народом, он вообще никогда никого не слушает. Хотя нет, слушает. Императора, того, кто выше его, своего учителя. Вейдер выполняет его приказы, однако приказы других он выполнять не намерен. Тем более тех, кто воспитан джедаями.