"Всё изменилось после его ухода..."

      Шум сирены скорой помощи, разрезающий уши. Смешанные голоса многих юношей, кричавшее лишь одно: «Хината! Шоё!» Но никто, никто из них не подозревал, что он ничего не слышит. Его глаза закрыты, уши заложены от сильного удара. Его почти безжизненное тело в спешке укладывают на носилки и загружают в машину скорой. Его увозят в больницу. В место, где многие люди погибают от разных болезней или происшествий, некоторым везёт, и они остаются в живых. Но повезёт ли Хинате Шоё? Останется ли он в живых? Это всё зависит от врачей и от того, как он хочет жить…       Время 00:27. В областной больнице горит свет в окнах. Врачи крутятся над телом юного волейболиста, оперируют и зашивают, накладывают гипс и отвозят в палату для тяжелобольных, рядом с которой, в коридоре, столпилась здешняя команда «Карасуно» и капитан их противника — из «Аобаджосай». Они внимательно проводили взглядами тело друга, подключённого к аппарату ИВЛ.       Их впустили только через двадцать минут после того, как главный врач покинул палату пострадавшего, оставив медсестру для приглядывания за пациентом.       Ойкава и Нишиноя стояли около самой койки, остальные стояли в стороне.        — Во всём виноват я… — с трудом выговорил Юу.        — Не нужно мне было соглашаться… — с комом в горле сказал Тоору.       Прошло около десяти минут с того момента, как их впустили, но после кратких фраз они не проронили и слова. Просто стояли около койки. Стояли и смотрели на своего друга.       Пострадавшего друга. Друга, который находится в бессознательном состоянии из-за них самих. Глупая попытка вернуть всё на круги своя. Глупая и до конца не обдуманная. А осознали они это только сейчас. Поздно. Слишком поздно винить и карать себя — просто нет толка. Смысл в этом действии? Правильно — никакого. Но не винить себя ни один из них не может. Почему? Совесть…       Совесть… Это то чувство, которое ненавидит каждый второй человек на планете, а то и каждый последующий вовсе. Ненавидят совесть за её функции, которые она выполняет в теле человека. Она заставляет человека, в котором обитает, признавать свои ошибки и раскаиваться за них, как и просит сам Бог. Может, для того и была им создана совесть, чтобы показать, что человек предан голубым небесам, предан Богу? Да кто его знает! Люди лишь делятся на два типа: те, кто приветствует и почитают совесть, говорят, что с нею жить будет безопаснее и справедливее, но есть и те, кто ненавидят те ощущения, которые возникают при режиме «вкл» совести, ненавидят отвечать и принимать свои ошибки, они больше придерживаются принципу «сделал потому, что захотелось, последствия — не волнуют»; но даже, если они не хотят её использовать, чтобы не чувствовать эти самые непонятные ощущения внутри своего тела, совесть пробудится сама, и тогда… эх, пиши пропало!       Так же и было с этими двумя дурёхами — Юу и Тоору. Они сначала придумали, договорились и сделали, не подумав о последствии, не создав несколько теорий того, что может повлечь это за собой, что случится, а что — нет. Они сделали, желая вернуть всё, как было, но подумать, понять и принять факт, что всё необратимо — не смогли. И сейчас, стоя уже так двадцать минут, они не могли пошевелиться, не могли достаточно вдохнуть воздуха, чтобы лёгким хватало. Не могли ничего сделать, ведь ими овладел шок. И в какой-то степени паника.        — Парни, — между ними появился Дайчи. Он положил две ладони на плечо каждого. — Я понимаю и разделяю ваши чувства. На половину, естественно. Но, послушайте, стоя у него над душой, тем более, когда она в таком состоянии, вы ничем ему не поможете.        — Знаю, — ответил Нишиноя. — И что делать — тоже не знаю.        — Он не простит нас, — слегка дрожащим, наполненный до краёв уверенности голосом подтвердил Ойкава.       Два месяца. Прошло два месяца с тех пор, как прекрасные карие глаза, наполненные стремлением в своём любимом деле, закрылись, казалось, навечно. Два месяца. Шестьдесят один день. Вроде так мало, но для кого-то эти дни тянулись вечно, как будто новый день не наступал с появлением солнца и не заканчивался с его уходом. Всё сошло напрямую. Ничего не было заметно. Просто страх. Страх, закрывающие собой всё. Страх о потери друга… Но случилось счастье. Шоколадные глаза вновь распахнулись и пристально, как только позволяли силы, уставились в белый потолок. Волосы, слегка отросшие, щекотали шею, которая слабо ныла, но убрать их парень не решался. Он пытался вспомнить, что с ним произошло и где он находится…

ххх

      Помещение похоже на палату. Да, на стандартную больничную палату. Всё те же белые стены, твёрдая и до жути неудобная кровать с подушкой и тонким одеялом, окно с выцветшими занавесками, ужасно раздражающее пиканье какого-то аппарата. Ну точно больница! И как я тут очутился? Надо бы припомнить…       Хм, последнее воспоминание у меня ассоциируется с двумя людьми — это Нишиноя-сэнпай и Ойкава-сан. Но почему они вместе? Что-то… они вроде что-то… Точно! Они ведь затаили план моего возвращения в «Карасуно»… После того, как узнал, а точнее — подслушал, — я выбежал на дорогу, не слушая никого, не желая слушать никого, и меня сбила машина. Да, класс. Но, как по мне, это всё излечимо, тем более что я не умер и в коме не остался, а вот, жив и здоров, очнулся. Хотя про «здоров» тут точно не скажешь… Но это всё равно не сравнится с тем, как подло они со мной обошлись… А я ведь и правда стал доверять Ойкаве, подпустил его ближе к себе… И что из этого вышло? Получил нож в спину. Ещё и Юу-сан. Вот от кого, а от него такого предательства я не ожидал… Конечно, он хочет, даже сказал бы, желает, чтобы я играл вместе с ним и остальными ребятами в «Карасуно», но некоторое, ушедшее, уже не вернуть. Так же и в моём случае.       Эх, ладно… Смысл мучить сердце сейчас, если всё это прошло? Надо бы как-нибудь, лучше, позвать врача или медсестру, а то не очень после комы находится в одиночестве… да и охотно узнать свой диагноз, и на долго ли я прикреплён к кровати, и в скором ли времени мне можно вернуться на площадку. Последнее, думаю, не скоро…       К моему счастью, врача даже звать не пришлось, он сам пришёл. Видимо, настало время проверки. Но он пришёл не один. С ним пришли двое, выше упомянутые. Да, класс. После «возвращения в жизнь» мне очень приятно видеть их первыми. Вау!        — Очнулся… — с комом в горле проговорил Юу. Да уж, не было бы кома в горле, будь ты немного поумнее! Как же я зол…        — Кажется, он всё помнит, — прошептал второй вошедший, Тоору, но я прекрасно его расслышал.       Как он узнал, что я всё помню? Может, меня выдаёт моё выражение лица? А ведь и правда, я чувствую как на шее напряглись вены и скулы. Конечно, не был бы я ещё зол!        — И так, — начал врач, видимо, мой лечащий, — Хината Шоё, — он осмотрел меня, — как себя чувствуете?       Я напряг всё, что только можно, набрал побольше воздуха и громко сказал:        — Замечательно! — а вышло как-то хрипло…        — Удивительно! — он заулыбался. И что тут удивительного? — Нередко я встречаю пациентов, которые вот с таким недовольством открывают свои глаза после двухмесячной комы.       Двухмесячной?! Тогда это объясняет длинные волосы и затёкшие конечности. Ну да, меня, как никак, а машина сбила, причём сильно. Ясное дело, что я провалялся в коме.       Я прорычал ответ.        — И я удивлён, что после аварии вы способны говорить, с хрипотой и небольшим натягом, но всё же говорите, — врач что-то просмотрел, наверное, в моей больничной карте. — И ты, скорее всего, всё помнишь, — я кивнул. — И шевелишься ты очень хорошо. А ну-ка, подними-ка правую руку, — я с лёгкостью это сделал. — А левую, — и это тоже. — Хм, — он потрогал мои руки, пощупал ноги, а потом спросил: — Ничего не болит?        — Нет.        — Никаких признаков переломов, такое впечатление, что их и не было!       Переломы… Да, скорее всего они были. И не один — точно. Надеюсь, это не скажется на моей игре в волейболе…        — Ну, паренёк, — он как-то странно задумался. — Выписать я смогу тебя только после полного обследования, сам понимаешь, — я кивнул. — По поводу волейбола… — а здесь я напрягся…