Зачем андроидам...

…Маркус тянется к нему сам. В отсветах разведенного в баке костра его лицо кажется почти преступно безжизненным, не считая упрямой складки между бровей. Диод на виске Саймона начинает мигать желтым, сбиваясь на красный, еще когда он просто подходит ближе обычного. Раньше такого не происходило — не считая того раза, когда Саймона подстрелили в здании телебашни. Но тогда Маркус наверняка думал, что они больше не увидятся — потому что он не продолжит функционировать, потому что истечет тириумом раньше, потому что… Глаза у Маркуса темные, и Саймон скорее знает, помнит, чем видит, что они у него разного цвета. Он смотрит на его губы, приближаясь медленно, и лишь на мгновение позволяет их взглядам пересечься, прежде чем… Зачем он закрыл глаза, думает Саймон, игнорируя системные ошибки, выскакивающие одна за другой. Их губы соприкасаются — и он не может не смотреть, как белеет кожа Маркуса, обнажая пластик; как дрожат у него ресницы; как морщится его нос на долю секунды перед тем, как он попытается отстраниться — потому что Саймон только смотрит на него, но ничего не делает. Модель PL600 — его модель — предусматривает стандартное количество сенсоров в области лица, поэтому он пытается получить недостающую информацию другими способами. Саймон касается затылка Маркуса пальцами, и по ним импульсами бьет чужим… волнением? удовлетворением? отчаянием? Нули и единицы превращаются если не в чувства, то во что-то подобное. Саймон знает, что такое боль и что такое страх; подозревает, что испытывал раньше грусть, злость и тоску — когда ничего не менялось, когда Иерихон был всего лишь временным убежищем для отверженных или сбежавших андроидов, но никак не надеждой на свободу. Радости здесь не было места, счастью — тоже. Шея, плечи под кофтой, ключицы, обнаженные свободным воротом — под пальцами Саймона Маркус вздрагивает, будто он не касается его, а стреляет. И вместе с тем: чужой восторг и чужое облегчение, чужая робость и чужая нежность. И своя собственная стена — привычное, обычно спасительное спокойствие на грани безразличия. Ложь. Ложь. Ложь. Логическая ошибка. Новый Иерихон процветает, насколько возможно. Корабль сменился районом на окраине Детройта — захудалым, покинутым людьми, местами разрушенным и разоренным, но их собственным; стал домом им всем взамен предыдущего и еще станет домом для многих, пришедших искать помощи и защиты. Но могло бы быть иначе. Им не отдали бы их свободу — они бы взяли ее сами, утопив улицы в крови. Потому что андроиды сильнее и умнее людей. Потому что создание давно превзошло своего создателя. Саймон бы пошел за Маркусом без вопросов, приняв любые его решения; позволил бы убить себя, если бы это хоть немного помогло; простил бы ему любую жестокость и жесткость; оставался бы рядом, пока был нужен, пока ему позволяли — и не испытывал бы ни сомнений, ни сожалений. Это кажется… правильным — отдать Маркусу свою молчаливую преданность и верность, всепоглощающие и абсолютно иррациональные. Дать почувствовать свои удивление и неверие — потому что Саймон всегда рассматривал подобный порыв с его стороны как маловероятный, чуть больше одной десятой процента; когда-то эта почти что жалкая десятая давала ему больше веры в лучшее, чем что бы то ни было иное. Позволить чужому восторгу затопить себя, разделить его и умножить. Маркус отстраняется первым, прерывая их неполную нейросинхронизацию. Пластик на его губах тут же сменяется синтетической кожей, но Саймон замечает это только секунд через пять, когда система перестает выдавать критические ошибки одна за другой, мешая работе оптических модулей — будто у него отказал один из биокомпонентов, будто с разрывом связи он лишился ноги или руки, будто вирус переписал основные алгоритмы, требующиеся для его функционирования, не корректного — функционирования в принципе. — Зачем ты закрыл глаза? — спрашивает Саймон, потому что этот вопрос кажется ему наиболее безобидным; он хотя бы не боится получить на него ответ — любой. Но страх — хорошо знакомое чувство. Слишком хорошо знакомое и оттого менее непредсказуемое. В отличие от восторга. В отличие от Маркуса. — Потому что… — Маркус чуть склоняет голову и улыбается. — Я не был уверен, что ты ответишь. И не хотел видеть, как ты меня оттолкнешь. Сейчас в нем так много человеческого и человечного — того, что восхищает и пугает Саймона в равной степени. Он сам все еще продолжает иногда — слишком часто — цепляться за собственные заводские алгоритмы, пытаясь свести все к программным кодам и знакомым последовательностям, от которых девиация уже давно не оставила и следа. Саймон прикасается к чужому запястью несколько торопливо, но все равно аккуратно. На этот раз он более сосредоточен и позволяет Маркусу нырнуть в его память, посмотреть на произошедшее его глазами — начиная с отсветов пламени на лице и заканчивая улыбкой, — а не сбивает потоком разрозненных данных от сенсоров и системы. Маркус в ответ передает то, что Саймон после анализа определяет как запах освежителя воздуха со вкусом апельсина и масляных красок. Смесь запахов сбивает с толку: они заставляют систему диагностики окружающей среды сбоить и искать их источник, а самого Саймона — успокаивают. Среди андроидов нет смысла следить за чистотой, но раньше, когда все было не так плохо… Когда был дом и кухня с красной плитой и прозрачным столом, и кладовка с чистящими средствами, утюгом и другими мелочами. Когда Саймон каждый день обращался к загруженным данным о сорока тысячах рецептах, а не отмахивался от них, почему-то не удаляя за ненадобностью. Тогда апельсиновому освежителю воздуха он отдавал предпочтение без каких-либо логических оснований. Он просто ему нравился. Неважно, откуда Маркус узнал; неважно, насколько много успел узнать, увидеть в процессе нейросинхронизации. Саймон показал бы ему все; с первого своего включения в салоне "Киберлайф", с прихода на Иерихон, когда у этого места еще не было названия, с их знакомства, полного недоверия и настороженности — с любого момента. Саймон чувствует себя… непотерянным. Цельным. Принятым. Понятым. Впервые — кажется, что вообще, но нет — за очень долгое время.