Если хочешь узнать о Шайрен

      — Голоса…       Меттатон. Он начинает. Подталкивает. В первую очередь, это расплавленный металл. Мягкое проведение до того момента, как он не начнет остлаиваться, как не разольется сладкими притоками по всему телу. Это вибрация. Природная фонограмма. Колкая дрожь. Колебания, в своем роде, исключительные. Ни холод. Ни твердость. Ни искусственность. Нега. Иногда даже истома. Это искры, чьи частицы постепенно изменяются, вытягиваются, он увеличивает октаву, настраивает более возвышенный диапазон. Это желание. Сохранившееся и ослепительное. Он умудрялся вдыхать жизнь, энергию и искреннее удовлетворение, что через бесплотную материю, что через механизм. И, конечно же, это намек. Лукавый подтекст, деталь, чувственная манера. Ты слышишь фактически все оттенки.       Напстаблук… Это вздох через пелену. В безмолвности, ностальгии, тоске, печали, окрашенной только тонкой белой дымкой. Это то, что нужно в любой песне, любом сочетании звуков, любому аккомпанементу. Один раз. Это незримое присутствие. Дух, прозрачная кисея волн. Отголосок, сопровождающий чаще всего такую же бестелесную дорожку из тона, темпа, шума. Её отдаленная часть. Он словно… Предпочитает быть на границе этой гармонии. Сам никогда не станет выше, дольше, плотнее или зримее, но, безусловно, вольется в основную массу. Ведь прежде чем петь вы сделаете вздох, а уже потом _начнете_? Это незаметное колебание воздуха, иллюзия и – момент – сигнал. Даже после своего воплощения он по-настоящему никуда не исчезнет.       — А вот мой голос… Где-то между сигналом и основной оболочкой. Фон? Что-то… Предающее всему ритму звучность? Это журчание воды, что существует между шумом водопадов и воздушным потоком. Это нежная размеренная трель. Мистичность. Лиричное сопрано в тот момент, когда желаешь ощутить. И густой тембр, когда стоит передать волю. Временами, вылетает свист. Тихий, совсем слегка содрогающий воздух в силу непривычности, но ласкающий настроение. Он будто аккуратно скачет, имитируя ноты. Это всё, что вы слышите невольно, гадая с минуту и догадываясь в легком упоении. Это забвение. Вернее, бывало им, пытаясь передать косвенный глубокий траур. Обычно, он звучит словно под коркой, но разливается, когда того пожелает душа.       — В конце концов, для итога, я могу вас уверить, что во всём этом объединении не было ошибки. Как одно целое мы – атмосфера. Где угодно – предначертание. По отдельности – особенный элемент. Я много раз говорила, что благодарна Меттатону за то, что когда-то он напомнил мне о нашем обещании. Я понимаю, что не зря, мы все, так или иначе, любим и любили музыку. Мы дарим всё, что заключено в наших голосах. Всё, о чем повествует каждая песня. Наша группа – глава, а всё остальное – безграничная история. Это ли не прекрасно? Такова длинная, увлеченная чем-то жизнь.