***
Сашка опасливо огляделся, прежде чем начать. Прислушался: не идет ли мать или сестра? Все было тихо. Он осторожно выдвинул ящик, пощупал рукой под ворохом Фединых колготок и слюнявчиков и медленно, так, чтобы не порезаться и не задеть край ящика, вытащил из-под тряпья тонкое, блестящее лезвие от канцелярского ножа. Вечернее солнце красивым сияющим пятном падало на серебристое лезвие, и Сашка пару секунд подержал его на вытянутой ладони, любуясь своим богатством. Конечно, лезвие от канцелярского ножа – не швейцарский перочинный, как у Борьки, но это и не какая-нибудь бесполезная рогаткa. Подумаешь, рогатка! Ей только пугать голубей и бабок на лавочках во дворе. Другое дело – лезвие. Сашка зажмурился, представляя, как однажды Борька наконец попадется на сбрасывании из школьного окна водяных бомбочек, и тогда жандармы из детской комнаты милиции непременно схватят его и бросят за решетку на пятнадцать суток – за мелкое хулиганство. Тут-то и пригодится Сашке его лезвие. – Я принес передачу, – небрежно скажет он и протянет заключенному хлеб и колбасу, – Ешь, только осторожно. Конечно, в колбасе и в хлебе будут лезвия, которыми можно распилить прутья темницы и выйти на волю. Но что если двух не хватит? И на этот случай у Сашки есть план. Когда жандарм отвернется, Сашка незаметно вытащит еще одно лезвие из подошвы ботинка и протянет Борьке. – Как ты догадался так сделать?! – восхищенно спросит Борька одним взглядом. – Настоящий революционер должен быть всегда готов к аресту, – равнодушно скажет Сашка тогда, – Странно, что в вашей Боевой организации этому не учат. Борька, а может, даже сам Евно Азеф, конечно, сразу начнет предлагать ему вступить в их организацию, но он только гордо развернется и уйдет. Ему это давно уже не интересно. Ведь не за этим же он его спас. Просто такой благородный человек Сашка, и никакого признания ему не нужно. Все это он вычитал в книге «Рассказы о Бабушкине», но этого, конечно, Борьке знать не обязательно. Сашка вытащил из-под кровати левый ботинок, перевернул его подошвой к себе и начал осторожно распиливать подошву ровно посередине. Она оказалась гораздо тверже, чем он думал, но уж слишком сладка была мысль о мести надменному Борьке, и Сашка продолжал пилить. Он дошел уже почти до середины подошвы, но лезвие все еще никак не желало запихиваться дальше внутрь. «Может, еще немного», – подумал он, но где-то в глубине Сашкиной души начинали зарождаться сомнения. А вместе с ними – леденящий, липкий страх. Ботинки-то были новые. «Может быть, надо не пилить, а просто резать, быстро надрезать, и тогда все получится», – эта мысль была уже почти отчаянной. Сашка вынул лезвие из распиленной подметки, занес руку повыше над ботинком, прицелился и... – Ай! Лезвие со звоном упало на пол, а Сашка быстро прижался ртом к порезанному месту. Кровь на вкус была металлическая. Сестра Надя открыла дверь: – Что это ты тут творишь?! – Ничего, – Сашка незаметно задвинул злосчастный ботинок за спину, а лезвие прикрыл рукой. – А орешь тогда чего? – подозрительно прищурилась она. – О комод ударился, – соврал Сашка, не отнимая руки ото рта, – Угол острый, вот, руку порезал... – Как знаешь, – Надя пожала плечами. Видно было, что она ему не верит, – Пойдем, мама зовет ужинать. И лучше ей не знать про твою руку – она сегодня не в духе... Сашка умоляюще посмотрел на сестру: мол, не говори! Но она только презрительно усмехнулась, закрывая дверь. «Ее хлебом не корми, дай только свою власть почувствовать», – раздраженно подумал Сашка, рассматривая ссадину. Она была глубокой и находилась на заметном месте. Но делать было нечего – Сашка спрятал ботинок и лезвие глубже под кровать и пошел ужинать.***
Пока мама купала Федю, Сашка примерил ботинок. Подметка бессовестно шлепала теперь при ходьбе. Ясно было, что не заметить такой дефект невозможно. На кухне Аня, младшая из трех сестер, клеила для своих кукол какую-то ерунду. Сашка знал, что просить Аню по-хорошему бесполезно: она хоть смеяться и не будет, а вопросами замучает точно. Так что пришлось подождать, пока Аня отвернется, незаметно взять у нее клей и замазать им подметку, пока сестра не подняла панику.***
Утром Сашка первым делом осмотрел руку: рана подсохла, покрылась коричневой корочкой. Это было хорошо. Вторым делом он проверил ботинок... Подошва совсем не склеилась, но зато теперь она была вся измазана липким белым «Моментом». Уже не оставалось никаких шансов, что мама не заметит. Как раздавленный червяк сидел Сашка за столом. Завтрак показался ему бесконечным, хотя уже через пятнадцать минут мама, застывшая, как памятник Гончарову, стояла с изрезанным ботинком в руке, пока Надя изображала разочарование во всем человечестве сразу, отец рвал и метал, а Лена, Аня и Федя предпочли скрыться в более безопасное место. – Новые, кожаные, – сокрушалась мать, – Боже ты мой, что за ребенок растет! Почему же от тебя один расход, Сашенька? В кого же ты уродился-то такой?.. Сашке не нравилось слово «уродился». Как будто было в нем что-то от «урода». – Чем ты это сделал? Давай сюда, – резко сказал отец, – Как ты вообще додумался до такого? – Это... Из книжки одной... Про революцию... – всхлипнул Сашка, протягивая ему лезвие, – Там Иван Бабушкин так проволоку проносит, чтобы из тюрьмы сбегать... Отец взял лезвие и выкинул его в мусорное ведро. – Революция! Таких, как ты, близко нельзя подпускать к революции. Ты только хуже сделаешь. – Это он за компашкой Азефа и Савинкова повторяет,– ехидно вставила Надя, – В доверие к ним втереться хочет. И когда это она, будучи в одиннадцатом классе, успевала быть в курсе всех их дел?.. Сашка хотел посмотреть на нее с ненавистью, молча опровергая ее слова, но слезы помешали. – Чтобы только услышала я еще об этом Савинкове, – холодно сказала успокоившаяся мать, – После школы – сразу домой. И на этом, смею заметить, твои наказания не исчерпываются. «Ну еще бы», – уныло подумал Сашка, – «Да ведь вы, наверное, только и ждали момента, чтобы меня помучить». – А в школу он в чем пойдет? – поинтересовался отец. – В рваных! – ответила мама, – Хотя... Нет, для этого на улице слишком холодно. И она достала с полки что-то, что повергло бы в ужас не только Сашку, но и любого другого уважающего себя пятиклассника. Даже Савинкова.