***
Он битый час смотрел на бездарные попытки Грейнджер оторваться от земли. Все было бесполезно: слишком много комплексов, слишком много ограничений в голове. Северус не сомневался, что Белла взлетела бы сразу, не испытывая трудностей, да только не нужен ей был этот навык. Аппарация куда проще и незаметнее. — Мисс Грейнджер, давайте продолжим завтра. -Нет, прошу вас, еще немного. Она стояла, раскинув руки, пытаясь поймать тот самый поток, привставала на мысочки, закрывала глаза, беспрестанно шепча одно заветное заклинание. Тщетно. Земля точно приковала ее к себе. Ноги утопали в грязи. Воздух ощущался чем-то тяжелым, вязким. — Отпустите себя, Грейнджер. Отпустите саму себя, только тогда взлетите, — Северус приблизился к ней и нажал на основание шеи, пытаясь помочь выпустить определенный магический поток, и замер обескураженно. От девочки пахло размятой ромашкой, спиртом, мокрым металлом и… апельсинами. И в этом смешении ему почудилась неизъяснимая, непорочная нежность, проступающая сквозь мускус и мерзость, сквозь смрад и смерть. Ему вдруг захотелось уткнуться в эту веснушчатую тонкую шею и просто дышать. Впитывать чистоту, открытость. Хоть на мгновение, хоть на секунду очутиться в особенном, светлом мире этой маленькой женщины. — Это она? — раздался рядом с ними властный голос. Гермиона открыла глаза и забыла, как дышать. Высокие облака расходились тонким дымом, сливаясь с влажно-синеющим небом. Беллатрикс, гордо выпрямившись, стояла перед ними в одной рубашке. Прозрачное кремовое полотно пропускало через себя и этот морозный воздух, и вечерний, белесый туман. Лицо ее было бледно, а глаза, напротив, так черны, что взгляд оторвать казалось невозможным. Губы бесстыдно алели, а руки, порозовевшие от холода, откинулись назад, точно крылья. Ветер трепал подол рубахи, открывая ноги, очерчивая грудь, талию. Женщина точно парила. Она летала, сама того не замечая. — Белла! — Северус, стянув с себя мантию, укутал её. — Что ты творишь? — ТЫ ведь все знаешь? — глядя прямо в глаза Гермионе, спросила она. — Знаю. — Так что же не идешь, не кричишь на каждом шагу, что Лестрейндж здесь? Почему не кидаешься с палочкой на меня? — Потому что профессор… — начала было Гермиона, разлепив пересохшие губы. — Ах, профессор… — протянула женщина, усмехнувшись. — Знаешь, деточка, в отрочестве меня тоже одолевал зуд благородной деятельности. Я все пыталась кому-то помочь, не требуя ничего взамен. И ему вот… Помогла. Помогла и влюбилась, как дура, как последняя идиотка! — она захохотала, пытаясь оттолкнуть от себя Северуса. — Вы босая, на улице холодно. Давайте, я принесу вам туфли? — девушка стояла, оглушенная, испуганная этим лающим смехом, этой страшной, развратной красотой. — Не нужно! Не нужно мне туфель! — Беллатрикс, вырвавшись из мужских рук, подошла вплотную к Гермионе, склонилась к самому уху. — Запомни, деточка, это Золушки бегают в хрустальных туфельках, а у шлюх на это сил не хватает. Шлюху ждут заслуженные мягкие тапочки. — Шлюху? — в полубреду повторила Гермиона. -Шлюху! Правда, Северус?! Шлюху! Профессор молча смотрел на эту истерику, зло терзая губами сигарету, выдыхая дым, смешивая его с вечерним туманом. Ему хотелось схватить эту сумасшедшую, сжать, поднять на руки, спрятать. Но он лишь курил, пряча глаза, пытаясь выдать свое замешательство за безразличие. — Что же ты молчишь, Северус, что ты молчишь? А раньше разговорчивее был! Помню, приползла к нему, вся в дерьме, крови и плевках, с изодранной спиной, а он, представляешь, не прогнал. И я тогда спросила, зачем я ему, зачем он мне помогает?! Каждым своим словом она резала Снейпа хлеще ножа. Он чувствовал и гордость ею, и ненавидел ее. Это странное осознание, что все-таки она принадлежит ему, и вместе с тем — разрывающую сердце боль: нет, не принадлежит — И вот… Знаешь, что он мне ответил? Знаешь? — она устало откинула прядь с лица. — Он сказал мне, что любит. Любит… И поцеловал впервые за… очень много лет. Белла вдруг замолкла, рассматривая девушку. — Смотри, Северус… Нецелованная. В ее глазах поселилась такая горечь, такая боль, что Гермиона отшатнулась, не выдержав этой черноты. — Не бойся меня, — мягкие руки скользнули по веснушчатым скулам, огладили сухие обветренные губы, пушистые брови. — Я не боюсь. — А ведь твой друг, Избранный, тоже все знает? — грустно спросила женщина. — Знает. — Гриффиндорка… Пусть твой первый поцелуй будет таким же, как ты. Слышишь? — Но я уже целовалась! — детская обида промелькнула в голосе Гермионы. — Нет. Ты понимаешь. Настоящий поцелуй. Пусть он будет таким же, как ты сама. Невероятным. Беллатрикс отошла, схватив Снейпа за рукав, зашипела что-то на ухо, потащив в сторону замка. А Гермиона все прокручивала в голове одно слово. Невероятная. Это она-то невероятная? Нет… Ей очень хочется быть особенной, невероятной, красивой. Избранной. Только тщетно. Природа создала ее слишком обычной, слишком прикованной к земле.***
— Что, Снейп? Противно стало? А что? С кем не спала Белла Лестрейндж? Есть такие, или все меня тут отымели? Нет-нет, вот те два мальчика, которым только сегодня поставили метку, еще не успели оттрахать лордову шлюху! Но это ничего! НИЧЕГО-о-о! — прохрипела она отчаянно и страшно. — Сегодня добрый зельевар опять зальет мне в глотку свои декокты, и я буду, как сучка, на коленях ползать! Просить этих детей! ДА, СНЕЙП? — Беллатрикс неистовствовала, скалилась, но гнев делал еще более притягательным ее прекрасное лицо. — А теперь я, грязная, изнасилованная самой жизнью, беременна! Понимаешь? Я! Лестрейндж должна стать матерью! Вот это насмешка судьбы! Четвертый месяц, Северус, слышишь? Это был не климакс, мой хороший! А-а-а! Четвертый! Избавь меня от этого, пока еще можно! Пока я еще не полностью осознала, что со мной происходит! Спаси меня, Снейп… Он угрюмо смотрел на нее, и неизбывная тоска была в его взгляде. — Белла… — Прошептал на грани слышимости. — Белль, иди ко мне. «Белль…» — тысячей голосов в голове. Белль. Ах, какая насмешка. Оказывается, та самая красавица, подарившая чудовищу свое сердце, стоит сейчас здесь. — Ненавижу! — прошипела Беллатрикс глухо и перевернула стол, на котором лежали фрукты. Осколками разбившейся жизни яблоки покатились по полу. Нитка нервов натянулась слишком сильно, сковав все мысли красной колючей проволокой, терновым венцом впилась в самое сердце. — Прекрати это. «Белль…» — Что прекратить? Он молчал и нежно глядел на нее усталым и обречённым взглядом. — Что мне прекратить, Северус?! — выкрикнула она еще раз и затихла, опустила красивые руки и прошептала с нежностью. — Ты уже говорил мне так… «Прекрати это». До сих пор слышу твое загнанное дыхание, шелест моих юбок, которые я уже тогда сама задирала… Белль… Мерлин, это имя звучало тогда как-то особенно чувственно. — Белла, замолчи, — проскрежетал он опустошённо. — Не трави душу. — Северус… — она вдруг бессильно упала на колени. — Северус… — Что с нами происходит, Белла? — С нами происходит полное отсутствие «Нас». Есть ты. Есть я. Есть этот ребенок, еще не рожденный, но существующий как данность. А «нас» так и не родилось. Он сел рядом и обнял ее, лаская шершавостью пальцев ее измученное тело сквозь невесомую рубашку, спускаясь ниже, согревая замерзшие стопы. — А помнишь… — только начала она. — Помню… — сразу ответил он. — Ни черта ты не помнишь. Ты всегда все забываешь, Северус. Ты не любишь помнить. Музыкой в ушах казался знакомый тембр любимого голоса. Он не любит помнить. Она любит забывать. — А помнишь, как… — теперь уже его голос дрогнул, прозвучав на грани слышимости. — Не начинай, — попросила женщина, но Северус не слышал. —… ты говорила мне, что ещё не любишь… А потом я понял, что ты уже давно любила… — Я думала так же… — У меня первого хватило смелости… Ты помнишь? «Беллатрикс ввалилась к нему в дом, умирая от хохота. Этот смех его всегда пугал. — Я устала, — сказала она, отсмеявшись. — Я знаю, поэтому пытаюсь расстегнуть это, — Северус сидел на корточках и возился с застежками ее сапог. Палочку применять не хотелось, а пальцы вдруг потеряли ловкость. — Что-что ты делаешь? — тихо переспросила Белла, прикрыв густыми ресницами глаза. — Раздеваю тебя. — Ну, раздевай, раз начал, — усмехнулась она, но вдруг сдавленно охнула и пошатнулась, оперевшись спиной на дверь. Едва ощутимое прикосновение его пальцев к внутренней стороне её ноги болезненно отозвалось внутри. Ей было противно собственное тело, противны ласки. Только под его руками она вдруг оживала, начинала нравиться себе. Она пила его любовь с жадностью путника, нашедшего оазис. Однако, поднявшись чуть выше колена, пальцы исчезли. Северус встал и, прижавшись к ней, крепко обнял, зарывшись в волосы. Он знал, что вчера весь вечер она провела на очередной вечеринке. Знал, что ее трахали десять мужиков. Он сам отдал ей зелье. — Белла… — его руки обняли ее так, что каждый вздох отдавался болью, а может, это глупое сердце опять сбивалось с ритма. — Не надо… Не говори ничего, прошу тебя. Она потянулась к нему, ожидая поцелуя, но он медлил. — Что? — спросила она, пытаясь сфокусировать свой взгляд. — Ты меня любишь? — спросил Северус и провел рукой от лопаток до поясницы, мурашки моментально пробежали по всему её телу. Не от возбуждения — от всепоглощающей нежности, которая сквозила в каждом его движении. — Просто поцелуй меня, — едва выговорила она. Северус молча смотрел на нее. В обладании этой женщиной было что-то невероятное. Она была желанной, загадочной, непредсказуемой и, вопреки всему, податливой, искренней и открытой. Ее страстная и горячая натура сталкивалась с его — приземленной, уравновешенной, хитрой и логической. Беллатрикс называли шлюхой, с ней спал каждый, кто примкнул к Лорду, только вот видеть её обнаженную страсть, скорее всего, довелось только ему. Её безграничное доверие, её детскость и стремление быть рядом с ним маленькой и уязвимой давали ему возможность почувствовать себя нужным… И… Любимым? Наклонившись, он завладел её губами — Белла просто поддавалась ему, закружившись в водовороте удовольствия и почти ничего не делая в ответ. Она, прервав поцелуй, уткнулась носом ему в шею и втянула его запах, лизнула, пробуя горечь его кожи. — Прости меня, — выдохнула тихо. И он гладил ее невозможные волосы, а она дышала, размеренно, нежно, сопела теплом ему в шею — и в паху, уже привычно, тянуло, дергалось. И думать не хотелось. — Прости меня, — вторил он ей. — Ты меня разлюбишь, — шептала, вновь касаясь его губ. — Нет… Ты меня разлюбишь, — сцеловывал ее недосказанное «люблю», упивался им, жил. — Я грязная… — утягивала в спальню, пугаясь собственной тени, прижималась, отталкивала, цеплялась за его огрубевшие руки. — Моя девочка… — гладил ее лопатки, грудь, спускаясь ниже, языком и губами утешая. А Белла… Белла просто любила». — Как страстно, как отчаянно я хотела ребенка, будучи молодой… Я жила только одной идеей: стать матерью. И ничего. Пусто. А ведь тогда я была так чиста… Тогда я была достойна! Я хранила верность мужу, я краснела от дружеских поцелуев. Я была так невинна, Северус! Понимаешь? А сейчас… Сейчас? Вдруг, это не твой ребенок? Вдруг, это отродье того вонючего… — он закрыл ей рот ладонью, сильно сжав пальцы. — Молчи, молчи, молчи, — в ушах звенело от напряжения, голову распирало. — Ни звука! — он упирался подбородком ей в макушку и чувствовал, как вся она дрожит. — Это мой ребенок, мой. Я знаю это. То зелье, что я тебе давал, исключает возможность зачатия, ты же знаешь. А четыре месяца назад, в августе, помнишь? Помнишь, тебя не вызывали целых две недели? Ты ведь тогда была… — он замер на мгновение, а потом спросил с надеждой. — Ты тогда ведь была только со мной? Она утвердительно закивала, отняла его руку ото рта и закричала. Закричала страшно, завыла, а слезы все не хотели литься, отчего внутри скрипело и ныло. — Северус! — она обнимала его руки своими ледяными ладонями. — Мерлин, как я боялась! Как я боялась все эти дни… Лучше не иметь ребенка вовсе, чем от какого-то урода. — Ну, я тоже не эталон красоты, — съязвил он неуверенно. -Ты прекрасен, — она задохнулась словами, точно сорвала голос. — ТЫ самый хороший… — ее горячие искусанные губы лихорадочно целовали его руки. — Понимаешь, я же решила, что все! Все! Кончилась молодость. Меня же не тошнило, ничего не говорило о том, что внутри меня… А как страшно меня избили в сентябре… А наши с тобой дуэли… И Рудольфус с его Круциатусами… — карие глаза болезненно, страшно блестели. — Он не мог выжить, не мог! — Но он выжил, — Северус целовал ее влажную шею, сдувал прилипшие к коже волосы, он успокаивал ее, с ужасом понимая, что сойдет с ума, если она сейчас исчезнет, не выдержит. Четыре месяца ребенок выживал внутри нее, цеплялся, дышал. Надо же… Ребенок! Когда за окном война, когда сами они страшно постарели, кто-то послал им его. — Ты никуда не уйдешь, слышишь? Ты будешь жить здесь, со мной! — Нет… — Подумай же, Белла. Я выбью для тебя место, мы что-нибудь придумаем. — Нет! — Тогда что ты от меня хочешь? Что? — он тряхнул ее за плечи, пытаясь причинить боль, образумить. — Я не знаю. Но ты понимаешь, что я не могу просто взять и переехать сюда. Я не могу сказать, что беременна! Но… Я что-нибудь придумаю. Я вернусь к тебе. Ты только жди, пожалуйста. Дай мне время, я все сделаю. Я придумаю… Лорд… Я… Снейп молчал. Эта женщина измотала его, измучила. И подсознательно сердце искало покоя, понимая, что никогда его не обретет.***
Даже сквозь чулки и туфли пальцы на ногах леденели. Она стояла возле его дверей… десять минут или уже полчаса? Раньше, приходя сюда, она всегда знала пароль, он отравлял внутренности очередным ядом. Теперь пароль ей не известен; конечно, можно было постучать, но это выглядело бы слишком унизительно, слишком низко — приходить к любовнику-полукровке без повода. Ведь нельзя же считать ни предлогом, ни поводом странные мысли о ребенке, о тепле, смутное желание отдать это самое тепло… Она не появлялась у него больше месяца, готовя себе пути к отступлению. И вот теперь она здесь. Очередная шпионка Лорда. Только вот следить ей приказано за Снейпом. Ей приказано шпионить, а она пришла, неся в руках свое сердце. Женщина обняла себя руками, зябко сжалась. Отдать тепло?! Отдать всю себя! И кому? Кому… Она — Беллатрикс Блэк, она не может унизиться до такой степени. Постучать в дверь! Мерлин и Моргана! Постучать в дверь — разрушить себя, признать побежденной… она не знает пароля… Еще месяц… ребенок… шевелится… девочка-грязнокровка… шлюха… Шлюха. — Шлюха, — напевно шепчет Белла, оседая на пол, сковывая виски ледяными руками. Когда она пришла сюда, было часов десять вечера. Возможно, сейчас гораздо больше… Снейп вряд ли будет рад ее видеть. Так зачем же она… Мерлин, ей нет никакого дела, на чьей стороне этот полукровка, думала Белла рассеянно, со странным чувством, таким же беспомощным, как ее приход сюда, и сердце билось затравленно. Вряд ли для нее теперь вообще имеют хоть малейшее значение принципы и идеалы. Месяц! Целый месяц без его рук, губ. Месяц… Он не простит ее. А может… Может, полюбил другую? Ту чистую, веснушчатую девчонку? — Лорд, простите меня… Простите, — поскуливала она себе в кулак. Она любит своего Лорда, Беллатрикс готова умереть за него, разбить свою голову, сжечь миллионы магглов, но Северуса, предателя Снейпа, убить не может… Не может… Уже сколько лет. Лишь бы Лорд не узнал, лишь бы не узнал, что этот мальчишка, ЕЕ зельевар, так подло всех предал. Пусть узнает о ее предательстве, о многолетней, грязной лжи. Тогда Северус будет жить. — Мой Повелитель… Слез нет, слезы не текут — все они выплаканы в объятиях Снейпа. Нужно развернуться и уйти, плечи холодит даже под накидкой, а пальцы ног совсем заледенели, и сидеть здесь — это позор… позор… позор… — Белла? — дверь неожиданно распахивается, и она слышит раздраженно-недоумевающий голос. Рубашка его белеет в сумрачном коридоре расплывчатым пятном. — Северус … — она встает на затекших ногах, глядит прямо и властно, как умеет. Он молча втаскивает ее в комнаты, запирая дверь. — Тебя могли увидеть! Это Хогвартс! — Раньше тебя это не смущало! — Было другое время, сейчас так делать опасно! — А может, дело в том, что раньше ты не был влюблен в какую-то грязнокровную девку?! — визжит Белла, вдруг поняв, что пришла она только ради этих слов, чтобы сказать прямо о том, что так ее мучает. Ей все равно, что Снейп предал Лорда. Северус предал ее! Ее! — Молчи… Он нависал над ней хищно, пылая черными глазами. И ей кажется, что в этом огне теперь чего-то не хватает. Он смотрит на нее, умирая от желания. Как давно он не видел этих глаз, как боялся. Но побежать вслед за ней не мог, скованный гордостью. И вот теперь она стоит здесь и обвиняет его в каком-то абсурде. Влюбиться в Грейнджер? В запах ромашки и блеклые ресницы? Что-то дергается внутри, но сейчас рядом с ним Белла. Пьянящая, сумасшедшая Белла. Его глаза опускаются на живот, скрытый многослойной одеждой. — Ты ведь любишь ее? Да? Он молчал. И это было хуже всего на свете! — Ну же! Соври мне! Соври мне, умоляю тебя! Посмотри, как низко я пала! Я не могу убить тебя! Я не могу убить себя! И это дитя не могу тронуть! Северус смотрел на нее непритворно любящим и грустным взглядом. Но его молчание казалось Белле предвестником беды, тишина неожиданно и резко ударила по сердцу, она ринулась к нему, повисла на плечах, как безумная, и так же безумно, с ужасом, он обнял ее. Припал к ее шее с неистовым восторгом Вдруг все переменилось, тон, воздух, неизвестно стало, как думать и кого слушать. Белла обхватила голову руками — та болела нещадно. — Я бросила все, слышишь? Я пришла сюда, к тебе. А ты? Ты молчишь! — она опять кричит, кричит страшным, отчаянным шепотом, а потом бьет его по лицу, царапает. — Прекрати. Я ждал тебя. Что еще я могу сказать? — Снейп наматывает её кудри на руку и больно тянет. — Ты обещал, что не разлюбишь меня! — Беллатрикс резко вскидывает вверх руки и рвёт маггловскую рубашку Снейпа, столько лет раздражавшую ее. Всё ещё стискивая в кулаках ткань, она шепчет: — Ты сходишь с ума по своей ученице-грязнокровке, только сам еще этого не понял, — и хохочет так заливисто, как умела лишь в молодости. — Заткнись! — Северус резко дергает её волосы вверх, отчего кожа на висках натягивается, боль скручивает внутренности. — Зачем тебе это нужно? Ведь это не так, ты знаешь. — Подонок, — эхом отвечает Белла. — Что же тебе тогда нужно? — повторяет он. — Я ждал тебя. Я жду тебя уже столько лет. И теперь ты кидаешься, точно дикая кошка. Белла молчит, но бешеные блестящие глаза выдают ее с головой, как, собственно, и этот ее смех, зычный, страшный. — Ты то подпускала к себе, то прогоняла. А теперь пришла сама. И кричишь. Если я стал тебе противен, то подумай хотя бы о ребенке, — он с такой ненавистью выплевывает эти слова, что становится страшно и весело. Она вскинулась ему навстречу, а Северус, вновь забывшись, раскинул руки и принял ее в свои объятия. Потому что так было правильно, единственно верно и… так привычно… Мерлин, как привык он ощущать эту женщину, скованную его руками! — Кто ты, Белла? Кто ты? Почему я никак не могу избавиться от тебя? Почему все дороги возвращают тебя в мою постель? — Но не в твое сердце… — отвечала она хрипло, с насмешливой горечью. — Я останусь на этот раз здесь… У тебя… Я никуда не уйду… Только ты забудь об этой девочке. Забудь… — Мне нечего забывать. — Ты просто еще не понял. Ты любишь тишину и покой. Всех манит чистота. Ты просто еще не понял. Ты поменял пароль… — Глупая моя. Глупая… Пароль — твое имя. Гермиона же, зажав руками рот, стояла у лестницы и… боялась дышать. Потому что каждый вздох выдавливал застывший в горле комок. Клубок горести и обиды рождался где-то в желудке и просился наружу, а она, в детской надежде сдержать этот порыв, лишь смыкала дрожащие губы и часто-часто моргала. «Мерлин… За что Создатель так обижает одних, одаривая других… За что мне эти кожа, волосы, лоб? Почему не родилась я с другим именем, в другое время… Почему теперь, как дура, слушаю это… Если бы это было правдой! Если бы он хоть немного считал меня красивой! Мне не нужна его любовь… Ведь сама я его не люблю! Но знать, что несмотря на Беллатрикс, профессор посчитал меня красивой… Зачем это мне? Он старый, страшный. Считает меня бездарной. Почему ловлю его взгляды с таким трепетом? Почему… Я… Она…» Гарри стоял за спиной подруги и думал с нежностью и восторгом молодости о том, что эти горящие кровью глаза особенно красивы в полумраке, что вся она, точно античная статуя — прекрасна и холодна для него. Гарри нравилось думать о ней, как о своей тайне. — Гарри… Гарри… Почему он не может ее выгнать?! Почему, забыв об опасности, опять пустил ее сюда? — Потому что она — и его тайна тоже… — Что? Да так… Глупости.