***
*** — Ао, ты же знаешь, что я не отстану. Он фыркнул, совершенно по-детски отвернувшись к стенке. — Ао! Ноль внимания, фунт презрения. — А-а-а-о-о-о, — протяжно провыла я ему в самое ухо. Мужчина поморщился — наверняка столь громкие звуки воспринимались болезненно — и грубо спросил: — Что? — Ты ведь слышал Мей, тебе поспать нужно! — Не хочу. Оно и видно. Ну что за детский сад! — Кошмар? — уточнила для проформы. Шинья наблюдал, будто прислушивался к чему-то, нахмурив светлые бровки. Я опустила его на пол и сама подсела ближе. Ао уставился в землю, явно избегая смотреть на нас, весь напрягся. Кажется, даже зубы стиснул, но кивнул. — Да. — И подробностями ты, естественно, не поделишься, я права? Глухое рычание стало настолько неожиданным, что я вздрогнула, едва не отшатнувшись. Словно в один миг под ногами исчезла опора, а ухватиться не за что. Давно он так не делал, отвыкнуть успела. Да и много чего ещё успела. Шинья захныкал. Я все внимание сосредоточила на нём, пытаясь унять внутренний тремор. Не хотелось видеть лицо Ао, наверняка искажённое. Перегнула палку со своей навязчивой заботой. Ну хочется человеку, чтобы его не доставали, так чего трогать! — Прости, я поняла. Не лезу. Встала, закусив губу, чтобы случайно не разрыдаться от испуга и, чего греха таить, иррациональной обиды. Уйти на свою половину с Шиньей, закрыться шторкой и успокоиться… Хороший план. Однако я не успела сделать и шага: меня придержали за рукав. — Нет! — и столько отчаяния было в голосе, что я повернулась к нему, удивленная. Ао смешался, рукав отпустил и снова отвел глаза. — Показалось… — Так, — решительно, насколько возможно, скомандовала, — или ты рассказываешь все по-человечески, или я иду к себе, тебе не надоедаю и молча пытаюсь не оби… Когда он успел подняться — я не смогла понять. Просто осознала, что мы с Шиньей заключены в крепкое кольцо чужих рук, и дышать становится всё тяжелее. Ему настолько плохо? Сын завозился, стал дергать предшественника за волосы, но тот внимания не обращал. Только ткань, зажатая в его пальцах, затрещала сильнее. Какой кошмар способен толкнуть это драконище асоциальное не просто на физический контакт — на объятия? Безумно неуклюжие, неловкие, и всё же объятия? — Ты меня сейчас или разденешь, или задушишь, — шепнула на остатках воздуха, готовясь к резкой смене положения, и не прогадала: Ао разве что не отпрыгнул, как шуганный кот. Такой живой, растерянный, он мне нравится намного больше. Шинье, судя по лепетанию, тоже. Ещё бы отстранялся не так резко… Смерть. Ао точно видел смерть, причём выбившую его из равновесия, значит, это была смерть или его, или моя с Шиньей (а я верю, он нами сколько-то дорожит). Однако если учитывать, что причин волноваться о нас в последнее время нет, вариант один остаётся — тот самый, который я всеми силами хочу предотвратить. Жаль, Зено обещался не раньше, чем через месяц, да и этот срок может сильно увеличиться. Махнув косой, уверенным шагом сократила расстояние между собой и сгорбившимся драконищем, выставляя вперёд Шинью. — Покажешь, как обниматься надо, сынок? Мой малыш сам интуитивно сомкнул ручки вокруг широкой шеи, и, когда Ао поспешил придержать его, я прижалась к обоим. Отшатываться было некуда — стоял наш обнимаемый у стенки, а толкать нас побоялся бы, чем мы бессовестно воспользовались. — Вас загнали в угол, господин Дракон! — профырчала я в волосы. — Теперь у вас нет другого выхода, кроме как последовать советам лекаря и хорошенько отдохнуть! Ао неопределённо вздохнул и неожиданно спокойным, пусть и усталым голосом признался: — Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу… Свободной рукой меня прижали сильнее. — Сон свой дурной видишь. Может, старый проверенный способ… — Какой? — вопросительно глянули на меня, потихоньку отстранившуюся. — Когда я была маленькой, если мне снился кошмар, я шла либо к родителям, либо к сестре, и спала с ними, а если не получалось, мне пели колыбельную, — пояснила я с ностальгической улыбкой. Лена часто ворчала, но никогда не отказывала в защите от ночных страхов, родители же, кажется, вообще не обращали внимания на лишнее тельце, вклинивавшееся между ними. — И как ты это представляешь? — скептически осведомился Ао. Шинья отпустил шею и стал немного сползать, поэтому я отстранилась и сняла его. Все равно болезный, вроде как, угомонился. — А этому господину тоже спать пора, — я погладила светлые волосики и чмокнула свою драгоценность в нос, получая в награду счастливый смех, — вот и попробуешь для начала с ним. Фырканье звучало определенно недоверчиво.***
Засыпать отказывались оба, что, в принципе, ожидаемо, но грустно. Шинью сильно взбудоражило выяснение отношений, Ао — всплывшие страхи, и успокоиться сами они не могли. — Знаешь что, Ао, иди сюда, — поманила я ладошкой. — И спальное место своё сюда перетаскивай. Он, видимо, окончательно вымотанный, даже спорить не стал. И когда устроился у меня под боком, я похлопала по коленям. Жест не поняли. — Попробуй головой лечь, — пояснила и не сдержала улыбки от того, как забавно вдруг открылись золотые глаза. — Ну попро… Тяжёлая голова легла аккуратно, будто боязливо. Я протянула Ао завертевшегося Шинью, и спросила, потянувшись к взъерошенным волосам: — Можно? После секундного колебания ответом было короткое «да». Я осторожно запустила пальцы в густую шевелюру. Давно хотела это сделать! Сын устроился на па… На любимой няньке и поглядывал то на него, то на меня. Я очень хочу однажды назвать Ао не просто семьёй, малыш. Но семья — это уже безумно много. И очень больно, если не удастся найти способ остановить ваше проклятье. Три года — большой срок, но и его может оказаться недостаточно. «Как же я люблю вас», — мелькнула мысль. Мелькнула и пропала в золотых искорках и резонирующем колыбельной биении сердца. — Засыпай, любимый мой, За окном уже светло: Ночь промчалась, словно тень, Помахав крылом… На каком языке? Русском? Японском? Совершенно ином? И важно ли это? — В небе месяц потускнел, Ты со мной встречал рассвет… Знай, у жизни есть предел, У любви же — нет. Кажется, впервые я пою для двоих. Шинья зажал в каждом кулачке по большому пальцу: моему и Ао, который старался смотреть на меня, не отрываясь, однако бессонные ночи давили на веки. — Все печали позади, За окошком солнца свет. Знай, ты будешь не один Среди сотен бед. Самые важные слова для моих драконов, самое невероятное для них знание: я рядом, я с ними и ни за что не брошу. Кое-кто все ещё не в силах поверить, да? — Буду я хранить твой сон, Буду твой беречь покой. Ночь промчалась, словно тень. Спи, любимый мой. Глядя на такие открытые во сне лица, я, как заворожённая, еще раз прошептала последние строчки: — Ночь промчалась, словно тень. Спи, любимый мой… Я опустила голову, тоже погружаясь в дрему. Два молочных зуба у нас уже есть, осталось двадцать шесть.***
У девочки заплаканные карие глаза, непослушные волны иссиня-чёрных волос и алые росчерки ягодного сока на щеках, копирующие, очевидно, рисунки на лице Синих. Худые плечи трясутся от рыданий, маленькие ладошки сжимают что-то. Она кричит; я вижу, как открывается рот, но не могу разобрать ни слова. За её спиной появляется Шинья, — года на три-четыре старше малышки, — смотрит серьёзно и печально. Девочка роняет свою ношу, оборачивается к нему и цепляется из всех своих маленьких сил. Я опускаю взгляд и чувствую, как по коже пробегает холод. В траве лежит треснувшая маска Сейрю.